История Полоцка и Северо-Западной Руси
Шрифт:
Кроме селений, как мы уже сказали, в Ятвяжской земле по местам были обширные дворы князей и больших и богатых людей; так, под 1255 годом Волынская летопись упоминает о доме сильнейшего ятвяжского князя Стекынта, который был разорен по приказанию князя Даниила Романовича; вот подлинные слова летописи об этом разорении: «И дом Стекынтов весь погублен бысть, и до ныне пусто стоить». Настоящие слова летописи указывают, что дом Стекынта состоял не из одного двора или строения, а представлял собою целую местность со своим населением, составлявшим княжеских слуг и рабов, которые в 1255 году были разогнаны, и все собранное в дому разорено, пограблено. А под 1256 годом та же летопись говорит: «По взятии селения Привища Русские князья наутро пошли пленять и жечь землю, и зажгли Таисевичи, Буряля, Раймоче, Комата и Дора, и грады пленяли, а наипаче сожгли дом Стекынта». В настоящем рассказе летописи Таисевичи, Буряля, Раймоча, Комата и Дора не названы ни городами, ни селами; не были ли это, подобно дому Стекынта, отдельные усадьбы и дворы сильных и богатых ятвяжских землевладельцев, а может быть, и князей; так, местность Комата указывает на известного сильного ятвяжского князя Комата. В настоящем рассказе летописи упоминается также о ятвяжских городах, как сказано в летописи: «И грады их пленяху». Но какое было различие между укрепленными и обширными селениями, а также укрепленными дворами князей и сильных людей и между городами, на это мы не имеем никаких указаний, а также мы не знаем, кем были населены сии города, когда ятвяжские роды и племена жили в селениях, а сильные и богатые люди на отдельных дворах. Но как бы то ни было, по свидетельству летописей, в Ятвяжской земле было три разряда жилищ: 1) села или селения, составлявшие общее жительство ятвягов, их обычную форму жительства; 2) домы или дворы, усадьбы ятвяжских князей и богатых и сильных людей и 3) города, значение которых неизвестно, но которые, очевидно, значили не то, что русские города; ибо в 1256 году ятвяги, прося мира у Даниила Романовича, «обещались быть у него в работе и городы рубить в своей земле». Из этого свидетельства видно, что русский город был не одно и то же с ятвяжским городом; в противном случае ятвягам незачем было обещаться рубить города в своей земле, а Даниилу требовать этого.
В-пятых, о религии ятвягов мы не имеем никаких сколько-нибудь подробных сведений, знаем только, что ятвяги были язычники и в русских летописях назывались погаными, а вера их поганством. Польские же хронисты называли их болванохвальцами; но были ли у них храмы или какие священные места, а равным образом имели ли богов и что именно обоготворяли ятвяги, нам неизвестно. Только один из польских летописцев Кадлубек утверждает, что ятвяги верили в переселение душ из одного тела в другое и оттого ни один из них на поле битвы не обращался в бегство и не дозволял неприятелю взять себя живым. Но, конечно, можно было сражаться, не обращаясь в бегство и не отдаваясь неприятелю живым, и без верования в переселение душ, ибо к этому могло быть много иных побуждений; следовательно, одиночное свидетельство Кадлубека не совсем надежно. Так же ненадежно и свидетельство Длугоша, который говорит, что ятвяги по языку, образу жизни, религии и нравам имеют большое сходство с литовцами, пруссами и жемайтью; ибо на это сходство даже не намекает Волынская летопись, которая хотя сколько-нибудь говорит о религии литовцев; а, конечно, более должно верить составителю Волынской летописи, близко знакомому с ятвягами и их современнику, нежели позднейшему писателю Длугошу, жившему уже тогда, когда в народе исчезла и память о ятвягах. Насыпи или курганы, встречающиеся на берегах рек и в лесах прежней Ятвяжской земли, до сего времени известные в народе под именем ятвяжских могил, свидетельствуют, что ятвяги по своей религии хоронили тела своих покойников в земле, а не сожигали их; литовцы же по своей религии не хоронили, а сожигали тела покойников, как об этом прямо свидетельствует Быховец.
