История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

увлечен первичным мистическим импульсом своего обращения, он никогда не

был счастлив в том смысле, в каком хотел. Частично это происходило от того,

что жить согласно своей проповеди оказалось для него невозможным, и от того,

что семья оказывала его новым идеям постоянное и упрямое сопротивление. Но

кроме всего этого в нем всегда жил ветхий Адам. Плотские желания обуревали

его до глубокой старости; и никогда его не покидало желание выйти за рамки –

желание, которое породило Войну

и мир, желание полноты жизни со всеми ее

радостями и красотой. Проблески этого мы ловим во всех его писаниях, но этих

проблесков мало, потому что он подчинял себя строжайшей дисциплине.

Но у нас есть портрет Толстого в старости, где иррациональный,

полнокровный человек предстает перед нами во всей осязаемой жизненности –

горьковские Воспоминания о Толстом, гениальный портрет, достойный

оригинала.

Когда распространилось известие об обращении Толстого, люди

узнали, что Толстой осудил, как греховные, свои произведения, сделавшие

его знаменитым, и решил отказаться от литературной деятельности как

чистого, бескорыстного художества. Когда слух об этом дошел до

смертельно больного Тургенева, он написал Толстому письмо, которое с тех

пор цитировалось до пресыщения, в особенности одна фраза, заезженная до

тошноты, до того, что ее уже невозможно воспроизводить. Умирающий

романист умолял Толстого не бросать литературной деятельности и

подумать о том, что это его долг как величайшего русского писателя.

Тургенев сильно преувеличивал свое влияние, если думал, что его письмо

может изменить решение человека, известного своим упрямством, к тому же

только что вышедшего из серьезнейшего кризиса. Однако Тургенев увидел

опасность там, где ее не было: хотя Толстой и осудил, как греховные (и

художественно неверные) Войну и мири Анну Каренинуи отныне подчинил

свое творчество требованиям своей нравственной философии, смешно было бы

думать, что Толстой когда-либо отказывался от «искусства». Вскоре он

вернулся к повествовательной форме, но и помимо этого, даже в своих

полемических писаниях, он оставался великим художником. Даже в

банальнейшей брошюре о вреде табака он по силе мастерства на голову выше

лучших писателей эстетического возрождения восьмидесятых годов. Без

преувеличения можно сказать, что сама Исповедьесть в некотором смысле его

величайшее художественное произведение. Это не объективное,

самодовлеющее «изображение жизни», как Война

и мири Анна Каренина; это

«утилитарное», это «пропагандистское произведение» и в этом смысле в нем

меньше «чистого искусства». Но в нем есть эстетические качества,

отсутствующие в великих романах. Оно построено, и построено с величайшим

мастерством и точностью. Оно отличается риторическим искусством, которого

трудно было бы ожидать в авторе Войны и мира. Оно более синтетично, более

универсально и не опирается для воздействия на читателя на мелкие домашние

12

и семейные эффекты реализма, которыми изобилуют романы. Анализ тут прост,

глубок и отважен – нет здесь «психологического подсматривания» (выражение

Леонтьева), которое отталкивает многих читателей первых толстовских вещей.

Войну и мири Анну Каренинусравнивали, несколько натянуто, с поэмами

Гомера. Исповедьможно – с большим основанием – сравнить со столь же

великими книгами – Экклезиастоми Книгой Иова. Поэтому неверно

утверждать, что перемена, происшедшая в Толстом около 1880 г., была его

литературным падением. Он навсегда остался не только величайшим писателем,

но и несравненным мастером русской литературы. Самый сухой и догматичный

его трактат – шедевр литературного языка, написанный замечательным языком.

Тем не менее факт остается фактом: с этого времени Толстой перестал быть

«писателем», т. е. человеком, который пишет для того, чтобы создать хорошее

литературное произведение, и сделался проповедником. Отныне все, что он

писал, было направлено к одной цели – разъяснить и продвинуть его учение.

И когда, что произошло довольно скоро, он опять обратился к художественному

повествованию, его рассказы, как и все прочее, были строго подчинены его

догматическому учению с целью его иллюстрировать и популяризировать.

Первым из произведений Толстого, в котором он проповедовал свое новое учение, была

Исповедь(начата в 1879 и закончена в 1882 г.)*. Исповедьвыше всего того, что он написал

впоследствии; это один из шедевров мировой литературы, который, как я уже осмелился

утверждать, стоит в одном ряду с такими вещами, как Книга Иова, Экклезиасти Исповедь

Блаж. Августина. Это произведение искусства, и биограф Толстого проявил бы излишнее