История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Через год отмечали в Архангельске 60-летие Ф. Абрамова, вручение ему ордена Ленина, слушали выступления В. Белова, В. Солоухина, С. Михалкова, академика Д. Лихачёва, художницы Л. Коротковой, представителей многих театров, которые ставили инсценировки произведений Абрамова. «Фёдор Александрович был самый счастливый, самый богатый в тот день, ведь у него в гостях было столько друзей из всех уголков нашей страны и из-за рубежа, а человек богат друзьями. А сколько было живых цветов!..» – так завершила свои воспоминания Е. Клопова.
Но мы чуточку опередили события. До юбилея ещё очень далеко, писательские муки продолжаются, столько ещё надо сделать, пекашинцы вступили лишь в 1945 год – год, когда кончилась война. Предстояло написать ещё множество тяжких сцен… Фёдор Абрамов решил продолжить роман «Братья и сёстры». Во время тяжёлого ранения Фёдора Абрамова отправили в родную деревню, он видел, как деревенские бабы сражались за урожай, преодолевая выпавшие на их долю трудности, и хотелось ему эту бабью долю показать, те тяжёлые годы, когда они остались без мужей, братьев и женихов. И показал… А послевоенное время, разве оно было легче?
В своём послесловии «Вместо эпилога» к книге «Две зимы и три лета» (Советский писатель, 1969) Ф. Абрамов просил читателей набраться терпения, ведь роман только начинается, ещё он покажет две зимы и три лета, а потом… «Я хотел бы написать ещё не одну книгу о северной деревне, о моём Пекашине, и в них, в этих книгах, история пряслинской семьи, её возмужания и нравственного роста займёт не последнее место… Да, перемены на Пинежье большие, и на них надо посмотреть… Об одном прошу тебя, мой друг, – не ищи людей, с которых списаны мои герои. Это – бесплодное занятие. Ведь даже герои строго документального произведения всегда в чём-то разнятся с реальными людьми. А что сказать о героях моего, как говорили в старину, сочинения?» (Абрамов Ф. Две зимы и три лета. Л., 1969. С. 412—413).
Снова в романе «Две зимы и три лета» возникают герои романа «Братья и сестры», испытывая радость от окончания свирепой и жестокой войны. Анна, повзрослевший Михаил, Лизка, Татьяна, Петька и Гришка ведут степенный хозяйственный разговор, Михаил недавно вернулся в дом, увидел беспорядки в своём домашнем хозяйстве, Анна пытается беспорядки как-то оправдать, но Михаил неумолим. Анна с горечью рассказывает, как Федька залез к учительнице в печь, кашу из крынки выгреб. А все началось ещё в прошлом году – разбойник Федька у почтенного Степана Андреяновича украл 8 килограммов ячменной муки, паёк, выданный на страду. Так начинаются первые сцены романа. Повзрослевший Михаил, без двух недель ему восемнадцать лет, редко жил в доме, пропадал на лесозаготовках, потом сплав, потом страда, потом снова лес. «И так из года в год». Внимательно всмотрелся в обстановку дома, почувствовал хозяйскую руку пятнадцатилетней сестры Лизки, без него она командует в доме. Младшенькая Татьянка капризничает, не хочет утереть слёзы и подойти к старшему в доме Михаилу и поприветствовать его. А Михаил стал разгружать свою корзинку с подарками, привёз он 8 метров голубого ситца на платья, чёрные ботинки Лизке. «– И это мне? – еле слышно пролепетала Лизка, и вдруг глаза её, мокрые, заплаканные, брызнули такой неудержимой зелёной радостью, что все вокруг невольно заулыбались…» Она тут же сняла свои старые сапожонки, «заплата на заплате», а Михаил сказал: «Ботинки-то, наверно, великоваты… не было других. Три пары на весь колхоз дали». А за столом Михаил вытащил буханку хлеба, которую дал ему начальник лесопункта Кузьма Кузьмич на память о погибшем отце, и разделил всем поровну, в том числе и Федьке, в честь праздника Победы. «Мать и Лизка прослезились. Петька и Гришка, скорее из вежливости, чтобы не огорчить старшего брата, поглядели на полотенце с петухами. А Татьянка и Федька, с остервенением вгрызаясь в свои пайки, даже и глазом не моргнули.
