История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Поход против лирической темы в поэзии военного времени продолжался. К. Симонов вспоминает и другой эпизод. Во фронтовой газете Калининского фронта он опубликовал стихотворение «За нашу победу». Начальник отдела пропаганды тут же направил Г. Александрову на «рассмотрение» критическую статью сотрудников фронтовой газеты Ираклия Андроникова и Семена Кирсанова, в которой известные в литературе лица обвиняли К. Симонова во всех смертных грехах. Однако Щербаков и в этом стихотворении не обнаружил «никакой двусмысленности» (Там же).
И таких писем и статей было очень много.
Тяжко жилось в блокаде нам в Ленинграде. 24 сентября 1941 года Ольга Берггольц навестила Анну Ахматову, а потом записала в дневнике:
«Зашла к Ахматовой, она живёт у дворника (убитого артснарядом на ул. Желябова), в подвале, в тёмном-тёмном уголке прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком, на досках, находящих друг на друга, – матрасишко, на краю – закутанная в платки, с ввалившимися глазами – Анна Ахматова, муза Плача, гордость русской поэзии – неповторимый, большой сияющий Поэт. Она почти голодает, больная, испуганная. А товарищ Шумилов (секретарь Ленинградского обкома партии. – В. П.) сидит в Смольном в бронированном удобном бомбоубежище и занимается тем, что даже сейчас, в трагический такой момент, не даёт людям вымолвить живого нужного, как хлеб, слова…
А я должна писать для Европы о том, как героически обороняется Ленинград, мировой центр культуры. Я не могу этого очерка писать, у меня физически опускаются руки… О, какие мы люди несчастные, куда мы зашли, в какой дикий тупик и бред. О, какое бессилие и ужас. И ничего, ничего не могу. Надо было бы самой покончить с собой – это самое честное. Я же столько налгала, столько наошибалась, что этого ничем не искупить и не исправить. А хотела-то только лучшего. Но закричать «братайтесь» – невозможно. Значит, что же? Надо отбиться от немцев. Надо уничтожить фашизм, надо, чтоб кончилась война, а потом у себя всё изменить. Как?» (Берггольц О. Запретный дневник. СПб., 2010. С. 70–71).
Ольга Берггольц выходила к Ленинградскому радио и во весь голос говорила о трудностях блокадного быта, о холоде, голоде, великих испытаниях и страданиях великих ленинградцев, о воздушных тревогах, которых бывает 8—10 раз, «немцы всё идут и идут вперёд», «у нас немцами занят Шлиссельбург, и вообще они где-то под Детским Селом… О, неужели же мы гибнем?» (Там же. С. 60). Превозмогая боль от неудач первых дней войны, Ольга Берггольц работала над стихами, над очерками о руководителях производства, о собственном страхе и мужестве его преодоления. А главное – поэма «Феральский дневник», в котором проглядывает намёками почти всё, что воплотилось в её дневниках 1939–1942 годов (Ольга Берггольц попросила своих близких поглубже схоронить их в какое-нибудь тайное место). Ольга Берггольц идёт по городу с подругой, которая вчера «единственного схоронила друга», и видят, как одна за другой проходят женщина с мужем, девушка везёт на Охтинское кладбище «завёрнутое в одеяло тело»:
Везёт, качаясь, – к вечеру добраться б…Глаза бесстрастно смотрят в темноту.Скинь шапку, гражданин!Провозят ленинградца,погибшего на боевом посту.Скрипят полозья в городе, скрипят…Как многих нам уже недосчитаться!Но мы не плачем: правду говорят,что слёзы вымерзли у ленинградцевПоэму «Февральский дневник» заказали написать ко дню Красной армии. 22 февраля 1942 года Ольга Берггольц прочитала поэму по радио, партийное руководство было возмущено этой поэмой, но руководители Радиокомитета взяли ответственность на себя.
1 марта в связи с острой формой дистрофии Ольгу Берггольц через Ладожское озеро увезли в Москву. В письме Г. Макогоненко поэтесса описывает все удобства жизни, которыми она располагает: «Существовать, конечно, можно, но ЖИТЬ – нельзя. И нельзя жить именно после ленинградского быта, который есть бытие, обнажённое, грозное, почти освобождённое от разной шелухи…» (Там же. С. 17).
