История одной кошки

Купер Гвен

Нам предлагали деньги, адвокаты настаивали. Кто-то должен был заплатить за случившееся. Я поприсутствовала на нескольких собраниях, но сердце к этому не лежало. Разве можно что-то изменить? И в итоге мы остались ни с чем, или почти ни с чем. Я не удивилась и даже не расстроилась. К тому времени уже все сломались. Мы были развалившейся группкой Шалтай-Болтаев, и не хватило бы никакой конницы, никакой королевской рати во всем Нью-Йорке, чтобы собрать нас воедино снова.

Субботнее утро. Лаура порывисто носится по квартире в ночнушке с рисунком, на котором изображена девочка, стоящая у окна многоквартирного дома, очень похожего на наш. Эта девочка

выбросила в окно часы. «Джейн хотела посмотреть, как летит время», — гласила надпись. Несмотря на то что за последний год Лаура очень вытянулась, рубашку она носила детскую. Я с трудом узнавала в этом подростке свою дочь. Я в ее возрасте никогда не надела бы такую ночную рубашку. Я тогда уже пыталась быть взрослее. Всего через пять месяцев Лауре исполнится пятнадцать. Мне было пятнадцать, когда я познакомилась с Анис. Случайная встреча целую вечность назад, в комиссионном магазине, куда я даже не собиралась заходить. И почему-то с того самого дня события стали развиваться одно за другим, и я оказалась здесь. У меня дочь-подросток и эта квартира.

В «Ушной сере» до обеда мне делать нечего. Тем не менее я встала рано, потому что рано проснулась Лаура. Я пою на кухне, пока жарю тосты и насыпаю хлопья для нас обеих. Лаура ждет, когда из старинной тесной синагоги через два дома от нашего вернется мистер Мандельбаум. Последние пятьдесят лет он каждую субботу ходит туда молиться. Однако сегодня все по-другому. Сегодня шавуот, праздник, который знаменует тот день, когда Бог даровал еврейскому народу Тору. Изкор — еврейская поминальная молитва — повторяется за год четыре раза. Один из них приходится на шавуот, и мистер Мандельбаум произносил сегодня изкор за любимую супругу, которая умерла во сне прошлой зимой.

С тех пор мистер Мандельбаум очень изменился. Он шарил взглядом по комнате, а не смотрел в лицо собеседника во время разговора. Голос, который раньше гремел в коридорах и был слышен даже у нас в квартире, ослаб до шепота. Он забывал вовремя принимать лекарства. Казалось, даже Хани почувствовала разницу. Они всегда были близки, она всегда была «его» кошкой — его и Лауры, — но сейчас она буквально не отходила от него. Когда бы мы ни заглянули к нему, Хани сидела у него на коленях или рядом на подлокотнике кресла. В ее нежных глазах читалась тревога, когда она следила за малейшим движением хозяина. Если бы Хани не нуждалась в индейке из магазинчика на углу, которую она так любила, мистер Мандельбаум вообще не ходил бы в магазин.

Мы с Лаурой старались проводить с ним как можно больше времени. Но, учитывая то, что нужно было ходить на работу и в школу, свободного времени оставалось немного, и слишком долго мистер Мандельбаум сидел в одиночестве в квартире, наполненной фотографиями жены и сына, которых он потерял. Слишком много времени единственным его собеседником была кошка. Книга, которую читала миссис Мандельбаум перед сном в ту ночь, когда умерла, так и лежала лицом вниз на кофейном столике, где она ее оставила, прежде чем лечь спать. Лаура только вчера к нему заглядывала, сердце разрывалось от скорби при взгляде на пустую кухню, где Ида каждый год готовила на праздник блинчики с сыром. Сегодня Лаура решила вывести мистера Мандельбаума на прогулку, возможно, угостить блинчиками «У Катца». Что угодно, лишь бы не пришлось ему остаток дня просидеть одному в квартире.

Но на улице лило как из ведра. Лаура всегда боялась выводить старика на улицу в такую погоду и теперь волновалась, не забыл ли он зонтик, когда утром отправлялся в синагогу. В последнее время он стал забывать такие вещи.

Часов в девять раздался стук в дверь. Уже одетая, Лаура, в надежде, что пришел мистер Мандельбаум, помчалась открывать.

Я была в спальне, переодевалась. Услышала незнакомый голос, а затем высокий голосок дочери, в котором звучал вопрос.

— Мам! — крикнула она. — Можешь подойти?

Руки никак не могли справиться с пуговицами на рубашке.

— Иду, — отозвалась я.

Я застегнула ее не на ту пуговицу, и рубашку перекосило. У нашей двери стояли двое пожарных. Один из них, помоложе, казалось, заметил, что рубашка застегнута неправильно, но сдержался от замечания.

— В квартире еще кто-нибудь есть, мэм? — спросил он. Их желто-черные плащи блестели от дождя, и, помню, я еще подумала, что они натопчут грязными ботинками в коридоре.

— А в чем дело? — захотела я знать. — Что происходит?

— Мы эвакуируем жителей дома, — ответил второй мужчина. — Часть заднего фасада размыло дождем. Есть опасность, что обвалится все здание.

Я слышала его слова, но мой мозг отказывался поверить в услышанное.

— Не поняла… — произнесла я.

— Мы эвакуируем жителей дома, — терпеливо повторил пожарный постарше. — Существует опасность внезапного обвала здания, мэм.

— Боже мой! — Я чувствовала, как на шее запульсировала вена. В голове шумело, мысли подпрыгивали, как иголка граммофона, которая пытается попасть в нужный желобок. Неожиданно перед моим взором предстала невыносимая картина: моя дочь погибает под обломками дома, ее тело раздавлено грудой кирпичей и балок. Однако я понимаю, что нельзя поддаваться панике, нельзя позволять резкой боли, сжимающей грудь, диктовать мне, что делать. Необходимо на секунду отогнать видение. Нужно остановиться и подумать.

Невозможно ответить на этот вопрос абстрактно: что надо взять с собой, когда кто-то постучит в дверь и скажет, что твой дом и все, что в нем находится, через несколько минут может рухнуть. Невозможно ответить, когда время настает. Это всегда неожиданность, и человек не может ни о чем думать. Только позже вспоминаются такие вещи, как любимые пластинки или бабушкино обручальное кольцо, или металлическая коробка с личными сокровищами, которую ты хранишь на верхней полке шкафа. Если ты мать, твои первые мысли всегда об одном — как позаботиться о ребенке. Еда, одежда, крыша над головой… Деньги, страховка, чтобы обеспечить все перечисленное выше без всяких загвоздок. Поэтому, когда мои мысли перестали метаться, я подумала именно об этом. «Вели Лауре взять вещей на несколько дней, — говорил внутренний голос, — пока сама будешь собирать сумочку, найдешь телефонную книгу, страховые полисы».

— Быстро, — говорю я Лауре, слыша, как дождь барабанит в окна. — На верхней полке шкафа — чемодан. Сними его, мы…

— Нет времени, мэм, — перебивает пожарный помоложе. — Здание может рухнуть в любую секунду.

Лаура поднимает на меня глаза, в них читаются страх и замешательство, но еще доверие. Она ни на секунду не сомневается, что ее мама знает, как поступить.

Именно лицо Лауры подтолкнуло меня к решительным действиям.

— Обувай туфли, — велела я. — Поторапливайся! — Она молча побежала в спальню. Повернувшись к пожарным, я спрашиваю: — Действительно нет времени, чтобы собрать вещи?

— Мы скоро его починим, — заверяет меня один из них. — Через пару часов вы, вероятно, вернетесь. Эвакуация — мера предосторожности. Возьмите только то, что понадобится прямо сейчас.

Его слова немного ослабили комок паники в моей груди. Но видения с Лаурой, погребенной под обломками здания, слишком мучительны, чтобы прогнать их совсем.

— Мам, — говорит Лаура, поспешно шнуруя кроссовки, — а как же…

— Все будет хорошо. — Я стараюсь, чтобы голос мой звучал спокойно. — Сейчас нам нужно идти.