История похищения
Шрифт:
– Непробиваемая женщина…
Так обстояли дела 7 ноября, когда похитили Маруху и Беатрис. Почетные граждане остались с носом. 22 ноября Диего Монтанья Куэльяр, заранее поставив товарищей в известность, предложил им распустить группу, но перед этим они на торжественном заседании вручили президенту свое экспертное заключение по поводу основных требований Невыдаванцев.
Если президент Гавирия всерьез ожидал, что его указ немедленно вызовет массовую сдачу наркодельцов властям, то его постигло разочарование. Ничего подобного не произошло. В СМИ, в политических кругах, в юридической среде настойчиво высказывалось мнение, что указ 2047 требует доработки. Даже адвокаты Невыдаванцев делали кое-какие ценные замечания. Начать с того, что слишком размытые формулировки давали возможность судьям на свой лад интерпретировать саму процедуру экстрадиции. Другим недостатком указа являлось то, что основные доказательства виновности наркодельцов находились за границей, но сотрудничество с США буксовало, а сроки, необходимые для получения доказательств, были слишком малы. Чтобы найти выход из положения, следовало увеличить сроки и уполномочить администрацию президента выступить в роли посредника в процессе получения доказательств. Однако в указе об этом не говорилось ни слова.
Альберто Вильямисар тоже не обрел в указе поддержки, на которую рассчитывал. Не раз побеседовав с Сантосом и Турбаем и повстречавшись с адвокатами Пабло Эскобара, он в целом представлял себе ситуацию. Вильямисар сразу понял, что очень нужный, но недоработанный указ дает недостаточную свободу маневра для освобождения его близких. Между тем дни шли, а от них никаких известий не поступало. У Альберто не было ни малейшего доказательства, что они вообще живы. Он лишь смог передать через Гидо Парру письмо, в котором старался вселить в женщин оптимизм и уверенность в том, что он положит все силы на их освобождение.
«Я знаю, тебе страшно тяжело, но все равно держись!» – написал он Марухе.
На самом же деле Вильямисар был в растерянности. Он уже исчерпал все возможности и уповал лишь на то, что, по словам Рафаэля Пардо, президент обдумывает новый указ, дополняющий и проясняющий указ 2047.
– Все уже готово, – уверял Вильямисара Пардо. Рафаэль заходил к нему домой почти каждый вечер и держал в курсе происходящего. Но он и сам толком не представлял себе, куда двигаться дальше. Из неспешных бесед с Сантосом и Турбаем Вильямисар сделал вывод, что переговоры застопорились. Гидо Парре он не верил. Альберто знавал его еще в ту пору, когда Парра отирался в парламенте, и адвокат всегда казался ему лживым и скользким человеком. Но как бы там ни было, кроме Гидо, на руках у Альберто козырей не было, и он решил разыграть хотя бы эту карту. Ведь время шло катастрофически быстро…
По его просьбе экс-президент Турбай и Эрнандо Сантос назначили встречу Гидо Парре, с условием, что на ней будет присутствовать и доктор Сантьяго Урибе, второй адвокат Эскобара, имевший репутацию серьезного профессионала. Гидо Парра, как обычно, начал с высокопарных фраз, но Вильямисар быстро осадил его.
– Нечего мне пудрить мозги, – заявил он с присущей ему прямотой истинного сантандерца. – Давайте к делу. Вы сами застопорили переговоры, потому что просите невозможного. А дело не стоит выеденного яйца: эти типы должны сдаться и сознаться в каком-нибудь преступлении, за которое дают двенадцать лет. Таков закон, обсуждать тут нечего. В обмен им скостят срок и гарантируют жизнь. Все остальное – ваши нелепые фантазии.
Гидо Парре не оставалось ничего другого, кроме как перейти на такую же тональность разговора.
– Доктор, – сказал он, – но ведь вот какая штука: правительство обещает не применять экстрадицию, все об этом говорят, но в указе-то где об этом сказано?
Вильямисар признал его правоту. Если правительство обещало не выдавать наркодельцов за границу и смысл указа в целом был таков, значит, следовало убедить президента уточнить формулировки. А все уловки насчет преступлений sui generis или об отказе от признания вины, все разговоры о безнравственности доносительства – это лишь риторические приемы, при помощи которых Гидо Парра пытался их отвлечь. Совершенно ясно, что для Невыдаванцев – даже само их прозвище на это указывало! – единственным реальным и категорическим требованием на тот момент был отказ от экстрадиции. А этого, по мнению Вильямисара, вполне можно было достичь, уточнив формулировки указа. Но прежде он потребовал от Гидо Парры такой же искренности и определенности, какой требовали Невыдаванцы. Вильямисар, во-первых, хотел выяснить пределы полномочий Парры на переговорах и, во-вторых, понять, через какое время после подписания нового указа заложники будут освобождены.