В-шестых, относительно народного характера ятвягов все дошедшие до нас известия говорят единогласно, что ятвяги были народ храбрый, воинственный и неукротимый и до того вольнолюбивый и неуступчивый, что в битвах защищали каждую пядь своей земли, так что их скорее можно было истребить, чем принудить к подданству; по крайней мере, они так вели себя до войн с русскими, литовцами и поляками во второй половине XIII столетия. Все битвы с ятвягами были самые упорные, продолжавшиеся по целым дням и иногда возобновлявшиеся по нескольку дней сряду. Ятвяги преимущественно бились пешие, хотя и имели коней, тем не менее бой пеший считали для себя более удобным, коней же употребляли более запряженными в телеги или колымаги, которые служили у них как бы подвижными стенами для сделания укреплений на самом поле битвы в виду неприятеля. Ятвяги любили биться в закрытых и тесных местах, в лесах между болотами и в осеках, как прямо о них говорит князь Даниил Романович: «Поганым теснота деряжье есть обычай на брань». Впрочем, они не отказывались от боя и в открытых местах, где немедленно делали засеку, ежели это было можно; а в противном случае огораживали себя возами или колымагами, откуда бились сулицами и даже каменьями, но когда возы или колымаги оказывались не совсем надежною защитою, то мгновенно зажигали их и, прикрывшись щитами, быстро бросались в бой с неприятелем, чем нередко обращали в бегство своих противников. Особенно ужасны были ятвяги своею быстротою и неукротимою храбростью в набегах на соседей; здесь они нападали не только на селения, но и на города, смело лезли на стены, бились врукопашную в городских воротах; их ничто не удерживало, один падал, другой спешил заступить его место. Даже сбитые с поля и обращенные в бегство, они по нескольку раз останавливались и бросались в бой с преследовавшим неприятелем. Их князья и воеводы, обыкновенно разъезжавшие верхом на конях, в крайних случаях слезали с коней, чтобы врукопашную биться пешими впереди простых воинов. Любя пеший бой, ятвяги не чуждались и конного и были искусны в управлении конем и крепко и ловко сидели в седле. Так, под 1252 годом Волынская летопись говорит: «В битве с немцами, союзниками Миндовга, вышла на них русь с половцами и стрелами, а ятвяги с сулицами и гонялись за ними на поле подобно игре». Или в следующем году ятвяги ехали на помощь к Даниилу Романовичу также на конях.
При таковом внутреннем устройстве Ятвяжской земли и при таком народном характере ятвягов, выработанном их историей и жизнью, нельзя было и думать о мирной колонизации в их земле. Ятвяги, как население той или другой местности, для полочан-колонизаторов не могли служить никаким подспорьем или помощью, а были прямым препятствием, помехой колонизации. С ятвягами особенно в древнее время нельзя было вступить в договор; Ятвяжскую землю можно было занимать только силой с боя, постепенно, понемногу отодвигая туземцев в глубину их лесов и пущей и каждую отвоеванную таким образом местность закрепляя построением города и совершенно очищая ее от старожилов-туземцев. Так, действительно, и делали полочане, постепенно выдвигая свои города с прибрежий Припяти в глубину Ятвяжской земли; и как это делал временный преемник полочан князь Даниил Романович, которому в 1256 году примученные им ятвяги, прося у него мира, в числе главных условий изъявляя согласие на построение русских городов в своей земле как самый верный знак полной покорности. Таким образом, ятвяги как в древности, так и в более позднее время, когда они уже были окружены почти со всех сторон русскими городами и колониями, никогда не входили в состав ни русского, ни литовского населения в здешнем краю, но всегда оставались чужими, хотя иногда бывали союзниками и даже данниками русских или литовских князей. Союзничество и данничество ятвягов всегда были временными и ненадежными. Русские и литовские князья так и смотрели на это союзничество и данничество; они хорошо знали, что только та часть Ятвяжской земли тверда за ними, которая заселена русскими или литовскими людьми, на которой уже стоят русские или литовские города и из которой уже выгнаны ятвяги. Хорошо зная это, они так и вели дело и покончили почти совершенным истреблением ятвягов. Они иначе и не могли поступать, ибо ятвяги не поддавались ни на какое соединение с соседями и на все окружающие народы смотрели как на непримиримых врагов и держали себя так же, как непримиримые враги. Недаром белоруссы даже и теперь говорят о всяком злодее и разбойнике: Выгляда як ятвинга. Постепенное сперва стеснение, а потом и истребление ятвягов было полное, так что следы существования этого народа в собственной его земле остались только в летописях и в народных названиях некоторых урочищ; так, недалеко от Гродна многие курганы носят в народе название ятвяжских могил, или в Лидском уезде между Щучиной и Каменкой два селения носят название Ятвяжска; это, вероятно, были последние убежища ятвягов, и одно называется Ятвяжск Русский, а другое Ятвяжск Польский, потому что в одном – русская церковь, а в другом – польский костел. Также в Волковыском уезде есть селение Ятвизь неподалеку от Волковыска на реке Росси; в Белостокском уезде также есть два селения, Большой и Малый Ятвяжск по реке Бобру, неподалеку от Суховоли.
