История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Петелин Виктор Васильевич

Чуткий к запросам времени, А.Н. Толстой видел, что вновь, как в годы Ивана Грозного, обостряются отношения с немцами, как вторглись немецко-итальянские войска в Испанию, помогая Франко задушить республику, как Япония продвигается в глубь Китая, как немецкие фашисты овладевают Австрией, Чехословакией…

Позднее сам Толстой объяснял, почему он стремится глубже познать и художественно осмыслить историю России в её коренных основах: «Четыре эпохи влекут меня к изображению …эпоха Ивана Грозного, Петра, гражданской войны 18—20-х годов и, наконец, наша – сегодняшняя – небывалая по размерам и значительности. Но о ней – дело впереди. Чтобы понять в ней тайну русского народа, его величие, – нужно хорошо и глубоко узнать его прошлое: нашу историю, коренные узлы её, трагические и творческие эпохи, в которых завязывался русский характер».

Эти эпохи влекли к себе не случайно. Русский народ испытывал в эти периоды наибольшие трудности, поэтому с особенной яркостью раскрывался русский характер, с особенной силой возникали и формировались лучшие черты русского национального характера.

В «Кратком Российском летописце» М.В. Ломоносов даёт многогранную характеристику Ивану Грозному, не обходя его отрицательных черт: «Сей бодрой, остроумной и храброй государь был чрезвычайно крутого нраву… вышед из младенческого возраста, бояр, кои во время его сугубого сиротства Отечество через несколько лет несогласием и прихотьми изнуряли, казнил и тем заставил прочих почитать себя и слушать» (Ломоносов М. Краткой Российской Летописец. СПб., 1760. С. 30, 33). Ломоносов отмечает «безмерную запальчивость» Ивана Грозного, но в общем характеризует его деятельность как положительную. Историк И.Н. Болтин также воздаёт должное Ивану Грозному за то, что он ввёл в действие Судебник, разрушил боярское своеволие и создал централизованную самодержавную власть. Может быть, впервые Болтин ставит Ивана Грозного в разряд европейских государей, сравнивая его деятельность с Людовиком ХI: «Царь Иван Васильевич уничтожил самодержавные владения и власть их; тож сделал и Лудовик ХI-й. Иоанн учинил монархию, присовокупив к государству великие области; Лудовик тож. Иоанн назван первым Царём Российским, хотя титул сеq и дед его воспринять не меньшее имел право; Лудовик ХI-й первый был король во Франции, которого титуловали величеством, и воспринял титул христианнейшего, который и доныне имеют французские короли» (Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, сочинённые генерал-майором Иваном Болтиным. Т. I. Б. м., 1788. С. 307, 309–310, 318–319).

Иван Грозный не всё успел сделать из задуманного и не всё сделал так, как хотелось бы его современникам и продолжателям его дела укрепления государства Российского. Но деяния, им совершённые, породили во мнении народном образ грозного, мужественного, величавого повелителя и строителя Русского государства. В русских народных песнях, собранных в конце XIX века, но и ранее известных, создатели их указывали на такие черты Ивана, как проницательность, заботливость об охране государства, личная храбрость и справедливость: царь «за правду милует, за неправду вешает».

Поэма Лермонтова «Песня про царя Ивана Васильевича» воссоздаёт именно такого Ивана Грозного, каким его донесли русские народные песни. Белинский, разбирая эту поэму, подчеркнул, что Лермонтову удалось «во всей полноте, во всём блеске жизни» воскресить «один из моментов русского быта», одного из великих представителей Древней Руси. В рецензии на «Русскую историю для первоначального чтения» Н. Полевого Белинский называет Ивана Грозного «колоссальным характером», «душой энергической, глубокой, гигантской», «это был падший ангел, который и в падении своём обнаруживает по временам и силу характера железного, и силу ума высокого» (Белинский В. Сочинения. Т. I. Киев, 1910. С. 503–504. Подробнее см.: Мордовченко Н. Иван Грозный в оценках Белинского // «Звезда». 1945. № 10–11. С. 183–191).

