История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Слёзы К.Д. Воробьёва незабываемы и напоминают, как трудно было талантливому писателю писать то, что видел, то, что чувствовал и переживал, вспоминая ту войну.
Г. Бакланов тоже трудно входил в литературу. На фронт пошёл солдатом, стал офицером, на долю которого выпало немало фронтовых невзгод. После войны – Литературный институт, вышедшие одна за другой повести «Пядь земли» (1960) и «Мёртвые сраму не имут» (1962), которые принесли ему известность. Ещё не раз возвращался он к теме Великой Отечественной войны, писал о героизме, о трусости, страхе и ужасах на войне. Не раз Г. Бакланов задумывался о причинах войны, об ошибках руководства страной: «Июль 41-го года» (1965), «Карпухин» (1967).
Совсем вроде бы о другом рассказывает в своих военных произведениях Юрий Гончаров. Он прошёл фронт, в 1943 году был тяжело ранен, вернулся в Воронеж, опубликовал сборник рассказов, был принят в Союз писателей. Но тема войны постоянно тревожила его. Повесть «Неудача», опубликованная в журнале «Подъём» (1964. № 5), своей неповторимостью и новизной сразу привлекла внимание не только читателей, но и партийный идеологический контроль; повесть явно не укладывалась в поставленные рамки. Вроде бы тот же Сталинград, только что к городу подошла новая дивизия, а навстречу им шагали раненые, отвечали сбивчиво, чувствовалось, что им досталось лиха от немцев. Вот лейтенанта полковых связистов Ивана Платонова позвали на поляну, где собрались старшие офицеры, командир дивизии Остроухов, майоры, полковники. «Надо всеми возвышалась рослая, массивная фигура генерала в полной генеральской форме – с красными лампасами на брюках, с витым золочёным шнуром на малиновом околыше фуражки и золотыми же, ярко блиставшими в свете солнца, нагонявшими невольную робость звёздами на угольниках воротника. Это блистание золотом, могущее только демаскировать, привлечь внимание немецких наблюдателей, этот парад, – здесь, вблизи передовой, выглядели совершенно неуместными, даже нелепыми, исключительно как проявление неумеренного тщеславия или как неумная, ни для чего не нужная бравада, демонстрация пренебрежения опасностью» (Гончаров Ю. Дезертир. Повести. М., 1966. С. 73).
И в дальнейшем описании портрета и разговора с Остроуховым автор столь же прямодушен и смел, характеризуя командующего армией генерал-лейтенанта Мартынюка, который приехал на поляну, чтобы встретить дивизию и тут же послать её на штурм города. Полковник Остроухов недоумевает, почему он должен с двумя полками идти на немцев. А разведка? А пушки, которые ещё не подошли? А танки? Остроухов готов был вступить в оборонительный бой, но наступать с двумя полками – это безумие. А Мартынюк настаивал: «Не тяни резину, – самый момент… Упустим – потом пожалеем…»
Автор бескомпромиссно сталкивает двух командиров, разных по характеру, по взглядам на войну. Остроухов «бледен и явно растерян», он не ожидал такого напора от командующего армией, привыкшего к грубому, как человек из «низов», обращению с подчинёнными, он вызвал начальника штаба дивизии, но, увидев интеллигентного подполковника Федянского с его бородкой, тут же спросил его, согласен ли он с командиром дивизии. Федянский решил угодить Мартынюку, но Остроухов потребовал сутки на подготовку к штурму. Собравшиеся на поляне поняли, что сейчас Мартынюк взорвётся, они хорошо знали, «каким свирепым может быть генерал, какое ослепление может на него нападать, на что бывает он способен в припадках своего дикого, несдерживаемого гнева…» Недавно, в бою, немцы убили всех офицеров полка, Мартынюк увидел лейтенанта и приказал тому возглавить полк, а лейтенант отказался, он не умеет руководить полком. Мартынюк приказал автоматчикам расстрелять лейтенанта, как труса. Но взрыва не произошло, командующий армией сам подчинялся Верховному командованию, не раз его вызывали в Москву и давали распоряжения. Он только что был назначен сюда, где прежний командующий позволил немцам прорвать фронт, а его прислали как бы на укрепление фронта. Так сложились обстоятельства, дело здесь вовсе не в его воинском таланте. А ему самодовольно