История похищения

Маркес Габриэль Гарсиа

– Если Хуан тут умрет, вы будете виноваты! – заявил он охранникам.

Те вняли предупреждению и привели доктора Конрадо Приско Лоперу, брата Давида Рикардо и Армандо Альберто Приско Лоперы, главарей знаменитой банды, которые с самого начала трудились с Пабло Эскобаром на поприще наркобизнеса. Им приписывали вербовку наемных убийц среди подростков северовосточного района Медельина. По слухам, эти братья руководили бандой детей-убийц, которым поручались самые грязные дела. В том числе охрана заложников. Однако доктор Конрадо считался в медицинском мире весьма уважаемым специалистом; правда, его репутацию несколько портило то, что он был лечащим врачом Пабло Эскобара. Доктор явился без маски и удивил Эро Бусса приветствием на хорошем немецком языке:

– Hallo, Hero! Wie geht's uns? [3]

Для Хуана Витты приход доктора был промыслительным. Не из-за того, что доктор поставил Хуану правильный диагноз – затяжной стресс, а потому что Хуан любил читать. Единственным лекарством, которое прописал ему доктор, было чтение хороших книг. А вот политические новости, по мнению доктора Приско Лоперы, были для заложников подобны отраве, способной погубить даже самого здорового человека.

И без того неважное самочувствие Дианы в ноябре ухудшилось еще больше: ее мучили сильные головные боли, спазматические колики. У нее развилась серьезная депрессия, однако в дневнике нет сведений, что к ней вызывали врача. Сама Диана полагала, что депрессия вызвана «зависшей» ситуацией, которая к концу года становилась все неопределеннее.

3

Привет, Эро! Как поживаете? (нем.)

«Здесь время течет не так, как мы привыкли, – пишет она в дневнике. – Здесь некуда и незачем спешить». Еще одна запись того же времени отражает охвативший ее пессимизм: «Я переоценила свою прошлую жизнь: столько пустых влюбленностей, какая незрелость в принятии серьезнейших решений, сколько времени потрачено зря на всякие пустяки!» Особое место на этом нелицеприятном суде совести Диана отвела своей профессии: «Хотя мои взгляды на современную журналистику и на то, какой она должна быть, становятся все более твердыми, мне все равно еще многое непонятно». Ее охватывали сомнения даже по поводу собственного журнала. «По-моему, он какой-то убогий и с коммерческой, и с издательской точек зрения, – пишет Диана и недрогнувшей рукой подписывает приговор: – Ему не хватает глубины и аналитического подхода».

Все заложники жили в ожидании дона Пачо, который приезжал совсем не так часто, как им было обещано. Время для них измерялось от одного его визита до другого. Слыша шум самолетов и вертолетов над крышей дома, пленники думали, что это обычное патрулирование. А у охранников это всякий раз вызывало переполох, и они хватались за оружие. Пленники знали (данный вопрос муссировался в прессе), что в случае вооруженной атаки охрана первым делом расправится с ними.

Но все же в конце ноября забрезжил лучик надежды. Во-первых, рассеялись сомнения, терзавшие Асусену Льевано: беременность оказалась ложной. Вероятно, ее симптомы развились из-за нервного напряжения. Хотя Асусена этому совсем не обрадовалась. Наоборот, оправившись от первоначального испуга, она быстро свыклась с мыслью о ребенке, и эта мысль уже успела превратиться в мечту, которую Асусена поклялась исполнить, как только очутится на воле. Что касается Дианы, то ее обнадежило заявление группы Почетных граждан о возможности достичь неких договоренностей с Невыдаванцами.

Остаток ноября Маруха и Беатрис потратили на привыкание к жизни в неволе. Каждая выработала свою тактику выживания. Смелая, волевая Беатрис постаралась максимально отгородиться от реальности. Первые десять дней такая тактика действовала хорошо, однако затем женщина поняла, что ситуация гораздо сложнее и опаснее, и повернулась к суровой реальности вполоборота. Маруха, обладающая холодным аналитическим умом, который, несмотря на весь ее почти иррациональный оптимизм, не позволяет тешить себя иллюзиями, с самого начала поняла, что она над сложившейся ситуацией не властна и что заточение будет долгим и трудным. Поэтому она ушла в себя, как улитка в свою скорлупку, стараясь собраться с силами, предалась глубоким раздумьям и в конце концов свыклась с неизбежной мыслью о смерти.

«Мы не выйдем отсюда живыми», – сказала себе Маруха и сама удивилась тому, что сознание обреченности произвело на нее обратный эффект. С той минуты она обрела полный самоконтроль, поняла, что вынесет все и всех и что ей удастся убедить охранников ослабить строгость режима. На третьей неделе заточения телевизор всем опостылел, кроссворды закончились, редкие толковые статьи, попадавшиеся в журналах, которые, вероятно, остались в комнате от других заложников, были прочитаны. Но даже в наихудшие времена Маруха не изменяла своей всегдашней привычке выделять себе два часа в день на раздумья в полном одиночестве.