Слово «отец» им ничего не говорило» (Там же. С. 23).
Так эпизод за эпизодом возникают повзрослевшие жители села Пекашина: Ставровы, Егорша, Степан Андреянович, Марфа Репишная, Анфиса Петровна, Евсей Мошкин, Варвара, Лобановы… Михаил Пряслин – нарасхват, то «ладил крыши, поднимал двери, подводил всякие подпоры под прогнившие потолочины, отбивал и наставлял косы, рушил постройки на дрова… В общем, его мужские руки нарасхват рвали безмужние бабы» (Там же. С. 42). А на селе мало что изменилось: «В Пекашине по-прежнему не было хлеба и не хватало семян, по-прежнему дохла скотина от бескормицы и по-прежнему, завидев почтальоншу Улю, мертвели бабы: война кончилась, а похоронные ещё приходили» (Там же. С. 47).
Анфиса Петровна направила Пряслина в город. Михаил справил свои дела, достал машинное масло и мазь, встретился с Дуняркой, которая совсем вроде бы недавно подарила ему носовой платочек, и всё говорило за то, что она неравнодушна к нему. Но учёба в техникуме изменила её. Она призналась Михаилу, что один знакомый лейтенант предложил ей руку и сердце. Михаил глухо сказал ей: «Иди», а дарёный платочек сжёг, «железный обруч набил на сердце, но куда деваться от памяти?» (Там же. С. 66).
С особой тщательностью описывает Ф. Абрамов праздник Победы в Пекашине, «пошёл этот праздник вперемежку с горючей слезой». Не забыли вдовы своих погибших мужей, многие не пришли на праздник. После первых рюмок, выпитых за Победу, после того, как бабы навспоминались о своих испытаниях и страданиях, принялись говорить комплименты Михаилу за бесперебойную помощь – ведь стольким бабам помогал наладить работу. Анфиса Петровна не выдержала, поднялась и сказала: «– Вы вот тут, жёнки, сказали: ту Михаил выручил, другую выручил, третью… А мне что сказать? Меня Михаил кажинный день выручал. С сорок второго года выручал. Ну-ко, вспомните: кто у нас за первого косильщика в колхозе? Кто больше всех пахал, сеял? А кого послать в лютый мороз да в непогодь по сено, по дрова?.. – Анфиса всплакнула, ладонью провела по лицу. – Я, бывало, весна подходит – чему больше всего радуюсь? А тому радуюсь, что скоро Михаил из лесу приедет. Мужик в колхозе появится… Да, бабы, за первого мужика Михаил всю войну выстоял. За первого! А чем мне отблагородить его? Могу я хоть лишний килограмм жита дать ему?
Анфиса налила из своей половинки в стакан, протянула Михаилу:
– На-ко, выпей от меня. – И низко, почти касаясь лбом стола, поклонилась парню… На Михаила лавиной обрушилась бабья любовь» (Там же. С. 77—78). Сколько ждали праздника, с горечью пишет автор, «а пришёл праздник – деревню едва не утопили в слезах» (Там же. С. 85).
Непредсказуемыми путями развиваются события и судьбы романа.
Несколько лет спустя, размышляя о проделанной работе, Фёдор Абрамов писал: «Я не стою коленопреклонённо перед народом, перед так называемым «простым народом». Нет, и народ, как сама жизнь, противоречив. И в народе есть великое и малое, возвышенное и низменное, доброе и злое. Более того, злое иногда поднимается над добрым и даже подминает его. Примеры? Да их немало как в мировой истории, так и в нашей отечественной, национальной… Многое в жизни любой нации объясняется особенностями национального характера, в нём таятся как взлёты, так и провалы истории. Я убеждён, что русский характер – самый многогранный, и самый разнообразный, и самый, так сказать, невыделанный, что ли…» (О хлебе насущном и хлебе духовном: Сборник. М.: Молодая гвардия, 1988. С. 41—42).