Ольга Берггольц и в Ленинграде, и в Москве ещё раз убедилась в том, что власть ничуть не улучшила свои отношения с народом, «они распоясались во время войны», «они мучительно отвратительны на фоне бездонной людской, всенародной, человеческой трагедии» (Там же. С. 75–76), НКВД терзает и высылает из Ленинграда её отца, честного немца и врача-патриота, который пять месяцев дикой блокады «лечил людей и пёкся о них неустанно», «жил общей жизнью с народом – сам народ и костяк жизни города» (Там же. С. 75). Но самое поразительное, в Москве не говорят правды о Ленинграде, ни словечка о голоде, о тысячах смертей рабочих у станков. Ольга Берггольц ходила в Наркомпищепром, собирала по разным складам лекарства. «А для слова – правдивого слова о Ленинграде – ещё, видимо, не пришло время…» (Там же. С. 81). Жёстко обвиняет в своём дневнике А.А. Жданова (1896–1948), первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), за телеграммы в Москву с требованием прекратить помощь Ленинграду, дескать, это порождает «нехорошие политические последствия». 25 марта 1942 года Ольга Берггольц была на приёме у Д.А. Поликарпова (1905–1965), председателя Всесоюзного радиокомитета, но этот приём оставил у неё неприятное впечатление: «Холёный чиновник, явно тяготясь моим присутствием, говорил вонючие прописные истины, что ленинградцы сами возражают против этих посылок» (это Жданов – «ленинградцы»!), что «государство знает, кому помогать», т. п. муру. О, Иудушки Головлёвы!» (Там же. С. 83).
29 марта 1942 года была на концерте в Колонном зале Дома союзов, слушала Седьмую симфонию Д.Д. Шостаковича под руководством дирижёра Е.М. Мравинского. И потом, вернувшись в Ленинград, рассказала по радио о своих впечатлениях своим землякам.
5 июля 1942 года «Комсомольская правда» напечатала поэму «Февральский дневник». В конце года в Ленинграде вышла книга Ольги Берггольц «Ленинградская поэма», а в Москве – сборник стихов «Ленинградская тетрадь».
На II съезде писателей в декабре 1954 года Ольга Берггольц вспомнила талантливого драматурга Евгения Шварца, предложив возобновить постановку его пьес, особенно выделяя пьесу «Дракон», в которой в сказочной форме разоблачён диктатор в выдуманном государстве, но читатели-то знали, что здесь разоблачён не только Гитлер, Муссолини, Франко, но и все властители, бывшие и будущие, подчинившие волю своих подданных. Ольга Берггольц знала, что режиссёр Акимов во время войны, летом 1944 года поставил пьесу, но её тут же запретили. Так что речь её на съезде била в цель.
19 июля 1942 года в «Красной звезде» было опубликовано стихотворение Константина Симонова «Убей его», пронизанное ненавистью к напавшему врагу:
Если дорог тебе твой дом,Где ты русским выкормлен был…Если мать тебе дорога —Тебя вскормившая грудь…Так убей же хоть одного!Так убей же его скорей!Сколько раз увидишь его,Столько раз его и убей!24 июля 1942 года в той же «Красной звезде» Илья Эренбург напечатал статью «Убей», в которой была выражена всё та же мысль: «Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятие… Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину… Убей немца! – Это кричит родная земля. Не промахнись! Не пропусти. Убей!»
А 28 июля 1942 года, Сталин подписал приказ народного комиссара СССР № 227 «Ни шагу назад!», в котором говорилось: «…У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину… Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв…» В этом приказе говорилось, что паникеры и трусы должны быть наказаны, вплоть до расстрела.
Разные точки зрения на этот приказ высказывались в послевоенной литературе, в том числе и отрицательные, но многие генералы понимали его своевременность, а маршал Василевский писал, что приказ № 227 – «один из самых сильных документов военных лет по глубине патриотического содержания, по степени эмоциональной напряжённости».
В эти дни, летом 1942 года, Сталин нашёл время встретиться с известным драматургом Александром Корнейчуком (а всего с 24 июля 1942 по 25 апреля 1943 года А.Е. Корнейчук побывал у Сталина четыре раза), прочитал его пьесу «Фронт», высказал свои предложения по улучшению пьесы, после доработки пьесы внимательно отредактировал её, внося кое-где существенные поправки. Пьеса была злободневной и для Сталина, который занимался формированием Сталинградского фронта, нуждался в умных и смелых генералах. По жизни выходило так, что командовали ими ещё герои Гражданской войны, это приводило к столкновениям, конфликтам. Вот и в пьесе генерал-лейтенант Горлов, участник Гражданской войны, и молодой энергичный генерал-майор Огнев по-разному решают боевую задачу, между ними неминуемо назревает конфликт: у героя Гражданской войны за годы многолетней службы в штабе появились льстецы и подхалимы, которые готовы одобрять всё, что идет от командующего фронтом, а Огнев начал войну полковником, командовал дивизией, потом армией. Действует самостоятельно, разработал план и ударил по врагу. Но Сталин редактирует пьесу, освобождая её от мотива должностного преступления: теперь Огнев, разработав план, передает его члену Военного совета, который тут же отсылает его на утверждение в Москву. Сражение выиграно, Горлова снимают с должности, Огнева назначают командующим фронтом. То есть происходит то, что Сталину приходилось не раз делать в реальной жизни. И член Военного совета Гайдар поучительно замечает: «Сталин говорит, что нужно смелее выдвигать на руководящие посты молодых, талантливых полководцев наряду со старыми полководцами, и выдвигать надо таких, которые способны вести войну по-современному, а не по старинке, способны учиться на опыте современной войны, способны расти и двигаться вперед…» (Печёнкин А. Искусство PR в исполнении Сталина // Независимое военное обозрение. 2002. № 34).