История России в лицах. Книга первая
Шрифт:
Княгиня Елена Васильевна сама вела переговоры и по совету с верными боярами, сама принимала решения. В 1537 г., благодаря ее дальновидным замыслам, Россия заключила договор со Швецией о свободной торговле и благожелательном нейтралитете. Как ни дорог ей был «сердечный друг» и полюбовник, все чаще князь Овчина-Телепнев-Оболенский чувствовал себя лишним в государственных делах. И без меры пил «белое вино» (читай – водку), а то и брагой холопской не брезговал.
Но самым большим достижением великой княгини Елены была денежная реформа, едва ли не первая на Руси. Основной монетой тогда была «деньга», причем существовала она в двух вариантах: московском и новгородском. В 1535 г. «отставиша
Проще говоря, многочисленные резаные и поддельные серебряные монеты было приказано перелить в новые, на которых был изображен великий князь на коне с копьем в руке. Деньги эти и называть стали соответственно – копейками. Эта была серебряная монетка весила 0,68 г., а одна четвертая часть копейки называлась полушкой. Таким образом, произошло установление единой монетной системы, а также унификация чеканки монеты. Это был весомый шаг для стабилизации экономики Руси. И этого бояре тоже не собирались прощать регентше: стабильная экономика укрепляла государство, а сильное государство лишало бояр возможности самоуправствовать.
Внутренняя политика Елены Глинской также отличалась большой активностью. Подобно княгине Ольге, основавшей в Х в. немало новых поселений, Елена Васильевна отдала приказ о построении городов на литовских границах, о восстановлении Устюга и Ярославля. В богатую Московию потянулись эмигранты из других стран; только из Литвы выехало 300 семей.
В годы правления Елены Глинской началось и проведение так называемой «губной реформы». Если деятельность городовых приказчиков, появившихся на рубеже XV – XVI вв., затрагивала в основном военно-административную сферу, то губные старосты становились судебными исполнителями (им передавались изымавшиеся от наместников дела о разбоях и воровстве). Губные старосты также были выборными лицами из местных дворян. В помощь им избирались старосты, сотские и «лучшие люди» из крестьян и посадских людей. Это было еще одним ударом по наместникам и волостелям, и в то же время усилением «снизу» формирующегося сословно-представительного государства.
Но это все было настолько скучно и неинтересно – ни заговоров, ни войны, ни, на худой конец, таинственных младенцев. Старица Софья, в миру – великая княгиня Соломония – затихла в своей Суздальской обители, никак не напоминая о себе нынешней государыне. Маленький царь Иван рос, как говорится, не по дням, а по часам, а младшенький, Юрий, оставался всецело на попечении мамок и нянек, поскольку болел непрерывно и только раздражал Елену свои невнятным писком.
И еще ее раздражало то, что Иван Овчина-Оболенский накрепко привязался к маленькому великому князю. Учил его ездить верхом, стрелять из лука и драть вожжами нерадивых холопов. И даже лазил вместе с московским государем на высокие липы – разорять грачиные гнезда. Понятно, что любил его мальчик немерено и только что не бегал за своим старшим другом, как собачонка.
А власть – она ведь кружит голову сильнее любви. Уже и полюбовник Елене Васильевне стал не нужен, да как от него избавиться? В темницу не посадишь, на войну не ушлешь – не ведет московское княжество никаких войн, в мире, да довольстве живет. Вот и приходилось Елене чуть ли не ежедневно стискивать зубы и привечать своего «сокола ясного». Но уже бродили в ее красивой головке мысли отправить ненаглядного послом куда-нибудь подале. Вот лето наступит…
А пока наступала весна, заканчивался Великий Пост. Пасха в том году была ранней, на середину апреля выпадала, до Страстной недели – рукой подать. Потому не пила государыня вина, не ела скоромного,
В то утро Елена вышла в первой трапезе выспавшаяся, веселая, даже приказала старшего сыночка привести, чтобы вместе позавтракать. Придвинула к себе мисочку с творогом, круто присолила, взяла в рот первую ложку и… сморщилась. Горчил творог.
– Уберите, – приказала она девкам. – Не стану есть.
– И я не стану! – радостно закричал Иванушка, колотя ложкой по столу. – И я не буду, коли матушка не кушает!
– Еще как будешь, – погрозила ему перстом Елена.
Придвинула снова миску, через силу проглотила пару ложек. Нет, горький был творог, так и стояли его комки поперек горла. И голову точно железным обручем стянуло.
– Неможется мне что-то, – прошептала она. – Лекаря позовите…
Всю неделю в церквах шли службы, священники и монахи денно и нощно пели псалмы за выздоровление пресветлой государыни. Немецкие лекари, призванные к Елене Васильевне, только руками развели: отравили, спасти невозможно. Теперь только сон и покой, глядишь, проживет государыне на пару дней дольше. Но и только.
Навзрыд рыдал у постели умирающей князь Овчина-Телепнев, горько плакал малолетний государь Иван. Но Елена уже никого не узнавала, почти все время была в забытье, только иногда приходила в сознание и просила клюквенного киселя. А потом и вовсе по-литовски бормотать стала, точно русскую речь забыла.
И действительно, виделся ей отцовский замок в Ливонии, слышались звуки музыки, по каменным плитам большой залы скользили в танце нарядные пары… Скакала она на аргамаке по окрестностям, дышала полной грудью, мечтала о счастливой любви, о свадьбе с заморским принцем… Все ушло, как вода в песок, точно и не было.
– Сына позовите, – вдруг внятно промолвила государыня. – Увидеть его хочу… в последний раз.
И тут взгляд ее застыл окончательно.
Московскую государыню похоронили на Благовещение. С самого утра вдруг повалил густой снег, засыпав все вокруг и накрыв белым саваном уже пробившуюся траву и первоцветы. Однако московиты проводили свою государыню в последний путь чуть ли не всем городом, пусть и «литовка», она давно стала для них своей, мудрой и милостивой правительницей, надевшей узду на алчных и своевольных бояр и давшей простому люду свободно вздохнуть.
Снег лежал восемь дней, точно природа скорбела вместе с людьми. А на девятый день на двор к князю Ивану Овчине-Оболенскому всем миром ввалились бояре в сопровождении вооруженных дружинников. Первым шел Василий Шуйский.
– Стало быть, на девятый день пришли? – встретил их на крыльце хозяин.
– Нешто ты, Ванька, думал, что я стану сорочин дожидаться? – усмехнулся Шуйский. – Полюбовницу твою, гадюку литовскую, зарыли… Собирайся и ты теперь.
– На погост, что ли? – усмехнулся в ответ князь Иван.
– В гости. Любил ты со своей зазнобой людишек в подземелье саживать, вот теперь и сам там посидишь… охолонешься.
«…И посадиша его в палате за дворцом у конюшни, и умориша его гладом и тягостию железною», – пишет летопись.
Через полгода, по случаю своей свадьбы, князь Василий Шуйский приказал накормить и напоить всех узников «от его стола». Ивану Овчине-Телепневу принесли сдобный калач и огромный кубок с вином. Но на сей раз Шуйский не прибег к яду: задремавшего после необычной сытной и хмельной трапезы князя Ивана удавили железной цепью…