казалось, что наконец-то оценили его как полководца. Трагическая ошибка войны. И на самом деле в истории Сталинградской битвы было так, что командующий фронтом бросил свежую дивизию в бой и она вся полегла в тяжком бою. И эта кровь не имела никакого оправдания. Отсюда потери. Юрий Гончаров как раз и взял эту историю для своей повести. Мартынюк делал что мог. Он принял армию потерявшей на три четверти людского состава, израсходованы все зимние запасы. Мартынюк лично вникал во всё, был беспредельно крут, носился по фронту армии в бронированном вездеходе, получил лёгкое ранение в шею, но армия продолжала отступать. Из Москвы ему постоянно звонили, недавно звонил ему Верховный главнокомандующий и потребовал, чтобы армия выполняла его директивы – перейти в наступление, занять город любой ценой, Москва даже не поинтересовалась, в каком состоянии армия. Должна – и всё. «Закончив разговор и опомнившись, он понял, каким гибельным для себя и своих солдат обещанием себя связал. Но сделать было уже ничего нельзя. Оставалось только выполнять. И Мартынюк, раскаиваясь и казнясь в душе, принялся выполнять», – писал Ю. Гончаров, представляя трагическое положение командующего армией Мартынюка, оказавшегося в безвыходном положении. Мартынюк, не снижая своего грозного тона, перевёл разговор с Остроуховым на бытовые дела дивизии. Потом, достав карту, повели разговор о предстоящем наступлении на следующий день «около полудня». Остроухов выиграл словесную битву, но вскоре был тяжело ранен, и командование принял начальник штаба дивизии подполковник Федянский, которому было стыдно, что в обсуждении плана действий с Мартынюком он «скриводушничал», согласился с его никудышным планом, подставил Остроухова.
В развитии событий автор показал много героического, наивного, смелого и трусливого, сибиряки в войну только вступали, только редкие фронтовики, идущие в наступление, являлись опытными бойцами. Изображая немецких офицеров и солдат, укрывшихся в больнице, как в мощной и безопасной крепости, Ю. Гончаров бросает такие фразы – всего лишь через несколько часов «в этих стенах, которые выглядели как самое надежное, самое безопасное место на всём восточном германском фронте – этому предсказанию просто-напросто никто бы не поверил, таким показалось бы оно каждому неправдоподобным и невозможным…». Здесь развернулся бескомпромисснный бой, в котором особенно отличились лейтенант Зыков, младший лейтенант Губанов, старшина Боков, все они вскоре были убиты, и возглавил группу бывший сержант Алексей Копытин, случайно отставший от своего полка, возвращавшегося в тыл на переформирование: сократили стоянку на станции, а Алексей Копытин не услышал команды. Он выпил купленную им водку, пошёл к коменданту, который сытно обедал, и на ругань плешивого коменданта бросил его мордой в кашу. Суд, сняли сержантские лычки и отправили на фронт. Героический бой свежей дивизии окончился неудачей, два полка в бою были уничтожены, почти вся дивизия была истреблена, и героический подвиг Алексея Копытина мало что мог сделать.
Федянский с горечью размышляет, почему так бесславно закончился бой – неудачей. Сначала всё вроде бы получалось, и он успел почувствовать себя полководцем, но потом все его команды стали восприниматься как пустые и бессильные, всё происходило не так, как было задумано. «Все чувства, бывшие в нём, в конце концов соединились в одно – в полностью парализовавшую его растерянность и самый обыкновенный эгоистический страх, страх за себя, страх, что с него спросят за этот день и он должен будет давать ответ… Мартынюку на его командном пункте тоже было ясно, что дивизия израсходована зря… Но произошла н е у д а ч а, противник оказался сильнее…»
Мартынюк сделал всё, что ему приказали из Москвы, «директив он не нарушил, не отступил от них, а исполнительно и пунктуально держался их линии, их буквы и духа, и не щадил ни себя, ни других для их выполнения» (Там же. С. 206—207).
Повесть «Неудача» попала под идеологический пресс ЦК КПСС, партийные работники были недовольны тем, с какой полновесной свободой автор осветил давние события, повесть вышла за пределы дозволенного.
