История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя
Шрифт:
Разумеется, даже наиболее организованные словарные комплексы характеризуются наряду с «системообразующими», или основными терминами, наличием функциональных вариантов основных терминов, второстепенными терминами. Все это, естественно, усложняет изучение взаимоотношений. Однако наличие резервов внутренней реконструкции при этом несомненно, возможности выявления новообразований и архаизмов заманчивы.
Возрастные различия словарных групп весьма велики. Если терминология родственных отношений намного старше самого выделения праславянского языка, то, например, о названиях обуви как о самостоятельной тематической группе словаря рано говорить даже в применении к праславянскому периоду, когда имелось несколько образований, формально и семантически тяготевших к другим рядам словаря (одежда, различные части шкуры животного); для такой относительно молодой группы лексики актуален лишь аспект преимущественно одного отдельного славянского языка, например русские наименования обуви [1460] . Как указывал еще Вартбург [1461] , семантические группы словаря «весьма различны в своей сущности. Среди них есть такие, которые очерчены довольно четко и остаются в общем устойчивыми. Такими естественными группами являются, например, части тела, родственные
1460
См. И. С. Вахрос. Наименования обуви в русском языке. I. Древнейшие наименования, до Петровской эпохи // Ежегодник Института по изучению СССР в Финляндии. Приложение к № 6–10. Хельсинки, 1959; а также мою рецензию на названную книгу: КСИС. 35. 1962. С. 99 и след.
1461
W. von Wartburg. Указ. соч. // ZfromPh. Bd. 57.1937. С. 304–305.
Еще несколько слов о лексических системах и полях (в упомянутом выше смысле), а именно о взаимоотношении языкового и внеязыкового. Природа этого взаимоотношения, видимо, такова, что системе реалий всегда соответствует лексическая система; так, например, система родственных обозначений соответствует реальной системе родства, система воинских званий — реальной системе воинской субординации, система цветообозначе-ний — реальной системе цветов оптического спектра и т. д., причем реалии можно понимать достаточно широко, отнюдь не только в форме вещей, но также в форме отвлеченных величин более или менее условного характера, как, например, неделя из семи дней или различные социальные отношения. Добавим также, хотя это и выходит за рамки нашей настоящей статьи, что сказанное будет тем более справедливо в отношении научной терминологии, где система слов-терминов обязательно соответствует системе реалий или научных понятий. Правда, системы научных терминов искусственны. Но не послужило ли именно упомянутое принципиальное сходство их с «естественными» системами слов основанием для несколько парадоксального утверждения Р. М. Майера, что «большинство семантических систем до известной степени искусственны» [1462] ?
1462
R. M. Meyer. Bedeutungssysteme // KZ. Bd. 43. 1909. S. 358.
Как бы то ни было, говорить об имманентной сущности лексических систем можно лишь со значительными оговорками. Аспект слов'a и вещи сохраняет неизменное значение при изучении лексических систем. Вместе с тем целиком уместно следующее замечание Гиро [1463] : «Но история вещей, социальных и диалектных отношений, фонетических эволюций должна дополняться историей внутренних семантических отношений, способов образования слов, подчиненных в свою очередь сложному детерминизму, который имеет свои собственные законы, подчас независимые и отличные от законов, управляющих внешней причинностью». Таким образом, говорить о совокупной соотнесенности всех цветообозначений с внеязыковой реалией — спектром в целом [1464] — еще не значит доказать системность цветообозначений. Что касается взаимоотношения языкового и внеязыкового в вопросе о «морфосемантическом поле», то здесь примат остается, по-видимому, за внутриязыковыми факторами, идет ли речь о морфосемантическом поле глагола chiquer, глагола рождаться или о реально-семантическом отношении типа ходить — нога, хватать — рука (Порциг).
1463
P. Guiraud. Le champ morphos'emantique du verbe «chiquer» // BSL. T. 55. 1960. P. 154.
1464
См. В. А. Москович. Система цветообозначений в современном английском языке // ВЯ. 1960, № 6. С. 83 и след.
Такой благородный отдел словаря, как терминология родственных отношений, обладает в высокой степени качествами, облегчающими системный подход, что отмечалось исследователями и ранее. Этим объясняется ее значительное место также в настоящем сообщении. Стройная организация и взаимосвязь наряду с глубокой древностью основного ядра названий делают возможным детализированное наблюдение и последовательное снятие напластований, а также заключение о первоначальном составе. Едва ли возможности реконструкции первоначальной взаимосвязи элементов для других групп словаря (имеем прежде всего в виду остальные приводимые ниже группы) в состоянии соперничать с подобными возможностями для терминов родства.
За основу целесообразно взять, например, современное состояние (для русского языка):
отец — мать / сын — дочь (ребенок, дитя, дети) / брат — сестра; двоюродный брат — двоюродная сестра и т. д. / дядя — тетка / племянник — племянница / дед — бабка и т. д. / внук — внучка и т. д. // муж — жена / свекор — свекровь / тесть — теща / сноха, невестка; зять / деверь, золовка / шурин, свояченица.
Эту упрощенную схему взаимоотношений основных терминов нашей современной системы родственных обозначений условно назовем VI стадией. Данное обстоятельство как бы предполагает наличие у нас известных представлений о «нижних» пластах, прежде чем мы обратимся к их анализу. Однако в практике исследования неизбежно приходится забегать вперед, даже имея в виду ограничение всякий раз более или менее единым данным одновременным слоем. Перечисленные современные родственные обозначения покрываются такими общими терминами, как семья и родственники. Более или менее ощутимо в названную систему вдается семантическое поле глагола родить и связанных с ним форм.