Гидо Парра ответил четко и ясно:
– Через двадцать четыре часа.
– Все до единого, – уточнил Вильямисар.
– Да.
Глава 5
Через месяц после похищения Марухе и Беатрис смягчили абсурдно жесткий режим заточения. Они уже не просили разрешения, чтобы встать с матраса, сами наливали себе кофе и переключали телеканалы. В комнате, правда, по-прежнему приходилось говорить шепотом, однако передвигаться уже можно было более спокойно. Маруха уже не затыкала себе рот подушкой при кашле, хотя и принимала некоторые минимальные меры предосторожности, чтобы ее не услышали с улицы. Меню оставалось прежним: все те же фасоль и чечевица, обрезки жесткого мяса и суп из пакетика.
Охранники болтали друг с другом шепотом, но в разговорах чувствовали себя совершенно свободно: делились кровавыми новостями, рассказывали, кто и сколько получил за охоту на полицейских по ночам в Медельине, хвастались подвигами в постели, изливали душу по поводу своих любовных драм. Марухе удалось убедить их, что в случае силовой операции парни проявят благоразумие, если будут оберегать заложниц: тогда полиция и судьи будут с ними более милостивы. Поначалу боевики, будучи неисправимыми фаталистами, реагировали на ее призывы равнодушно, но мало-помалу Марухе удалось смягчить их сердца, и они перестали держать пленниц под прицелом, когда те спали. Обернутое тряпками оружие теперь было складировано за телевизором. Зависимость тюремщиков и пленниц друг от друга, тяготы, которые им приходилось терпеть сообща, постепенно привнесли в их взаимоотношения некоторую человечность.
Темпераментная Маруха остро реагировала на любую неприятность. Она обрушивалась на охранников, которые в любой момент готовы были ринуться в драку, и с ледяным спокойствием заявляла: «Ну, убейте меня!» Несколько раз Маруха сцепилась с Мариной: ее заискивание перед охранниками и апокалиптические фантазии выводили Маруху из себя. Марина, бывало, поднимет взор и ни с того ни с сего изречет какую-нибудь унылую сентенцию или зловещее предсказание.
– В гараже за домом, – внезапно заявила она, – стоят машины. В них днем и ночью сидят вооруженные люди, и они готовы в любую минуту ворваться к нам и убить нас.
Но самое серьезное столкновение произошло однажды вечером, когда Марина, как обычно, принялась ругать журналистов за то, что они не упомянули ее в телепередаче про заложников.
– Сукины дети все эти журналюги!
Услышав такое огульное обвинение, Маруха не выдержала и возмутилась:
– Ничего подобного! Какое вы имеете право так говорить?!
Марина не ответила, но потом, в более спокойной обстановке, извинилась. По правде сказать, она жила в каком-то своем, особом мире. В шестьдесят четыре года ее лицо еще хранило следы той изумительной красоты, которой она славилась в молодости: большие черные глаза были до сих пор прекрасны, а серебристые волосы даже в невзгодах сохраняли блеск. Марина страшно исхудала. Пока не появились Беатрис и Маруха, она жила в полном отрыве от внешнего мира, почти два месяца общаясь только с тюремщиками, и привыкание к новым условиям потребовало от нее времени и усилий. Марину душил страх, она похудела на двадцать килограммов и совершенно пала духом. Это был не человек, а призрак.
Марина рано вышла замуж за известного мануального терапевта, лечившего спортсменов. Дородный добряк любил ее без памяти, у них родилось три сына и четыре дочки. Марина заправляла всем в доме, причем не только в своем, поскольку чувствовала себя обязанной помогать многочисленной антьокской родне. Она была для них как бы второй матерью – такой ей удалось завоевать авторитет и столько она всего делала для родных. И еще успевала заниматься чужими людьми, которые трогали ее сердце.
Не столько из насущной необходимости, сколько из-за безудержного стремления к независимости Марина торговала машинами и страховками; она была готова продавать все, что угодно, лишь бы иметь собственные деньги и тратить их по своему усмотрению. Но люди, знавшие ее близко, с горечью говорили, что такую прекрасную, добродетельную женщину словно преследует злой рок. Муж почти двадцать лет провел в состоянии тяжелой инвалидности из-за неправильного психиатрического лечения, два Марининых брата погибли в ужасной автокатастрофе, третий брат скоропостижно умер от инфаркта, четвертый оказался замешан в каком-то уличном происшествии и погиб, раздавленный упавшим столбом светофора, пятого одолевала страсть к бродяжничеству, и однажды он исчез навсегда.