Историю ятвяжского племени и в тех немногих отрывках, которые дошли до нас в русских и польских летописях, нельзя читать без особенного грустного расположения духа. Какая-то страшная тяжелая судьба гнетет это воинственное и когда-то могущественное племя. На памяти истории, не говоря уже о временах доисторических, целых четыреста лет борется это несчастное племя за свою родную землю, за свою независимость, за свою народную жизнь и терпит целые четыреста лет неудач и несчастий, несмотря на изумительную энергию. Ятвяжская земля, облитая, упитанная кровью своих защитников, усеянная их костями и костями врагов, шаг за шагом уходить из-под ног своих прирожденных хозяев, достается их непримиримым врагам и постепенно застраивается чужими городами и селениями; а несчастные хозяева отгоняются, как дикие звери, в глубину непроходимых лесов и болот. Да и здесь им нет покоя, и дикие и непроходимые леса и болота их не защищают, неотступные настойчивые враги и сюда проникают, окружают их со всех сторон, так сказать, оцепляют их своими городами, города постепенно все глубже и глубже выдвигаются вперед и с тем вместе стесняют круг привольных лесов. Тщетно ятвяги, как загнанный в загород зверь, бросаются то в ту, то в другую сторону и делают отчаянные набеги на своих врагов соседей; за каждым набегом следует месть, за каждый набег ятвяги платятся тяжким кровавым поражением и большею или меньшею потерею своего привольного леса, на котором ставится чужой город. Наконец за ятвягами остается почти одна Беловежская Пуща, где теперь доживают свой век зубры, также выгнанные из соседних стран; ятвягам нет уже более привольного житья, и они вымирают медленно, неслышно, незаметно для истории, без похорон. Так что никто не может указать, куда же делись эти страшные прежде ятвяги или в какое именно время исчезли; все только знают, что их теперь нет, что они исчезли с лица земли. Да иначе не могло и быть: ятвяги отстаивали свою дедовскую жизнь лесных обитателей, а вокруг них постепенно развивался новый строй жизни, враждебный и совершенно противоположный их строю; вокруг них росла могучая цивилизация, борьба с которою не могла им обещать ничего доброго.
Совсем другое положение занимали в здешнем краю литовцы и по своему положению впоследствии имели совсем иную судьбу против ятвягов. Литовцы по происхождению своему одноплеменники с древними пруссами, которых истребили немцы, географически разделялись на две неравные половины. Часть литвы, жившая ближе к устью Немана и к морю, по низменности места называлась жмудью, жемайтью (т. е. нижнею литвою от литовского слова «жемас» – «нижний»), а другая часть, гораздо большая, жившая по Неману, Святой и Вилие, в местах сравнительно возвышенных, называлась вышнею литвою, или верхнею. Древнейшими границами расселения литовских племен были: на западе Балтийское море и нижнее течение Немана, который здесь отделял литву от пруссов; на юге границею также был Неман в своем верхнем течении, отделявший литву от ятвягов, занимавших здесь левый берег Немана; на востоке отделяли литву от летголы, или латышей, верхнее течение Березины и Западная Двина, на правом берегу которой жили латыши; а на север литовские племена сходились с племенами ливы и курши, или с ливонцами и куронами. Нижняя литва, или жемайты, жила от устья Немана до реки Святой. Верхняя литва жила на восток от реки Святой и делилась на четыре племени. Первое племя, собственно литва, жило по северному, или правому, берегу Вилии; второе племя, девялтва, жило на северо-восток от литвы до границ летголы, или до Западной Двины; третье племя, рушковичи, и четвертое, булевичи, жили на юг от Вилии до Немана и Свислочи, впадающей в Березину, т. е. до древних ятвяжских границ и на восток до Березины. Впрочем, позднее эти два племени нередко пробирались и за Свислочь даже до Припяти, но только на время, постоянно же утвердиться здесь они никогда не успевали.
