История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II
Шрифт:
И всё же Сталину не удалось создать «совершенный» тоталитарный организм. Наум Коржавин пишет о своем опыте общения на заводе с простыми рабочими в те годы: «Там были всякие разговоры, и ругань советских начальников, и евреев, и даже разговоры о необходимости восстановления частной собственности. И никто ни на кого не доносил. Доносительство было гораздо сильнее распространено в кругах образованных людей, в среде бюрократии и так наз. «советской интеллигенции». Другое дело, – вспоминает Коржавин, – про Сталина мало кто понимал, а про Ленина – почти никто. Кроме старших. Не понимали, но и не доносили» (В соблазнах кровавой эпохи. Т. 1. М., 2006. С. 407).
Свидетельство очевидца
Георгий Ильич Мирский, юноша из интеллигентной советской семьи, трудясь в 1942–1943 гг. за рабочие карточки среди простых «работяг», с удивлением отмечал: «Я по своей школьной наивности полагал, что, раз мы живем в государстве рабочих и крестьян, трудовой народ безусловно чувствует себя хозяином страны и беззаветно предан партии и правительству. Всё оказалось совсем не так. Когда я в первый раз услышал, как сварщик в присутствии других рабочих покрыл матом Сталина, я остолбенел и оглянулся по сторонам, но никто и ухом не повёл. Вскоре я убедился, с какой неприязнью, если не просто с ненавистью, относятся так называемые простые люди к своей родной рабочей власти. Правда, прямую брань в адрес лично Сталина я слышал не часто – люди остерегались слишком развязывать языки, – но в целом власть ругали безбожно. Довольно скоро я понял, в чём дело: выходцы из деревни рассказывали о коллективизации, и обобщенный типичный рассказ звучал примерно так: «Какие мы были кулаки? Ну лошадь была, корова – в общем-то середняки. Так нет, нас подкулачниками объявили, всё отняли. Кто побогаче, так тех вообще кулаками назвали, хотя какие они кулаки? Не мироеды, не кровососы, просто крепкие хорошие хозяева; их прямо в Сибирь со всей семьей. А нас в колхоз загнали, всё, что наживали своим горбом, – псу под хвост. А кто это всё делал? Голытьба, рвань, пьяницы, лодыри, они нас всегда ненавидели, да ещё пуще всех – комсомольские активисты, шпана молодая, к крестьянскому труду непривычная, они только о своей карьере думали, в партию лезли, во власть рвались»». – Г.И. Мирский. Жизнь в трёх эпохах. М.: Летний сад, 2001. С. 52–53.
Убийство и выморачивание миллионов лучших дочерей и сынов России руками других, пусть худших, но тоже людей России, обрушило нравственные устои и дегуманизировало очень и очень многих. Сталин добился своей страшной цели – личность как общественно значимый факт перестала существовать в России после Большого Террора. Не только с Россией и русским народом, но и с почти каждым отдельным российским человеком теперь можно было делать всё что угодно, так как личность человека была растоптана и исковеркана в душегубке 1930-х гг.
А над духовной пустыней России гремели из репродукторов красивые, но до корня лживые слова бодрой песни, сочиненной в 1936 г. Василием Ивановичем Лебедевым-Кумачом на музыку Исаака Осиповича Дунаевского: «Широка страна моя родная, / много в ней лесов, полей и рек, / я другой такой страны не знаю, / где так вольно дышит человек. //… Всюду жизнь и вольно и широко, / словно Волга полная течет, / молодым везде у нас дорога, / старикам везде у нас почет…» Эта песня зажигала даже души эмигрантов. Её пел в Бухаресте знаменитый русский шансоне Петр Лещенко. Но над Россией она разносилась погребальным плачем – «От Москвы до самых до окраин, / с южных гор до северных морей / человек проходит как хозяин/ беспредельной родины своей…»
А. Ильюхов. Как платили большевики. Политика советской власти в сфере оплаты труда в 1917–1941 гг. М.: РОССПЭН, 2010.
Е.А. Осокина. За фасадом сталинского изобилия: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927–1941. М.: РОССПЭН, 2008.
Ш. Фицпатрик. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001. (Переизд. РОССПЭН, 2008).
Ш. Фицпатрик. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М.: РОССПЭН, 2008.
