История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Петелин Виктор Васильевич

А кому престол оставит русский царь? Осуждает Иван IV горячность юности, не простят царевичу и поражения, «будущим царям игрушкою судьбы по доброй воле быть не должно!». А победы царевича тоже не приведут к добру, не верит царь в искренность помыслов своего родного сына, наследника престола, нашептали вороги ему, что царствовать он готов. «Не торопись, мой сын… Ещё ты млад годами. А мудрость с юностью не дружат никогда!»

Большую роль в развитии сюжета играет словесная дуэль Ивана Грозного с Чернецом, хитро подстроенная Василием Шуйским.

Чернец обвиняет царя в жестокости, от имени народа обвиняет в том, что царь сделал «из плахи себе престол», а скипетр стал топором. Чернец перечисляет убитых бояр и князей, а царь протягивает ему Синодик, куда «бережно вписал» все имена казнённых.

Царь умён, опытен в государственных делах управления, Чернец проигрывает словесную дуэль и признаётся в том, что он не понимает «государских дел», «своё пусть каждый ведает». Смешным выставляет царь Чернеца в глазах собравшихся бояр и дворян, он взялся судить о том, что не постигнул «мыслью». Полную победу над боярами торжествует Иван IV, предлагая собравшимся поклониться Чернецу земным поклоном, вот о таком несведущем царе мечтают втайне бояре. И он жёстко рассказывает о том, что случилось бы в России, если б не было твёрдого царя? «Вот то-то было б вам раздолье!.. По всей Руси стоял бы дым столбом!» «Великий государь! Уволь меня, довольно! Пусти меня… Мне тяжек твой венец!» – сознаётся Чернец, поверженный доводами царя, он убедился, насколько тяжким оказывается венец царский.

В четвёртой картине – снова государь на отчем престоле, принимает гонца от воеводы Шуйского, из донесения которого узнал, что принц датский Магнус перешёл на сторону Батория и вместе с его войсками осаждал Псков. Наглый посол Польши не вывел из себя царя Ивана, он сдержан, как и подобает властителю. Он слышит дерзкие слова польского посла, знает, что тот ведёт себя не по чину, осаживает бояр, возмущённых поведением посла… Иван надеялся, что посол привёз от Батория условия мирного договора, но посол согласен на мир только при условии: «Коль ты отдашь без боя его величеству Псков, Новгород, Смоленск, тогда, пан царь, мы и на мир согласны!» Возмущаются бояре сдержанности государя, не ответившего взрывом ярости на дерзость польского посла. Им кажется, царь струсил, не приняв вызов польского короля столкнуться в открытом поединке как с простым рыцарем: «Пока я, царь, вершу дела во благо моей отчизны, честь моя при мне!» Не понимают бояре, что царь сдержал свой гнев против польского посла только потому, «чтоб уберечь святую Русь от гибели и горя!.. А вы корить бесчестие моё своею честью вздумали, холопы?!». И раскрывает перед боярами свою трагедию: «Уж тридцать лет все помыслы и силы на то я отдавал, чтоб морем овладеть, открыв Руси великой путь торговый… А ныне, став нетвёрдою ногой на берег моря, отступаюсь первым от замысла сего… Истощена войной… Междоусобицей… Изменами да смутой боярскими… Набегами татар… Не сможет ноне Русь Батория осилить! Или ослепли вы?! Искать чужих земель тогда начнём, когда свою державу, воздвигнутую нами, защитим от многих недругов… Доколе не окрепла держава наша, за неё терпеть нам должно всё… всеобщее глумленье… Побои… срам… бесчестие… все, все!!!»

Атмосфера в Престольной палате настолько накалена, столь мудр и сдержан Иван в этой трагической обстановке, что, казалось бы, бояре и все собравшиеся должны были понять, каких усилий стоила Ивану эта сдержанность.

Шуйский, поняв, что снова проигрывает, как и в интриге с Чернецом, бросает в битву царевича Ивана, который по молодости высказывает то, что должно было взорвать Ивана IV: «Родитель мой! Ты стар для брани: не по руке тебе стал тяжкий меч войны… Пусти меня на подвиг ратный! Я кликну клич по всей Руси, я веси подниму и грады, когда ты, государь, дозволишь мне!»

Царь понимает, что сын здесь выступает с чужих слов, по наущению хитрых бояр, он предостерегает сына, просит его молчать. «Не стану молчать!» – восклицает царевич. И столь долго копившаяся ярость взрывного по характеру царя прорывается, и с криком, «в исступлении» «бросает в него посох».

Мучительны страдания царя, он отказывается от престола, снимает с себя шапку и отдаёт скипетр, вскоре обряжается во всё монашеское и замаливает свои грехи. Но бояре упросили царя вернуться к исполнению своих обязанностей. И царь решает дать покой своей стране, так долго воевавшей за выход к морям. Он предлагает «учинить» мир с Баторием: «Нам остаётся – наше, им – ихнее… От моря до поры придётся нам, бояре, отступиться… А там опять начнём… Без моря нам не быть!» – так мудро и провидчески высказывается царь на страницах трагедии «Великий государь». Подводя итоги своей жизни, царь признаётся митрополиту: «Как жадный муравей всё, что ни видит, тащит в муравейник – и хвою павшую, и хлебное зерно, свой собирая дом помалу до велика, вот так и я за тридцать лет из малых царств и неприметных княжеств державу русскую воздвиг!.. Её мечом и хитростью умножил. Мечом и хитростью от гибели сберёг…»

Митрополит отпускает все грехи царю Ивану, а Годунов подводит итоги его царствованию: «Высоко он вознёс свою державу и много тяжких бед обрушил на неё! Ни славы дел его никто отнять не сможет, ни оправдать его не сможет пред людьми! И правды дел оставил он немало… и кривды дел его – очам не обозреть… Но как держава русская стояла, так и стоять державе русской впредь!»