Среди многочисленных участников книги «Воспоминания о Фёдоре Абрамове» стоит обратить внимание на воспоминания Ю. Оклянского «Мужество», в которых передаётся не только портрет Ф. Абрамова, но и главный его завет: «Надо драться!» Ю. Оклянский, пригласивший в 1971 году Ф. Абрамова принять участие в совещании Всесоюзного совета по критике, с удовольствием описывает его выступление.
Роман «Две зимы и три лета» был напечатан в журнале «Новый мир» (1968. № 1—3). Ф. Абрамов с мудрым восторгом вспоминает свои встречи с Александром Трифоновичем, достаточно посмотреть его посмертные публикации: Абрамов Ф. Зёрна памяти // Литературная газета. 1985. 19 июня; Он же. Объединял таланты // Советская Россия. 1985. 30 июня; Он же. На ниве духовной // Наш современник. 1986. № 7. Настолько увлекла яркая фигура Александра Твардовского, что Ф. Абрамов предполагал даже написать книгу о нём, об этом свидетельствовала Л. Крутикова-Абрамова.
А Твардовский записывает в своём «Новомирском дневнике»: «Абрамов. Отказ Косолапова печатать вещь в «Роман-газете» («поскольку мнения в критике разошлись»). Боже, разделать бы эту «Роман-газету», да где, на каких столбцах или страницах, – давно уже «НМ» отказывал себе (и всё чаще) в роскоши по потребности. А дальше что – невозможно в точности предвидеть, но добра не жду» (Твардовский А. Новомирский дневник, 1967—1970. М., 2009. С. 202).
Содержание романа тревожило официальные круги, а Косолапов был вхож в них.
После войны возникли не менее острые проблемы, райком партии гнул свою линию, не считаясь ни с какими оправданиями, Анфиса Петровна делала всё для того, чтобы выполнить указания райкома, в лес направила столько, сколько смогла, но этого оказалось мало. При молчаливом согласии колхозников её сняли с председателей и назначили Дениса Першина, исполнителя райкомовской воли. Михаил согласился с решением, даже первый выкрикнул одобрение, а потом мучительно размышлял о прожитых годах под управлением Анфисы Петровны, о её доброте, искренности, постоянном внимании к бабьей доле, и горько становилось на душе. Потом выбрали председателем колхоза Лукашина, вернувшегося с фронта. И снова началось давление райкома партии на голодных и измученных войной людей: то добровольная сдача хлеба государству, то заготовка леса, то подписка на заём. «Месячник по лесозаготовкам (их стали объявлять с начала тридцатых годов) означал примерно то же самое, что решающий штурм укреплений врага на фронте» (Абрамов Ф. Две зимы и три лета. С. 232), – бесстрашно писал Ф. Абрамов в романе. Лукашин попытался возразить против такого решения райкома, но получил строгое уведомление райкома, и пришлось согласиться; кузница пусть работает, сев на носу, сам пошёл на лесозаготовки. Месяц провёл на лесозаготовках, вернулся, наступила пора добровольной подписки на заём. Ганичев, уполномоченный района, строго предупредил: «Не ниже контрольной цифры. Выше можно, а ниже нельзя». «Это был старый коняга-районщик, сухой, жиловатый и очень выносливый, один из тех уполномоченных-толкачей, которые из года в год, и зимой и летом, и в мороз и в грязь, колесят по районной глубинке – пешком, на случайных подводах, на попутных машинах, как придётся… Его, Ганичева, теперь власть в Пекашине. Вчера, например, Ганичев отдал распоряжение: завтра, в первый день подписки, никого на работы не посылать… Будто жизнь остановилась в Пекашине» (Там же. С. 277).