История одного крестьянина. Том 2
Шрифт:
Так закончился этот день. Наутро то, что рассказал нам Элоф Коллен, уже знал весь город. И лица у людей стали совсем другими: одни словно вылезли на свет божий из-под земли, другие словно ушли в землю. Не надо, однако, думать, что террор сразу окончился. Правда, из Нанси, из Меца, из Страсбурга вернулось много полумертвых от страха узников: эти люди только и ждали, что их вот-вот вызовут в Революционный трибунал, а оттуда повезут на гильотину! В одной нашей округе я знаю таких человек пятьдесят, и все они в один голос повторяли, что 9 термидора их спасло. Но люди эти, вместо того чтобы радоваться своему спасению, пылали местью и мечтали гильотинировать других. Вот тут-то и началось преследование якобинцев. Якобинцами стали называть не только сторонников Робеспьера, но и дантонистов, эбертистов и всех республиканцев вообще. Истинные патриоты поняли, откуда ветер дует, и объединились… Вот почему по сей день никто не обижается, если его называют якобинцем, хотя Робеспьера больше и нет. А ведь выпади
Итак, смерть Робеспьера сплотила всех патриотов, и презрение стало уделом Тальенов, Фуше [137] , Баррасов, Фреронов — всех тех, кого называли термидорианцами, ибо они свергли Робеспьера 9 термидора, и, как выяснилось, не в интересах республики, а в своих собственных. Прозвали их «партией мародеров», и вы сами дальше убедитесь в справедливости этого названия, ибо, повествуя вам о себе, я всегда буду рассказывать и о том, что происходило в стране. Человек живет не только ради себя, а ради всех честных людей, и тот, кто заботится лишь о своих нуждах, не достоин звания гражданина просвещенной страны.
137
Фуше Жозеф (1759–1820) — французский политический деятель. До революции был священником. В 1792 году снял с себя сан. Член Конвента, примыкал к якобинцам, был комиссаром в Нанте. Летом 1794 года примкнул к антиробеспьеристскому большинству и участвовал в подготовке переворота 9 термидора. Министр полиции при Директории, он способствовал перевороту 18 брюмера. Стал министром полиции Наполеона, получил титул герцога Отрантского и большие поместья в Италии. В 1814 году, изменив Наполеону, перешел на сторону Бурбонов. Во время Ста дней снова примкнул к Наполеону и снова изменил ему. После второй реставрации Бурбонов изгнан из Франции. Один из самых беспринципных и аморальных деятелей той эпохи.
Глава четвертая
При бережливости Маргариты, ее здравомыслии и любви к порядку, торговля наша, ясное дело, шла хорошо, и я не стану вам рассказывать, какие мы неделю за неделей получали барыши, какие товары продавали и из чего вообще складывалась наша жизнь. Когда человек живет у себя, а не на чужбине; когда он не ходит по кабакам и не пропивает того, что зарабатывает; когда он в ладу со своей женой и сам следит за своими делами, — тогда дни его текут безмятежно, и все они наполнены счастьем, особенно в молодости.
И тем не менее год у нас выдался на редкость тревожный: помнится, никогда еще не было в стране большей смуты, большего страха и большей нужды, чем после смерти Робеспьера. Газеты же пестрели описаниями разных празднеств, танцевальных вечеров, новых мод и всяческих увеселений: только и разговору было что о госпоже Кабаррюс [138] , о вдове Богарне [139] и еще пяти или шести дамах, которые устраивали у себя пиршества и пытались, так сказать, возродить былые галантные нравы. А тем временем спекулянты вовсю скупали зерно, был отменен максимум, ассигнаты упали в цене, мошенники процветали, вернулись жирондисты, федералисты, эмигранты; патриотов, выполнявших приказания Комитета общественного спасения, предали суду; страну наводнили монахи, требовавшие, чтобы им вернули их часовни, и священники, требовавшие, чтобы им вернули их церкви; вслед за парижским Клубом якобинцев закрыли и все остальные, — словом, победил всякий сброд, который тотчас принялся вопить, шуметь, угрожать; все это — и тысяча других причин — привело к тому, что народ впал в полную нищету и люди, как мухи, мерли от голода.
138
Кабаррюс Тереза (1773–1835) — дочь испанского финансиста и дипломата графа Кабаррюс, жена одного из руководителей термидорианской реакции Тальена. Ее салон в Париже являлся в период Директории одним из центров политической контрреволюции.
139
Богарне Жозефина (1765–1814) — урожденная Таше де ла Пажери, вдова генерала Александра Богарне (1760–1794), казненного во время революции в связи с поражением французской армии на Майнце; впоследствии — жена Наполеона I.