Племена сии еще делились на уделы по князьям; так, в Волынской летописи под 1215 годом мы читаем имена литовских князей, приславших посольство к волынским князьям Даниилу и Васильку Романовичам. Здесь собственно литовскими князьями названы: Старейший Живинбуд, затем младшие князья: Давьять, Довспрунк, Миндовг, брат Довспрунка, и Вилькивил, брат Давьятов. Жемайтские князья: Ерьдивил, Викныт; князья племени рушковичей – Кинотбут, Вонибут, Бутовит, Вижеик и сын его Вишлий, Китений, Пликосова; князья племени булевичев – Вишимут, его же убил Миндовг, а жену его взял за себя, и братьев его побил Едивила и Спрудейка; князья дяволтвы – Юдки, Пукеик, Викши и Ликеик. От всех сих князей были отправлены посланники; следовательно, каждый из сих князей княжил в своем особом отделе общего племени; и, следовательно, каждое из пяти племен дробилось по князьям на уделы точно таким же порядком, как и в Русской земле. Впрочем, таковой порядок принадлежал ли литве искони или заимствован от русских, когда они явились в этом краю, на это мы не имеем никаких указаний, ибо не имеем никаких известий об устройстве литовских племен до прибытия сюда славянских колонистов из Новгорода Великого. Известия, сохраненные позднейшими литовскими и польскими летописцами, выключая сказочное известие о Палемоне, пришедшем из Рима, относятся к тому уже времени, когда в здешнем краю существовали славянские колонии из Новгорода, когда Полоцк был уже построен и находился в сношениях с литовскими племенами; следовательно, когда уже здесь находилось в полной силе русское влияние из Полоцка и полоцких пригородов.
Судя по дошедшим до нас указаниям как русских, так и литовских летописей, различные племена литвы не имели между собою общей связи, и каждое племя жило отдельно и независимо. Общей, так сказать, физиологической для всех литовских племен связью были только язык и вера, или религия, и, может быть, память об общем происхождении от одного корня, и вследствие этого более или менее общие обычаи для всех племен и одинаковый образ жизни. Язык литовский был общим не только для всех племен литвы, живших на восток от Немана, но и для пруссов, живших за Неманом на запад. Литовский язык, несмотря на значительную примесь славянских и других иноязычных слов, есть язык самостоятельный, как в лексикологическом, так и в грамматическом отношении, и примесь чужеязычных, особенно славянских слов, указывает только на ранние и близкие сношения литвы со славянами. Знатоки литовского языка относят его к древнейшим европейским языкам и ставят в числе прямых и непосредственных потомков языка санскритского. И хотя литовцы до позднейшего времени не имели своей азбуки, да и теперь их азбука есть не больше как латинская, или, вернее, польская, азбука, плохо приноровленная к звукам литовской речи [1] , литературных памятников на литовском языке, кроме народных песен, очень мало; тем не менее язык этот пользуется таким богатством слов и способностью словопроизводства, что на нем доступно выражение разнообразнейших и даже отвлеченных понятий чисто в духе языка, помимо иноязычных слов, исторически вошедших в состав этого языка.
1
Употребление древними литовцами рун, или своеобразных начертаний, употреблявшихся их жрецами, еще не доказано и основывается только на догадках и произвольных толкованиях неизвестных начертаний на камнях и на немецких известиях о каких-то будто бы надписях на древних литовских знаменах.