3.2.34. Русское общество вне СССР. Политические тенденции 1930-х гг. РОВС. Создание НТС-рс
Убитое в России русское общество продолжало не только жить, но и напряженно мыслить и творить вне СССР. Оно находилось под защитой Лиги Наций и большинства государств мира.
В 1933 г. накануне принятия СССР в Лигу Наций (1934 г.), пока Советский Союз не мог наложить еще вето, Лигой Наций принимается максимально широкий пакет прав беженцев, который удовлетворил самых взыскательных русских эмигрантов.
Одним из самых активных сторонников нансеновской системы, принимавшим и соглашавшимся на все условия Лиги Наций, был гоминьдановский Китай, в котором нашли приют до 300 тыс. русских людей. Многие страны Латинской Америки, где русских было немного, тоже подписали все конвенции. Странами-кураторами в Лиге Наций Комиссариата по делам русских и армянских беженцев были три страны: Англия и Франция и… Боливия.
В юридическом плане дела русских беженцев были решены. Они не стали никому не нужными, выкинутыми отовсюду, умирающими с голоду и просящими подаяния отщепенцами, – как пытались их изобразить в советских агитационных листках. Они фактически стали гражданами. Им оказывалась поддержка всем, чем угодно: от образования до пенсионного обеспечения. Весь мир о них заботился. Конечно, многим русским эмигрантам хотелось, чтобы о них заботились больше. Но не забудем, что свои граждане часто жили не лучше русских беженцев.
После смерти Нансена, 30 сентября 1930 г. был создан Международный офис по делам беженцев имени Фритьофа Нансена. Его возглавлял Макс Губер, профессор Цюрихского университета и член Постоянной палаты Международного суда в Гааге. Но, по настоянию Советского Союза, Международный офис по делам беженцев был закрыт в конце 1938 г. Накануне закрытия Международному офису имени Нансена была присвоена Нобелевская премия за защиту беженцев.
1930-е гг. были кризисными в русской эмиграции. Похищение генерала Кутепова, при всей своей трагичности, поднимало дух боевых организаций – если большевики пошли на такое преступление, не означает ли это, что мы, эмигранты, им опасны, – но последовавшие за ним подкуп Скоблина и конфликты в РОВСе обескуражили многих.
К 1938 г. существовало шесть европейских Отделов РОВС: I – «французский», II – «германский», III – «болгарский», IV – «югославский», V – «бельгийский» и VI – «чехословацкий», а также отделы в США, Южной Америке, Китае. В состав Отделов входили небольшие объединения в соответствующей стране. Их руководители подчинялись начальнику Отдела, а начальники Отделов председателю РОВС, все находились в постоянном контакте. Из 100 тыс. человек в 1920-х гг., к концу 1930-х 70 % погрузились в частную жизнь, но оставшиеся 30 тыс. сохраняли полную преданность намеченной цели – «Весеннему походу». РОВС ждал ситуации, когда Европа организует поход против большевизма, чтобы присоединиться к нему. Тогда РОВС станет офицерским костяком Русской армии, рядовой состав которой будет набираться из «подсоветских» граждан, недовольных советским строем. «Подсоветскими» людей России именовали в эмиграции потому, что считали, что они подчиняются большевикам из неволи, но вовсе не единодушны с их властью, именующей себя «советской». Велась работа в отношении иностранных правительств с целью объяснить желательность нанесения удара по большевизму, поскольку таковой удар будет превентивным – он предотвратит агрессию СССР против «свободного мира».
В 1935 г. от РОВС отпочковалась, по инициативе генерала Туркула, новая организация «Национальный союз участников войны». В чрезвычайно сложной мировой ситуации старому поколению тщетными казались всякие политические действия, и даже – слова. В своем последнем «Дневнике политика» (3 ноября 1935 г.), посвященном церковному объединению (не состоявшемуся), Петр Струве, предваряя свой отход от сорокалетней публицистической деятельности, не без горечи замечал: «Без чего-то большего, высшего всякая политика и мелка, и скучна и немощна…» Павел Милюков оказался более закоренелым политиком, чем Струве, проспорившим с ним все годы эмиграции. Он продолжал стоять на своей позиции, одновременно либеральной и великодержавной: советский строй, мол, отчасти эволюционирует, отчасти защищает национальные интересы России. Отвергая решительно и принципиально национал-социализм, Милюков в большевизме не видел его неискоренимой, метафизической порочности.