А тут еще наступила зима! Я так и не сумел понять, почему у нас в ту зиму был такой голод, ибо осенью предыдущего года, проходя через Францию, я сам видел, что дела обстояли совсем не плохо: фрукты, овощи, хлеба — все обещало хороший урожай. Возможно, все съели на корню, как бывает, когда люди изголодаются и не могут дольше ждать. Иные говорили, что виной всему ниспровержение законов и отмена максимума на цены; что роялисты и термидорианцы заранее сговорились об этом, чтобы восстановить народ против республики, — глядишь, он и потребует возвращения королей, принцев и герцогов, которые, как известно, с помощью епископов
Одно скажу: глядя, как термидорианцы по предложению Сийеса [140] вернули жирондистов, вступили в союз с роялистами, устраивали кутежи с женщинами и прославляли себя в своих газетах, народ совсем пал духом, а тут еще, когда и без того было плохо, стало известно, что часть жителей Парижа потребовала, чтобы Конвент восстановил королей и объявил о своем раскаянии: зря-де поддерживал революцию. Вот как с помощью хитрости, разврата, изобретая всякие бесстыдные моды и прочие мерзости глупцам для подражания, мошенники добиваются торжества своих пороков, выдавая их за добродетели, повергают в уныние честных людей, а сами растаскивают народное добро, иными словами: достигают того, к чему всегда стремились, и, став хозяевами положения, оплачивают нашими денежками свои кутежи.
140
Сийес Эмманюэль-Жозеф, аббат (1748–1836) — деятель французской революции, автор известного памфлета «Что такое третье сословие?» (1789), направленного против привилегий духовенства и дворянства. По предложению Сийеса Генеральные штаты объявили себя Национальным собранием. В Конвенте примыкал к умеренному крылу. Был членом Директории. Участвовал в подготовке ее свержения. После переворота 18 брюмера стал одним из трех консулов. В дальнейшем получил звание сенатора и титул графа; был избран членом Академии наук. После реставрации Бурбонов эмигрировал в Бельгию. Июльская революция позволила ему возвратиться во Францию.
Многие мерзавцы разбогатели в 94-м году: они покупали двадцатифранковые ассигнаты за десять су и оплачивали ими не только государственные земли, но и свои старые долги, хотя брали в свое время в долг звонкой монетой. Все было бы потеряно, если бы и армия пошла по этому гнусному пути, но как раз в армии были живы республиканские добродетели. Термидорианцы и их дружки поспешили занять места монтаньяров в Комитете общественного спасения, но такого Карно, Приера из Кот-д’Ор, такого Робера Линде, неутомимых тружеников, способных создавать, кормить армии и руководить ими, — патриотов, день и ночь думающих лишь об исполнении своего долга, — таких людей болтунам и интриганам не так-то просто заменить, поэтому пришлось их еще на какое-то время оставить на своих местах. И армии же их знали и разделяли их образ мыслей.
И вот в то время, как внутри страны, где правили Тальены, Фрероны и Баррасы, царило сплошное разложение: мюскадены [141] безнаказанно убивали патриотов своими палками со свинцовыми набалдашниками, устраивались «балы жертв» и такие же богослужения, модные туалеты назывались «справедливостью», «человеколюбием», а люди, которые их носили, предавались самому низкому распутству, — наши республиканские армии продолжали одерживать большие победы.
В эту страшную зиму 1794/95 года армия Самбры и Мааса под командованием Журдана, а также Северная армия во главе с Пишегрю отбросили немцев и англичан за пределы нашей страны; они вступили в Голландию и завладели всем левобережьем Рейна — от швейцарского Базеля до самого моря. Это была одна из самых блистательных кампаний республики; морозы стояли трескучие, и наши гусары, промчавшись галопом по льду, захватили даже неприятельский флот, — такого еще никто не видывал и, наверно, никогда не увидит.
141
Мюскадены — прозвище, закрепившееся за французской «золотой молодежью» времен термидорианской реакции (от слова «мускус», которым душились франты того времени). Банды мюскаденов, пользуясь покровительством властей, бесчинствовали на улицах, избивали безоружных санкюлотов, громили помещения Якобинского клуба, насиловали женщин.
Сколько раз по вторникам и пятницам, в рыночные дни, когда бедняки наводняли нашу лавочку на Рыночной площади в поисках соли и табака, а ветер швырял снег даже за наш прилавок и лед покрывал крыльцо и пол у порога, — сколько раз, глядя на широкую белую улицу за дверями, на деревья у крепостного вала, клонимые ветром, я думал:
«Холодно у нас!.. Ох, и холодно!.. А все же нашим храбрым товарищам, которые шагают сейчас по большим дорогам — босые, обернув ноги соломой, — приходится куда хуже!»
Отпуская товар покупателям, отвечая одним, другим, я не переставал об этом думать, и мне вспоминался Майнц, Ле-Ман, Савенэ, хотя ту пору и сравнить нельзя было с этой зимой 1794 года, когда вино и даже водка замерзали в погребах.
Вечерами, когда мы сидели за закрытыми ставнями, в печурке потрескивал огонь, Маргарита подсчитывала медяки, я складывал их столбиками, а мой брат Этьен читал о вступлении наших войск в Утрехт, в Арнгейм, в Амерсдорф, в Амстердам, о переправах через плотины и каналы, о том, как наши гусары потребовали сдачи английского флота, вмерзшего в лед у острова Тексель, и о других, не менее удивительных вещах, — сколько раз глаза мои наполнялись слезами; Маргарита же, бросив считать выручку, сколько раз говаривала: