История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— А моя мама очень добрая и ласковая, наверное, тоже во вред себе, — поспешила заметить Надя. — А отец?
— Отец как отец! — пожал плечами Клондайк. — Обыкновенный! Полковник!
Надя поняла, что говорить ему об отце не хотелось. Но такие дни им выпадали редко, чаще бывали метели, и Надя прогоняла Клондайка домой. Говорить на ветру все равно нельзя было (можно голос простудить!), и, поцеловав ее кинематографическим, долгим поцелуем в холодные губы, Клондайк отправлялся учить какое-то «Право» или еще что-нибудь. Иногда Надю охватывало сомнение: «А что скажет красавица мать своему Саше, любимому сыночку, когда представит он ей невесту из
С вечера Наташа сказала ей, что Мымра привезла из города целый ворох нот, пьес, клавир оперетты «Вольный ветер» Дунаевского. (Конец года, надо было осваивать положенные для КВЧ деньги). Наде очень хотелось взглянуть: что за ноты? Но, приехав в пекарню, она к огорчению узнала: хлеб недавно посадили и ждать придется не менее часу.
Фомка, хотя это категорически воспрещалось, открыл кладовку и сказал:
— Здесь ходи, спать мосно! Селый сяс мосно. Тихо сиди, молси!
Надя поправила мотузочки на попоне лошади и устроилась вздремнуть на мешках. Дощатая перегородка кладовки рассохлась и разошлась, образовав щели, через которые ей хорошо было видать, что делается на пекарне, правда, интересного мало, лучше прикорнуть с полчасика. Еще ей хорошо была видна часть окошка, заботливо очищенная от снега и льда, и часть крыльца, где ярко горела лампочка над входом и вились бесконечные редкие снежинки. «Ночку бы в сарай завести, все потише там будет, да сенца ей подкинуть», — решила Надя и тихонько вышла на крыльцо. Откуда ни возьмись, прямо перед ней вынырнул опер Горохов. Он шел по дороге с 6-й шахты, слегка припадая на левую ногу, в правой руке небольшой не то портфель, не то чемоданчик. Не ожидая ничего путного от такой встречи, она хотела прошмыгнуть незамеченной обратно в пекарню. Но Горохов уже увидел ее. От его глаз не скроешься.
— Ты чего здесь, Михайлова, болтаешься без дела? — сердито нахмурив озябшее лицо, спросил опер.
— За хлебом приехала.
— Вижу, не за водкой, чего не грузишь?
— Хлеб наш не готов, гражданин начальник.
— А зачем не ко времени приехала?
— Пекарня задерживает, у них мука из-за пурги вовремя…
— Проверю, — перебил ее объяснение он и, насупившись ещё больше, спрятал озябший нос в поднятый воротник полушубка.
Надя, показав его спине язык, вернулась на свое место в кладовку. Там между мешками тепло и мягко, можно хоть капельку вздремнуть. Но едва она прислонилась головой к мешку, как почудился ей скрип шагов и тут же несколько пар ног застучали по крыльцу, отряхивая снег. Надя втиснулась, как можно плотнее, между мешками и притаилась. «Кто это?» В любом случае ее не должны здесь видеть.
— Эй, рожа! Ты здесь, что ля? — прохрипел голос.
— Вам что, ребята? — послышался рокочущий бас Мансура.
— Брага есть? Пить охота!
— Откуда брага? Квас есть.
— Давай, тащи квас, — загалдели несколько голосов.
Их не меньше трех, сообразила Надя. Она тихонько повернулась к перегородке и увидела их в щель. Точно, их было трое. Один их них, тот, что стоял поближе к стене, был хорошо виден. Все трое в бушлатах, валенках и одинаковых ушанках.
— Зеки, — решила Надя и еще больше сжалась.
Вошел Мансур с ведром, все трое по очереди стали долго с жадностью пить. Тот, кто стоял ближе к перегородке, пил последним. Он взял ковш, и Надя заметила, что фаланги большого пальца на правой руке у него не было. Левой он сдвинул ушанку на затылок. Голова его не была
— Далеко собрались, ребята? Куда? — спросил Мансур, забирая ведро.
— Куда да откуда, будешь знать, состаришься, паскуда… — развязно, совсем по-блатному произнес один из них.
— Ну, ты, огарок! — Поостерегись, — ощетинился Мансур. — Тебе, как человеку…
— Брось! — резко оборвал беспалый и повернулся к Мансуру лицом так, что Надя могла рассмотреть его как следует. Злое, как высеченное из камня, застывшее лицо беспалого было бледно, и на этом бледном, хмуром лице особенно выделялись огромные темные глаза под черными бровями, прямой хищный нос делал его похожим на ястреба или орла.
— Ты лучше скажи, синяк тут не проходил? Упустили, черти!
— Вроде прошел.
— Давно?
— Только что.
— Не заметил, пушка при нем?
— Ни к чему мне!
— Айда, ребята, зараз нагоним, — скомандовал беспалый, и они двинулись к выходу. По тому, как беспалый произнес «зараз нагоним», она без труда узнала выходца с Украины. Ей хотелось взглянуть, не заметили ли они лошадь, и она поспешила выбраться из кладовой. Мансур стоял у окна и смотрел им вслед. Лицо его было напряженным и тревожным. Ужасная мысль мелькнула у Нади.
— Мансур! Про какого синяка они тебя спросили?
— Кто-то шел…
— Это Горохов, капитан с нашего лагпункта.
— Разве? Я не заметил.
— А какую пушку?
— За пистолетом охотятся!
— За пистолетом? — ахнула Надя. Зачем же ты им сказал?
— Во дуреха! Они его давно стерегут, да, видно, кружили, прямо не шли — и потеряли…
— Как же ты мог! — сорвалась на крик Надя, ударяя кулаками по волосатой Мансуровой груди. — Это же бандиты, они убьют его! Он не отдаст им пистолет, а их трое!
В следующий момент она выскочила на крыльцо и, ломая ногти, бросилась открывать ворота. Лошадь, запорошенная снегом, застоялась и радостно дернула возок. Надя налегла плечом на ящик, но он не поддавался. Тогда она взяла Ночку под уздцы и круто развернула ее почти на одном месте. Сани накренились, и ящик тяжело свалися в снег. Мансур сообразил, наконец, чего она хочет, и закричал не своим голосом:
— Вернись, сумасшедшая, они тебя в клочья подерут!
Он кинулся с крыльца удержать сани, но оступился и упал в снег, ругаясь последними словами. Надя, что есть силы, стеганула Ночку кнутом, и обиженная лошадь рванула с места так, что она не удержалась и свалилась в сани. Кое-как встав на колени, она, не переставая, нахлестывала бедную Ночку.
— Только бы не опоздать! Только бы сани не опрокинулись, — шептала она себе, полная ужаса и смятения.
В пекарне остались ее рукавицы, и очень скоро она почувствовала, как деревенеют на ветру от холода ее руки.
— Господи! Помяни царя Давида и всю кротость его! — взмолилась Надя. — Помоги проскочить мимо них. Хотя бы Ночка не испугалась. Поворот, потом дорога пойдет под гору.
— Но-о, милая! Но! — покрикивала она, и Ночка как будто понимала, что сейчас все зависит от быстроты ее старых ног. Пустые сани неслись подгору, поднимая вихри колючего снега. Надя натянула рукава бушлата до самых кончиков озябших пальцев. У поворота она хотела попридержать Ночку, но лошадь, как ошалелая, понеслась, не слушая вожжей. На самом повороте сани занесло вбок, и она чуть не вылетела в снег. Сразу же за поворотом, совсем близко она увидела три темных силуэта.