В следующей повести «Дезертир» Юрий Гончаров с такой же страстью и беспощадностью описал жизнь сорокапятилетнего Игната Полудина, побывавшего на Гражданской войне и опять призванного на фронт. С поезда, во время остановки, он пошёл к ручью напиться, но ушёл домой, к Фросе, молодой и желанной, а потом скрылся в лесу. Фрося приходила в условленное место, приносила продукты, а то и он возвращался домой, мылся в бане, дня три отдыхал на мягкой перине и вновь возвращался в лес. Однажды Фрося долго не приходила, он пошёл в деревню и обнаружил, что дом его закрыт на замок, оказалось, Фрося забеременела, доверилась сделать аборт нелепой старухе и умерла. Долго мыкался в лесу Игнат Полудин, умер в землянке. «И ничего, никакой зарубки не осталось от Игната Полудина на том месте, где протянулись два его страшных, мученических года, – никакой памяти, никакого следа…» (Там же. С. 66).
А вот совсем иная фронтовая биография Владимира Осиповича Богомолова (1926—2010), который, прибавив себе два года, пошёл добровольцем, как только началась война. «Начало войны я воспринял по недомыслию с мальчишеским оживлением и подъёмом, – писал В. Богомолов в «Эпилоге». – Отправиться в армию меня подбили двое приятелей, оба были старше меня, они и надоумили прибавить себе два года, что сделать при записи добровольцем было просто. Спустя три месяца, в первом же бою, когда залёгшую на мёрзлом поле роту накрыло залпом немецких минометов, я пожалел об этой инициативе. Оглушённый разрывами, я приподнял голову и увидел влево и чуть впереди бойца, которому осколком пропороло шинель и брюшину; лёжа на боку, он безуспешно пытался поместить в живот вывалившиеся на землю кишки. Я стал взглядом искать командиров и обнаружил впереди – по сапогам – лежавшего ничком взводного, у него была снесена затылочная часть черепа. Всего же во взводе одним залпом из 30 человек убило 11. Эта картина живёт во мне уже шестое десятилетие – такого страха и ощущения безнадёжности, как в эти минуты, я никогда больше не испытывал». С таким же бесстрашием и совестливостью написаны все его книги о войне: «Иван» (Знамя. 1958), «Зося» (1963), «В августе сорок четвёртого…» (1973, второе издание – «Момент истины»). Переиздавался, как свидетельствуют биографы, более ста раз, переведён более чем на 30 языков. Один эпизод в конце войны определил судьбу успешного офицера: он вступился на офицерском собрании за одного сослуживца, допустившего какие-то военные грехи. Начальство требовало его осудить, а Богомолов, процитировав высказывание Маленкова, что не только коммунист, но и каждый человек должен поступать так, как подсказывает его совесть и его убеждения, стал защищать виноватого, с точки зрения начальства, офицера. На четвёртый день В. Богомолов был арестован, просидел без суда и следствия 13 месяцев и освобождён без всякого извинения за арест и тринадцатимесячную тюрьму.
В. Богомолов писал в прокуратуру, требуя извинения за арест, но получил формальную отписку полковника юстиции. «На следующий день я написал рапорт об увольнении, дав себе слово больше никогда нигде не служить и не состоять, эту клятву я неукоснительно держал, что во многом предопределило анахоретский образ моей жизни и занятие литературой. Я решил, также по возможности, дистанцироваться – свести до минимума контакты с государством и всеми его учреждениями, эта линия соблюдается мною уже пятое десятилетие. Я разделял и разделяю понятия Отечество, Россия и государство, и когда относительно последнего у меня неоднократно возникало сомнение: а правильно ли я выстроил с ним свои отношения? – я доставал справку прокуратуры, и сразу всё становилось на свои места».
В заключение процитирую ещё один фрагмент из «Эпилога»: «С июня 1959 года в течение более двух десятилетий меня много раз письменно и устно приглашали вступить в Союз писателей – Г. Берёзко, С. Щипачёв, Л. Соболев, Ю. Бондарев, С.С. Смирнов, К. Симонов, С. Наровчатов, В. Карпов и др… Трижды меня вербовали в Союз кинематографистов… Опыт мой свидетельствует – для того, чтобы быть в литературе… совершенно не обязательно ни какое-либо членство… она десятилетиями сводилась и сводится к обслуживанию, поддержке и, более того, восславлению правящего режима, – совершенно не обязательны ни подмахивание конъюнктуре, ни пресмыкательство перед власть имущими, ни мелькание в средствах массовой информации, ни элементы паблисити – всё это ненужная корыстная суета…»