История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Гражданской войны (1894–1922). Том I
Шрифт:
В русском народе, особенно среди крепостных, на протяжении веков подавлялось чувство гражданской ответственности – способность к самоорганизации считалась опасной, бунтарской чертой характера. Все решают и устраивают вышестоящие – царь, чиновники, господа. Народу надо только уметь уклоняться от слишком удушающих объятий начальства, а уклоняться незаметно лучше поодиночке. И от большевиков предпочитали уклоняться, чем с ними бороться. И от Белых тоже уклонялись – «моя хата с краю…»
Христианская вера, так долго контролировавшаяся светской императорской бюрократией в собственных своих интересах для сохранения существовавшего несправедливого порядка, потеряла свою силу и привлекательность в сердцах большинства народа, перестала переживаться как сокровище правды и путь спасения. Она превратилась в элемент «старого порядка», отбрасываемый вместе с самим порядком, или в набор ритуальных магических формул «от сглаза», «от бездождия», «от болезней». Вера не уберегла русских от соблазна революцией, как она уберегла, скажем, калмыков. Понятия «можно – нельзя», «добро – зло» оказались очень разрушенными к ХХ веку. Потому убийство, грабеж, обман осуждались и проклинались, если были направлены на тебя и твоих близких, если же сам человек грабил, лгал и убивал, он не усматривал в том часто большого греха, а если и усматривал, то по-распутински прощал сам себя – «не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Русскими старообрядцами, протестантами, мусульманами такая позиция отвергалась, но в судьбоносные годы революции и Гражданской войны сознательных и твердых в вере православных христиан в русском обществе оказалось даже меньше, чем сознательных и ответственных граждан.
После реформ Александра II Россия все быстрее шла по пути складывания гражданского общества. Но «быстрее» не значит – «быстро». Старые привычки изживались с трудом и не в одном поколении освобожденных русских людей. Школа, особенно средняя и высшая, прививала своим учащимся чувство национальной и гражданской ответственности, но даже в ней застарелый народнический социально-политический антагонизм, раскол на «мы и они» – «народ и бюрократию» – ослаблял, и ослаблял существенно, чувство национального единства.
Гражданская война расколола русский народ по линии сознательной любви к отечеству. За большевиками пошли те, кто думал в первую очередь не о родине, не о национальной чести и свободе, а о себе – своём куске земли, своей мирной жизни при равнодушии к другим и злобе на тех, кто мешал этому удобному самоустроению. Оказалось, что таких – подавляющее большинство в русском народе.
Крестьянская масса хотела только одного: чтобы ее оставили в покое и не втягивали в Гражданскую войну. Крестьяне защищали свои дворы, но в армию, которая защитила бы всех, не стремились. Особенно неудачно сложились отношения с крестьянством в Сибири, хотя вопрос о помещичьей земле там не стоял. Людские ресурсы Сибири – по сравнению с ресурсами советской России – были невелики, и для противостояния Красной армии Колчаку приходилось выжимать из крестьян сколько можно, включая недоимки за прошлые годы. И крестьянские восстания приняли к лету и осени 1919 г. широкий размах. Это был протест против военных реквизиций, мобилизаций и произвола. О том же, что ради России надо принести жертву собой и своим имуществом – сибиряки большей частью не помышляли. И дело даже не в недостаточном опыте жизни под Красными. Плохо образованные, они просто не умели понять, что на кон поставлена судьба родины, а значит, и их судьба. Уральским казакам-старообрядцам ответ подсказывала их вера, а у «новообрядцев» живой веры часто не хватало, а то и вовсе не было. Белое же командование, а тем более, почти неподвластные ему атаманы Анненков, Калмыков или Семенов, считали повстанцев за большевиков и обходились с ними по-большевицки. В результате крестьяне в Сибирской армии воевали неохотно и легко сдавались в плен.
Казаки воевали тем неохотнее, чем дальше они были от своих станиц. Рабской психологии в них не было, но патриотизма оказалось тоже немного, скорее удаль, а то и разбойничий посвист. Кубанцы до последнего не хотели подчиняться ВСЮР, утверждая свое собственное государство – казачье, самостийное. И после рейда генерала Мамантова по Красным тылам повернули казаки не на Москву, а на Дон, разбирать добычу.
