История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
отождествить с кантовским Практическим Разумом) и не позволять фальшивым
огням человеческого мудрствования (а тут подразумевалась вся цивилизация –
искусство, наука, общественные традиции, законы и историче ские догматы
теологической религии) – не позволять этим огонькам сбить тебя с пути. И все-
таки, несмотря на весь свой рационализм, толстовская религия остается в
некотором смысле мистической. Правда, он отверг мистицизм, принятый
Церковью, отказался принять
10
Таинствах (что для каждого верующего является страшнейшим богохульством).
И тем не менее, высшим, окончательным авторитетом (как и в каждом случае
метафизического рационализма) для него является иррациональная
человеческая «совесть». Он сделал все, что мог, чтобы отождествить ее в
теории с Разумом. Но мистический daimonionвозвращался все снова и снова, и
во всех толстовских важнейших поздних сочинениях «обращение» описывается
как переживание мистическое по своей сути. Мистическое – потому что личное
и единственное. Это результат тайного откровения, быть может,
подготовленного предварительным умственным развитием, но по своей сути,
как и всякое мистическое переживание, непередаваемого. У Толстого, как это
описано в Исповеди, оно было подготовлено всей предыдущей умственной
жизнью. Но все чисто рациональные решения основного вопроса оказались
неудовлетворительными, и окончательное разрешение изображается как ряд
мистических переживаний, как повторяющиеся вспышки внутреннего света.
Цивилизованный человек живет в состоянии несомненного греха. Вопросы о
смысле и оправдании возникают у него помимо его воли – из-за страха смерти –
и ответ приходит, как луч внутреннего света; таков процесс, который Толстой
описывал неоднократно – в Исповеди, в Смерти Ивана Ильича, в
Воспоминаниях, в Записках сумасшедшего, в Хозяине и работнике. Из этого
необходимо следует, что истину нельзя проповедовать, что каждый должен
открыть ее для себя. Это – учение Исповеди, где цель – не продемонстрировать,
но рассказать и «заразить». Однако позднее, когда первоначальный импульс
разросся, Толстой стал вести проповедь в логических формах. Сам он никогда
не верил в действенность проповеди. Это его ученики, совершенно иного
склада люди, превратили толстовство в учение-проповедь и подтолкнули к
этому и самого Толстого. В окончательном виде учение Толстого практически
лишилось мистического
эвдемонистическую доктрину – доктрину, основанную на поисках счастья.
Человек должен быть добр, потому что это для него единственный способ стать
счастливым. В романе Воскресение, написанном тогда, когда толстовское
учение уже выкристаллизовалось и стало догматическим, мистиче ский мотив
отсутствует и возрождение Нехлюдова – простое приспособление жизни к
нравственному закону, с целью освободиться от неприятных реакций
собственной совести. В конце концов Толстой пришел к мысли, что
нравственный закон, действующий через посредство совести, является законом
в строго научном смысле, подобно закону тяготения или другим законам
природы. Это сильно выражено в заимствованной у буддистов идее Кармы,
глубокое отличие которой от христианства в том, что Карма действует
механически, без всякого вмешательства Божественной благодати, и является
непременным следствием греха. Нравственность, в окончательно
кристаллизовавшемся толстовстве, есть искусство избегать Кармы или
приспособиться к ней. Нравственность Толстого есть нравственность счастья, а
также чистоты, но не сострадания. Любовь к Богу, т. е. к нравственному закону
в себе, есть первая и единственная добродетель, а милосердие и любовь к
ближнему – только следствия. Для святого от толстовства милосердие, т. е.
собственно чувство любви, необязательно. Он должен действовать как если бы
он любил своих ближних, и это будет означать, что он любит Бога и будет
счастлив. Таким образом, толстовство прямо противоположно учению
Достоевского. Для Достоевского милосердие, любовь к людям, жалость –
высшая добродетель и Бог открывается людям только через жалость и
милосердие. Религия Толстого абсолютно эгоистична. В ней нет Бога, кроме
нравственного закона внутри человека. Цель добрых дел – нравственный покой.
11
Это помогает нам понять, почему Толстого обвиняли в эпикурействе,
люциферизме и в безмерной гордыне, ибо не существует ничего внеТолстого,
чему бы он поклонялся.
Толстой всегда был великим рационалистом и его рационализм нашел
удовлетворение в великолепно сконструированной системе его религии. Но жив
был и иррациональный Толстой под отвердевшей коркой кристаллизовавшейся
догмы. Дневники Толстого открывают нам, как трудно ему было жить согласно
своему идеалу нравственного счастья. Не считая первых лет, когда он был