В качестве предшествующего важного синхронного пласта целесообразно выделить первое реконструируемое состояние — состояние родственной терминологии праславянского периода (V стадия):
otьcь — mater- / syn— dъ(k)ti) (dete, deti, orbe…) / bratrъ>—sestra; bratranьсь, -ica, sestrenьcь, sestrьncь, -ica, sestritjь / stryjb, ujь — teta, tetъka / netьjь — neti, -ere / dedъ — baba… / vьnukь — vьnuka… // mzь — zena / svekrъ — svekry / tьstь — tьstja / snъxa, nevestъka; zetь / deverь, zьly / surь, svьstь, jetry.
Для этой древней стадии отпадают некоторые названия, которые можно счесть поздними новообразованиями, опираясь исключительно на материал русского языка. Таковы обозначения двоюродный (-ая) брат (сестра), судя по поздней продуктивности самого способа (ср. троюродный). Их место в праславянском занимают названия, определение которых возможно уже лишь с привлечением внешних данных, ср. близкие укр. брат'aнець, сестр'iнець и др. Сопоставление внешних и внутренних данных позволяет выделить как позднюю местную инновацию и современное рус. племянник, имевшее ранее иное, широкое значение. Преимущественно внешние данные и наблюдения над закономерностями эволюции отношений терминов позволяют видеть местную инновацию в современной паре дядя — тетка при праслав. stryjь, ujь ‘дядя по отцу, матери’ — teta. Отношения svekrъ — svekry в праславянском носят характер архаизма, но некоторые внешние наблюдения (ср. характер пары лит. sesuras ‘свекор’ — anyta ‘свекровь’, последнее, собственно, — модификация древнейшего родственного названия an- с суффиксом – tia) подготавливают к тому, чтобы видеть здесь тоже результат инновации, однако уже довольно древней.
В качестве новообразования русского характера отделимо свояченица, свояк с его живой семантической продуктивностью, что подтверждается и внешними данными о наличии конкретных праславянских терминов svьstь, jepy. Напротив, в сравнении с морфологически архаической парой svekrъ — svekry пара tьstь — tьstja может быть охарактеризована внутренне как построенная по гораздо более поздней и, видимо, продуктивной в праславянском модели; ср. tьstja как производное на – ja в функции формы женского рода. Ввиду сомнительности сколько-нибудь близких в семантико-морфологи-ческом отношении внешних сравнительных данных в других индоевропейских языках, это слово может быть определено как праславянская инновация, первоначально собирательное tь-stь женского рода со значением ‘то же самое’ (что и свёкор, свекровь, отец, мать?), ср. образования местоименного происхождения тёзка, слав. jьstъ ‘тот же, подлинный’ (согласно убедительной этимологии В. Н. Топорова) [1465] . В Терм. род. С. 125 может быть внесена соответствующая поправка. Ср. местоимение сам в роли обозначения мужа, супруга, эволюция и.-е. *pot-s ‘сам’ -> ‘супруг, господин’.
1465
В. Н. Топоров. Этимологические заметки (славяно-италийские параллели); 2. Слав. istъ // КСИС. Вып. 25. М., 1958. С. 80 и след.
Некоторые праславянские названия занимают как второстепенные более скромное место в реконструкции праславянского состояния: mezьnъ, otrokъ, nemъlvje, alda, potь.
Праславянская терминология покрывается рядом общих названий родства: semьja (собирательное, в паре с сингулятивным semь, seminъ), rodъ (< ordъ), roditje (< orditje), pleme. Все они на основании внешних и частично внутренних данных представляются новообразованиями, компенсирующими, как увидим ниже, редукцию более архаических обозначений. Праслав. roditi < orditi обнаруживает характер инновации в том, что объединяемые этой основой внутриславянские производные представляют модели поздней продуктивности (ср., помимо известной родственной терминологии, русское слово рожа (rodja). Этот глагол явно вытеснил в предшествующий период другую основу, следы которой четко видны в непродуктивных производных типах (celo, koleno, celjustь). С другой стороны, между архаизмом и инновацией ус-тановима связь четкой преемственности, выражающаяся в воспроизводстве семантической модели (ср. изосемантизм переходов рождать > член тела). Производное на – ja semьja вторично (включая и его значение), судя по более архаичному производному на – ro- sebrъ> < semro-, образованному не от основы на – i semь, а от основы на – о semo-. Следующий ниже слой (IV стадия) целесообразно определить как протославянский, соответствующий переходному периоду развития группы индоевропейских диалектов, близких к прото-балтийским:
pter-/ ptr-, otikos — mater-, диал. maia / sunus — dukter- (dhoito-, orbho-) / bhrater — suesr-; syesreno- / ptruuio auio- teta / neptiio- / dhedh-, bhabha, an-// manguio-, viro-, poti- gena / suekro- suekry- / snusa; ^gentiio- / daiuer-, ^gulous, siourio-, ienter-.
В целом существенное отличие от праславянского состояния наблюдается здесь в факте отсутствия типичных славянских черт и, напротив, активного функционирования формантов и словообразовательных моделей, утрачивающих продуктивность в собственно праславянском. Количество основных названий родства меняется в сторону сокращения, в ряде случаев противопоставленные термины обнаруживают более емкую семантику. В частности, это можно отнести к паре suekro- suekry, которая охватывает и отношения, позднее выраженные парой праслав. fostь — tьstja, т. е. первоначально родители мужа и жены назывались одинаково.