Относительно литовской религии также должно сказать, что она одна из древнейших религий с явными следами на связь с греческой, индийской и парской мифологиями, а равным образом древними языческими верованиями славян. Так, литовский бог света или мудрости Корос прямо напоминает славянского бога Хорса, также выражающего свет, или греческого Аполлона; а другое название того же литовского бога мудрости Будте намекает на Будду индийского, или литовский бог земли Земенникас в самом названии своем указывает на славянское божество Земенника. Зничь-огонь также божество известное у славян. Перкунас, или Пернут, бог грома и молнии, напоминает русского Перуна, также бога грома и молнии. Покла, или Пекола, подземный бог ада, также напоминает славянское пекло – ад. Ладо – бог весны, юности и красоты – известен также и под тем же именем и русским славянам, и в русских песнях, которые поются в весенних хороводах, так же как и в литовских хороводных песнях ему придается прилагательное Дид Великий, по-русски Дид-Ладо, а по-литовски Дидис-Ладо. Кроме того, литовцы подобно грекам имели своего Марса – бога войны Каваса, или Кавляса, своего Нептуна – бога воды и морей Атримпоса, свою Венеру – богиню любви Мильду, свою Юнону – богиню свадеб Ганду и покровительницу женщин Лайму.
Язык и религия литовцев, как они известны по дошедшим до нас памятникам, прямо говорят, что литовцы поставили себя в отношения к появившимся в этом краю славянам несравненно благоприятнейшие тех отношений, в которые себя поставили ятвяги. Литовцы, очевидно, встретили новых пришельцев мирно и вступили в тесные дружественный связи с ними, которые повели оба племени к взаимным обменам не только произведений промышленности, но даже в языке и религии и тем самым способствовали мирной колонизации Литовской земли поселениями полочан, которые проникли не только к ближайшим к Березине и Двиве литовским племенам, но даже в отдаленную Жемайтию, где уже в глубокой древности, как уже было сказано, мы встречаем чисто славянские и даже русские города – Вилькомир на реке Святой, Поневеж на реке Невеже, Рассейняй между Дубиссою и Юрою и Медники в Тельшевском уезде, среди сплошного жемайтского населения. И, что всего замечательнее, нет нигде и намеков на какую-либо вражду и ссоры между туземцами – жемайтиею и новгородскими колонистами – полочанами. Дело колонизации идет мирно, ни туземцы не мешают пришельцам, ни пришельцы туземцам. Туземцы свободно и спокойно живут около городов, построенных пришельцами, и пришельцы смело селятся между туземцами и, несмотря на разноплеменность, живут друг с другом как один народ; литвины не враждуют против религии полочан, и полочане против религии литвинов, Перун и Перкунас, Корос и Хорс одинаково уважаемы и тем и другим племенем. Даже христианство, принятое полочанами и не принятое литвинами, нисколько не нарушило согласия пришельцев с туземцами; ибо восточная православная церковь в России никогда не знала принудительного обращения язычников и не преследовала других религий, предоставляя каждому по добровольному убеждению исповедывать ту или другую веру. Так что христианство не только не нарушило мира и согласия между туземцами и пришельцами, но, кажется, еще более сблизило их; ибо нельзя же отрицать, что не все литвины остались при своем старом язычестве, а, напротив, значительная часть их вместе с пришельцами-полочанами приняла христианство, что доказывается мученическою кончиною некоторых христиан-литвинов при насильственном введении латинства в Литовской земле. Часто упоминаемые в летописях опустошительные набеги литовцев на соседние Русские земли нисколько не отрицают мирных и дружественных отношений литвы к полочанам и спокойной колонизации Литовской земли полоцкими поселениями; ибо упоминаемые летописями литовские набеги были направлены или на новгородские, или на волынские, или на черниговские, или на другие русские владения, но никогда на полоцкие. Напротив того, набеги сии нередко производились литвою заодно с полочанами и преимущественно были только местью за обиды соседей Полоцкой, или Литовской, земли; притом же в летописях, как мы увидим в своем месте, литва и полочане принимались заодно, и под именем литовских набегов разумелись и набеги полоцкие.