Литературные портреты

Дмитрий Сергеевич Мережковский

^{14 августа (2 августа) 1865 – 9 декабря 1941}

Зинаида Николаевна Гиппиус

^{20 ноября (8 ноября) 1869 – 9 сентября 1945}

«Я родился 2-го августа 1865 г. в Петербурге, на Елагинском острове, в одном из дворцовых зданий, где наша семья проводила лето на даче. До сих я люблю эти унылые болотистые рощи и пруды елагинского парка… Помню, как мы забирались в тёмные подвалы дворца, где на влажных сводах блестели при свете огарка сталактиты, или на плоский зелёный купол того же дворца, откуда видно взморье… Зимою мы жили в старом-престаром, ещё петровских времён, Бауэровском доме, на углу Невы и Фонтанки, у Прачечного моста, против Летнего сада: с одной стороны – Летний дворец Петра I, с другой – его же домик и древнейший в Петербурге деревянный Троицкий собор…» Прадед Мережковского – войсковой старшина, а дед при Павле I был зачислен в Измайловский полк. «Тогда-то, вероятно, – продолжал свою автобиографию Д. Мережковский, – и переменил он свою малороссийскую фамилию Мережки на русскую – Мережковский» (Мережковский Д.С. Автобиографическая заметка // Русская литература ХХ века / Под ред. проф. С.А. Венгерова. М., 1915. С. 288). Отец, Сергей Иванович (1821–1908), столоначальник при императорском дворе, дослужился до высокого чина – действительного тайного советника; мать, Варвара Васильевна (урождённая Чеснокова), – дочь управляющего канцелярией петербургского оберполицейского. Дмитрий был младшим в семье из девяти детей. Учился в гимназии, потом в Петербургском университете на историко-филологическом факультете. С 13 лет начал писать стихи, читал их Достоевскому, но стихи Достоевскому показались «слабыми». Летом 1888 года, окончив университет, познакомился с Зинаидой Гиппиус, а в январе 1889 года, в Тифлисе, они сыграли свадьбу. И надолго переехали в Петербург, прожили вместе 52 года, не разлучаясь ни на один день.

Зинаида Николаевна Гиппиус родилась в семье выходца из семьи немецких дворян, приехавших в Россию в 1515 году. Отец – юрист, мать, Степанова, дочь уездного полицмейстера. Писала стихи с 7 лет, первая публикация стихов – в 1888 году. Писала критические статьи под псевдонимом Антон Крайний. Первый сборник стихотворений «Новые люди» вышел в 1896 году Первые опубликованные в журналах стихи ввели Д. Мережковского в круг известных писателей, с С.Я. Надсоном он подружился, как с братом, познакомился с А.Н. Плещеевым, И.А. Гончаровым, А.Н. Майковым, Я.П. Полонским, Н.К. Михайловским, Г.И. Успенским, В.М. Гаршиным, В.Г. Короленко. В «Автобиографической заметке» Мережковский вспоминал: «Михайловский и Успенский были два моих первых учителя. Я ездил в Чудово к Глебу Ивановичу и проговорил с ним всю ночь напролёт о том, что тогда занимало меня больше всего – о религиозном смысле жизни» (Там же. С. 292).

Первая книга «Стихотворения» (1883–1887) принесла Д. Мережковскому литературную известность, вторая книга «Символы (Песни и поэмы)» (СПб., 1892) поставила его в ряд ведущих писателей.

В октябре – декабре 1892 года Мережковский прочитал в Русском литературном обществе три лекции, которые стали основой новой книги, – «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (СПб., 1893), в которой автор подверг жестокой критике «удушающий мертвенный позитивизм» современной литературы и новые начала в новых поэтических именах – в книгах «В безбрежности» и «Тишина» К. Бальмонта, в стихах самого Мережковского, Н. Минского, З. Гиппиус, в трёх сборниках В. Брюсова «Русские символисты», вышедших чуть позднее, в 1894–1895 годах. Вскоре книгу «О причинах упадка…» Д. Мережковского провозгласили открытием нового литературного направления – символизма.

Поездки по России, путешествие в Грецию пробудили у Мережковского неостывающий интерес к религиозной и исторической теме. Он переводил греческие трагедии, сочинял стихи, но самое главное – начал работать над серией исторических романов «Христос и Антихрист». Писал статьи, которые вскоре стали книгой «Вечные спутники» (1896), писал исследование «Толстой и Достоевский» (1901), но основное внимание занимала трилогия, первый роман «Отверженный» был опубликован в журнале «Северный вестник» (1895. № 1–6), отдельное издание – в 1896-м, второе издание – в 1902-м, третье издание – в 1906-м выходило под названием «Смерть богов. (Юлиан Отступник)». Мережковский собрал огромный материал о жизни римского императора Юлиана (331–363), получившего христианское воспитание, став в 331 году императором, попытался вернуть своих соотечественников к языческой вере, издал эдикты против христиан, от которых пошло его прозвище Отступник. Погиб в бою.