Политические партии состояли из образованных и ответственных людей, но как часто смотрели они не далее своих партийных доктрин. Крайне правые монархисты во главе с депутатом Думы Марковым, стремившиеся к реставрации самодержавия, не желали ничего общего иметь с Белыми, видя в них «февралистов», тщетно пытались создать собственные отряды и кончили безумной «Бермонтиадой», походом на Ригу, погубившим наступление Юденича. Главные «февралисты», эсеры, видя в Белых генералах только «реакцию» и «диктатуру», выдвинули гибельный лозунг «Ни Ленин, ни Колчак». Меньшевики, считавшие себя рабочей партией, стали на сторону большевиков, когда те подавляли восстание рабочих в Ижевске. Коммерсанты наживались в условиях свободы торговли, но не спешили делиться с армией, которая им эту свободу дала. Добровольцы недоедали, а в Белом тылу как грибы росли миллионные состояния. Свидетельница событий Марианна Колосова писала:
…И солнца не видит незрячий, / И песни не слышит глухой. Победу и боль неудачи / Разделим мы между собой. Но будет кровавой расплата / Для тех, кто Россию забыл. Торгуй, пока можешь, проклятый / Глухой обывательский тыл!За Россию, за ее честь и славу пошли умирать очень немногие, и очень немногие обнаружили желание помогать этой борьбе своим имуществом, своим интеллектом, своим бескорыстным трудом. Как в Мировую войну, русские сдавались в плен во много раз чаще, чем англичане или немцы, так и в Гражданскую они шли сражаться за родину совсем не столь единодушно, как финны или поляки. И потому не смогли отстоять своей свободы, своего отечества, не смогли достойно ответить на вызов Красного интернационала.
Слыша политическую разноголосицу в стране, генерал Деникин полагал, что для сохранения единства армии она должна стоять вне политики: «насилию и анархии черни» надо противопоставить «сильную, патриотическую и дисциплинированную армию». Большевиков надо победить военной силой, а потом уже свободно избранное законодательное собрание будет решать политические вопросы. Но даже офицеры неохотно шли в Белую армию. На каждого добровольца приходились десять, если не пятьдесят офицеров, которые всеми правдами и неправдами стремились остаться в тылу, уклониться от борьбы. Они отнюдь не были большевиками, более того – все они были потенциальными жертвами ЧК и знали это. Они были, в отличие от солдат и крестьян, достаточно образованы, чтобы понимать общенациональные интересы, но в них не было привычки к ответственной самоорганизации. Они ждали приказа, а приказывать больше было некому. Их бывшие командиры могли только призывать на борьбу – но на призыв откликаются добровольно, а к добровольчеству привычка исчезла за два века абсолютной монархии.
Гражданскую войну начали Красные, совершив Октябрьский переворот, и они победили, подавив сопротивление горстки патриотической молодежи в Петрограде, Москве и других городах от Калуги до Иркутска, изгнав Добровольческую армию в кубанские степи. Победили под лозунгами «долой войну» и «землю крестьянам», ложь которых большинству наших соотечественников не была очевидна. В кубанские степи ушло 4 тысячи – и это со всей России! – а в одном Ростове-на-Дону осталось 20 тыс. офицеров, не пожелавших идти в поход.
Свидетельство очевидца
Подпольный представитель Добровольческой армии в Москве, член КДП, присяжный поверенный К. рассказывал полковнику Гопперу, что в декабре 1917 – феврале 1918 г. им были выданы субсидии на проезд в Донскую область к генералу Алексееву более чем тысяче офицерам. На самом же деле выехало туда не более ста человек. «Остальные, получивши возможность некоторое время прожить, на этом успокоились». – К. Гоппер. Четыре катастрофы. – С. 9.
«Разве мы в те же самые дни (лета 1918 г.) много думали о Белой армии и вообще о междоусобной братской борьбе? Где-то там кто-то дерется далеко, нас это не задевает, ну и ладно…» – вспоминал через много лет митрополит Вениамин (Федченков), которому вскоре предстояло встать во главе духовенства Белой армии. – На рубеже двух эпох. – С. 182.
На Белый призыв охотней всего откликнулись дети, учащаяся молодежь – юнкера, кадеты, гимназисты, реалисты, студенты, семинаристы. В Белом движении их было непропорционально много. Они были той новой сознательной Россией, которая приходила после 1906 г., новым, будущим гражданским русским обществом. Их отцы, почти все, еще были в прошлом. Как это ни парадоксально, Белое движение стало движением будущего, нарождавшейся свободной, религиозно сознательной и культурной России, России инициативного хозяина и ответственного гражданина. А большевицкая власть черпала свою силу в отживавшем прошлом, в вековом озлоблении крепостных, в неграмотности мужиков, в той лени и пьянстве, суеверии и безнравственности, которая была унаследована от умершей уже абсолютистской России. Потому-то в более развитых странах – Финляндии, Венгрии, Германии, Польше большевизм не прошел, а в России прошлое, «проклятое прошлое», если пользоваться словом наших народников, задушило будущее, раздавило его или изгнало из страны. И с неизбежностью в Россию вернулся и абсолютизм, и крепостное право, и бесплодная коммунистическая вера, а новая Россия продолжала жить только в изгнании…
Свидетельство очевидца
«Я сложил крестом на груди совершенно детские руки, холодные и в каплях дождя, – вспоминал генерал Туркул убитого под Яссами гимназиста из нового пополнения, его клеенчатую залитую кровью тетрадь с переписанными стихами Пушкина и Лермонтова, погнутый серебряный нательный крестик. – Тогда, как и теперь мы все почитали русский народ великим, великодушным, смелым и справедливым. Но какая же справедливость и какое великодушие в том, что вот русский мальчик убит русской же пулей и лежит на колее в поле? И убит он за то, что хотел защитить свободу и душу русского народа, величие, справедливость, достоинство России.