Историки Н. Устрялов, К. Кавелин, Ю. Самарин, С. Соловьёв, К. Бестужев-Рюмин, Н. Костомаров, И. Жданов, В. Ключевский, Д. Иловайский, Е. Белов, Н. Михайловский, А. Кизеветтер, Г. Плеханов, С. Платонов, С. Середонин, М. Любавский, Н. Павлов-Сильванский и многие другие весь ХIХ век, вплоть до Февральской революции 1917 года, вели беспощадный между собой спор о личности и деятельности Ивана Грозного: одни придерживались взглядов Курбского – Карамзина и утверждали, что Иван IV – это тиран и больной человек, опричнина принесла только разорение, повсюду царил мрак, жестокость, бесправие, полное военное поражение в Ливонcкой войне; другие утверждали, что «результат политики Грозного был положительный», отмечают «во всей полноте большие успехи государственности», «аристократия Божьей милостью… потеряла навсегда своё значение и слилась с верхним слоем служивого класса», и в этом видели положительное значение государственных реформ.

Летом 1938 года Алексей Толстой побывал в Бахчисарае, где ему показали документы о дипломатических отношениях Ивана Грозного с крымским ханом, поведали о некоторых подробностях пребывания в плену опричника Василия Грязного. И Толстой снова загорелся мыслью написать об Иване Грозном.

Три картины пьесы были закончены в ноябре 1941 года, но работу над пьесой пришлось прервать: публицистические статьи одна за другой стали появляться в центральной прессе, пьесу пришлось отложить.

В эти дни в интервью «Огоньку» он так определил свой творческий замысел: «Я работаю сейчас над драматической трилогией «Иван Грозный»… Время Грозного, ХVI век, – это эпоха создания русского государства. Личность и дела Ивана Грозного в силу ряда причин искажались историками. Только теперь, на основании недавно открытых документов, русская историография вернулась к этой эпохе, чтобы по-новому осветить её. Эпоха Ивана Грозного – это эпоха русского ренессанса, которая, так же как Петра Великого, отразила огромный подъём творческих сил русского народа… Первая часть трилогии закончена. Сейчас я работаю над второй, центральной частью. Закончить «Грозного» я намерен этой зимой и тогда вернусь к давней подготовленной работе над третьей, и последней книгой романа «Пётр Первый»…»

В основе сюжета пьесы «Ливонская война» Ильи Сельвинского (1899–1968) (Сельвинский И. Ливонская война. Трагедия. М.: Искусство, 1946. С. 3—160). Все цитаты по этому изданию лежит известная по историческим свидетельствам версия о заговорах боярства, о стремлении самых отчаянных из них вернуться к старине глубокой, когда удельные князья и знатные бояре, как равные с великим князем, решали острые вопросы бытия великого государства Российского. Главным заговорщиком, по замыслу Сельвинского, оказался князь Андрей Михайлович Курбский. И автор не жалеет красок, чтобы очернить его, представить предателем интересов Русского государства в самом начале действия трагедии.

В первой картине автор показывает дом князя Старицкого, хлопоты его близких, накрывающих богатый стол для встречи знатных гостей: князь Курбский, только что вернувшийся с бранных полей Ливонской войны, пообещал быть у князя Старицкого.