Однако в начале декабря появились новости, позволявшие надеяться на лучшее. В противовес Марининой привычке выискивать во всем дурные предзнаменования, Маруха старалась по любому поводу делать оптимистические прогнозы. Марина быстро перестроилась и тоже включилась в эту игру: охранник в знак одобрения поднял большой палец – значит, дела идут на лад. Однажды Дамарис не пошла на рынок. Пленницы тут же решили, что ей уже не нужно ходить за покупками, потому что их вот-вот освободят. Они фантазировали, как именно это будет, назначали в своих фантазиях дату, придумывали разные подробности. Поскольку их заставляли сидеть впотьмах, они мечтали о том, что день освобождения будет солнечным и они устроят пир на террасе в доме Марухи.

– Что будем есть? – спрашивала Беатрис.

Марина, прекрасная кулинарка, составляла поистине королевское меню. Начинаясь в виде игры, все заканчивалось вполне серьезно: готовясь выйти на свободу, женщины приводили себя в порядок, красили друг другу ресницы… 9 декабря, когда их вроде бы обещали выпустить по случаю выборов в Конституционную Ассамблею, они даже подготовились к пресс-конференции, продумали, как отвечать на вопросы. День прошел в пустых ожиданиях, но горького осадка не осталось, поскольку Маруха была абсолютно, на сто процентов уверена, что рано или поздно ее муж всех освободит.

Глава 4

Похищение журналистов явилось ответом на попытки президента Сесара Гавирии создать законодательную альтернативу войне с терроризмом, к чему он стремился еще в свою бытность министром в правительстве Вирхилио Барко. Эта тема была центральной в его президентской кампании. Он упомянул ее и в своей инаугурационной речи, заступая на пост президента, но сделал одну важную оговорку: терроризм наркомафии – проблема национальная, а значит, и решаться она должна на национальном уровне. А вот торговля наркотиками ведется в международном масштабе, поэтому и решения здесь должны осуществляться на международном уровне. Причем борьба с наркотерроризмом должна стать приоритетной, ибо при взрыве первой бомбы общественность требует посадить преступников в тюрьму, при взрыве второй заводит речь об экстрадиции, но начиная с четвертого теракта – уже призывает к помилованию. Кроме того, угроза экстрадиции стала бы мощным рычагом давления на наркоторговцев, вынуждая их сдаться в руки правосудия, и Гавирия намеревался применять эту меру весьма решительно.

В первые дни после заступления на пост президента Гавирия даже обсудить тему экстрадиции толком не мог, денно и нощно занимаясь формированием правительства и созывом Национальной конституционной ассамблеи, которой впервые за сто лет предстояло провести глубокие государственные реформы. После убийства Луиса Карлоса Галана Рафаэль Пардо разделял обеспокоенность Гавирии проблемой терроризма. Но и он с головой ушел в инаугурационные хлопоты. Положение Пардо было особенным. Он в числе первых получил назначение в новом правительстве, став советником по вопросам безопасности и охраны правопорядка. Эту должность Пардо предстояло занимать в эпоху потрясений, при президенте, который был одним из самых молодых президентов в XX столетии, зачитывался стихами, обожал «Битлз» и намеревался провести кардинальные реформы, которые сам скромно называл «Переворотом». Носясь как угорелый во всеобщей суматохе, Пардо не расставался с портфелем, набитым бумагами, и где мог пристраивался поработать. Его дочь Лаура между тем подозревала, что его вообще уволили, поскольку у него не было четкого графика работы и он приходил домой и уходил в самое разное время. По правде сказать, вольница, обусловленная тогдашними обстоятельствами, была по вкусу Рафаэлю Пардо, который по своему складу куда больше походил на лирического поэта, нежели на государственного чиновника. Ему было тридцать восемь лет. Он получил хорошее, серьезное образование: диплом бакалавра в Современной гимназии города Боготы, диплом экономиста в Андском университете, где затем девять лет преподавал экономику и занимался научными исследованиями. А последипломное образование в области планирования Пардо прошел уже в Голландии, в Гаагском институте социальных исследований. Пардо запоем читал все, что попадалось ему под руку; особенно его привлекали стихи и такая далекая от поэзии тематика, как безопасность. В те времена у него имелось только четыре галстука, которые ему подарили на четыре последних Рождества; да и без тех он предпочитал обходиться, нося галстук в кармане и надевая его лишь в исключительных случаях. Пардо абсолютно не интересовало, подходят ли его брюки по расцветке и фасону к пиджаку, он мог по рассеянности надеть носки разного цвета и старался ходить в одной рубашке, без пиджака, поскольку не различал жару и холод. Самой разнузданной вакханалией для него являлась игра в покер с дочкой Лаурой аж до двух часов ночи, причем играли они абсолютно безмолвно, не на деньги, а на фасолины. Клавдия, красивая и кроткая жена Рафаэля Пардо, и та раздражалась из-за того, что он как сомнамбула бродит по дому, понятия не имеет, где у них стоят стаканы, как запереть дверь или достать из холодильника лед, и ухитряется каким-то чуть ли не волшебным образом пропускать мимо ушей неприятные вести. Но самой поразительной особенностью Пардо было бесстрастие, делавшее его больше похожим на статую, чем на живого человека: по его лицу нельзя было догадаться, о чем он думает; он умел свести разговор буквально к четырем словам и положить конец жаркому спору каким-нибудь кратким междометием.