Князь Курбский полон ненависти к царствующему Ивану, беспощадно душившему обычаи и старинные обряды. Он ещё рта не раскрыл, зрители ещё ничего о нём не знают, кроме школьных сведений о предательстве его, но уже настроены против него. Курбский – «в атласном польском плаще, в немецком кожаном колете, в шведских сапогах с раструбами и при татарской сабле». «Ничего русского», – завершает свою характеристику Курбского И. Сельвинский. И с первых же произнесённых слов Курбского становится ясно, что он – враг Ивана, что он недоволен победами русских в Ливонской войне. Взяли Нарву, Феллин, Юрьев, остановились на подступах к Ревелю, именно этим успехам русских не радуется Курбский, хотя сам принимал в этом посильное участие. Старицкий и Мстиславский дивятся такой оценке происходившего в ходе Ливонской войны. «Эх, вы! Слепцы убогие! – восклицает Курбский, обращаясь к непонятливым князьям. – Щенята! Не ведаете, перед чем стоите. Победа ж подымает государя и водружает власть его, как стяг. Да нам-то что за прибыль от того?.. Чем выше царь – тем ниже князь! Но Русь ведь это, други вы мои, не вовсе шуба с царского плеча, не собственная вотчина Ивана, а лишь собранье княжеских уделов!» Но Курбский, по замыслу Сельвинского, не только идеолог удельного княжества и боярства, но и вдохновитель и организатор антиправительственного заговора, мечтает вернуть то время, когда удельные князья самостоятельно правили в своих уделах. «Завидуя любому, кто не русский, – горячо продолжает он свою обвинительную речь. – Глядите, как на Западе ведется. Во Франции хотя бы. Там король лишь первый среди равных. Разве герцог Нормандии или барон Бретани не сам себе владыка? А у нас? Твоя, Владимир, Старица, пожалуй, обширнее Нормандии, меж тем ты вроде казачёнка при Иване». Но дело даже, оказывается, не в этом. Курбский готов простить царю Ивану то, что он властвует над всеми. Но возмущается тем, что он допустил к власти худородных дворян: «Но нищие дворяшки-однодымы, властители избы на курьих ножках, да пары кляч зеленоватой масти. Да челяди из двух – из трёх душонок – за что же их над нами воздвигать?» «Тюхами» обзывает Курбский Старицкого и Мстиславского за то, что они сомневаются в том, что надо вести тайные переговоры с польским послом Довойной о том, чтобы разрешить «литвинам у наших рубежей погарцевать да позвонить мечами». Курбский уверяет их, что ничего страшного он не допустит, он хочет лишь «легонько государя припугнуть», «ветерком таким повеять, чтоб курья кожица по нём пошла, чтоб шёрстка дыбом…». Тем и успокоил Курбский князей, поверивших ему, Курбскому, который действительно храбро и мужественно сражался все эти десятилетия: с татарами и немцами, проявил себя опытным полководцем: «Кому грозишь? А? Или я не русский? Или вода текла во мне, когда я падал под ударами татар, освобождая Русь?»

Здесь же решается вопрос о посылке сына Никиты Лобанова-Ростовского в Литву для тайных переговоров. Входит Малюта Скуратов, все начинают метаться, Старицкий растерялся, Лобанов-Ростовский скрылся в людской, потеряв свою боярскую рукавичку, Курбский гордо и независимо встречает Малюту, зная о своей силе при дворе царя Ивана. Но по мелким бытовым деталям Малюта догадывается о боярском заговоре.

Так начинается и завершается первая картина трагедии, в которой чётко и ясно выявляется острый конфликт между удельными князьями и царём Иваном и его опричными единомышленниками.

И только во второй картине появляется царь Иван. В Золотой палате он принимает иностранных послов. И картина построена так, что Иван оказывается постоянно в центре событий.

Во многих картинах Иван предстаёт многоликим и многогранным: он саркастичен, задумчиво лиричен, грозен, яростен, бескомпромиссен с Геннингом и уступчив с Мустафой, благодарен Курбскому, враждебен князю Старицкому, в котором видит постоянного соперника и заговорщика против его единодержавия, дальновиден во время сватовства принца датского Магнуса к дочери Старицкого Евфимии. Не просто породниться хочет с датским королём, надеясь в его лице получить союзника против ливонцев и других супротивников Руси, но закрепить союз тем, что хочет отдать Ливонию принцу Магнусу в удел.