История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя
Шрифт:
Древность и словообразовательно-морфологическую, типологическую широту индоевропейских терминов родства иллюстрирует наличие в ней не только классических ранне- и позднеиндоевропейских атематических и тематических моделей развитого словообразования, но и совершенно иных, простейших типов: *ра, *ma, papa, mama. Назвать эти последние слова Lallw"orter, nursery-type words еще не значит решить проблему. Эмоциональность употребления, постоянная репродукция этих слов в их «неизменном», ахроническом виде (рус. папа звучит почти так же, как анатолийск., палайск. papa- тысячелетия назад) не должны заслонять факта их глубокой и преимущественной древности, сравнительно с морфологически оформленным *pater, *pter, производным от «детского» ра. Было бы упрощением считать, что этот словообразовательный акт состоялся абсолютно во всех языках, даже в тех, где нет никаких следов и.-е. *pter как в анатолийских (Szemer'enyi, p. 7). Архаизм последних именно в том и состоит, что они остались при названиях отца простейшего типа — atta-, papa-. Автор не очень уверен в том, что слав. *stryjь восходит к и.-е. *pter или его производному (там же) и, кажется, совсем упускает из виду еще один вероятный славянский его континуант — болг. пастрок ‘отчим’ < и.-е. *po-ptor- [1452] . Автор справедливо негодует по поводу нередких и сейчас попыток истолковать и-е. *pter как некий эпитет, имя деятеля ‘защитник, покровитель’ (Szemer'enyi, p. 9). Однако
1452
О. Н. Трубачев. История славянских терминов родства. М., 1959. С. 53. Изд.2. М.: КомКнига. 2006.
Я не буду подробно излагать анализ термина ‘сестра’ (Семереньи членит не *sue-sor, а *su-esor, согласно своей теории об и.-е. *esor ‘женщина’, гласное начало которого остается для нас неясным), упомяну лишь интересный пассаж (начиная со с. 42) о выделяемом здесь корне *su- ‘род, семья’ и производном отсюда притяжательном местоимении *suo-. Разъяснению первоначальных отношений здесь весьма помогают удачно используемые Семереньи архаические особенности употребления этого местоимения именно в славянском, ср. рус. я — свой, мы — свой, т. е. независимо от лица, что в большинстве языков подверглось вторичной перестройке типа я — мой, мы — наш.
Правда, в других случаях автор не полностью учитывает индоевропейское наследие в славянском, например, его утверждение о том, что и.-е. *auo- встречается в балто-славянском только в производных формах и только в значении ‘дядя’ (Szemer'enyi, р. 47), необходимо поправить, указав на известное прямое продолжение в н.-луж. wowa, в.-луж. wowka ‘Grossmutter, бабушка’, ср. лат. ava ‘бабка’.
В книге Семереньи довольно много новых и, я бы сказал, дерзких этимологии. Например, и.-е. *syekuros он толкует как первоначальное *sue-koru-s ‘глава рода, семьи’ (Szemer'enyi, р. 65; относительно *sue см. выше, а второй компонент — к греч. ‘голова, верхушка’ и далее — к и.-е. *kers-). Не все они убедительны; слав. *zenixъ, позднее производное с суф. – (i)хъ от глагола *zeniti, вовсе нет необходимости реконструировать, вслед за автором, как и.-е. *gueni-is-o- ‘ищущий жену’ (Szemer'enyi, р. 74) тем более, что славянский знает только расширенную глагольную основу *jьskati. В целом, книга читается с живым интересом и будит мысль своими — иногда экстравагантными — решениями, каково, например, объяснение и.-е. *guen-, *guena ‘жена’ как производного от *guu-, *guou- ‘корова’ (следуют иллюстрации из современных английских романов и древних классиков, см. Szemer'enyi, р. 76 и след.). Автор не упускает случая подискутировать, в частности с Бенвенистом, подвергая сомнению положения, введенные последним в научный обиход, ср. вопрос о значении и.-е. *dom- ‘социальная ячейка, семья’ или ‘дом, строение’ (Szemer'enyi, р. 96 и след.). В работе Семереньи обсуждается огромный материал, выходящий за рамки темы или связанный с ней маргинально [1453] . Огромный пассаж посвящен племенному и социальному названию arya-. Автор готов в итоге допустить для него заимствованное, неиндоевропейское происхождение (Szemer'enyi, p. 146). Но прежде чем углубляться в угаритские тексты в поисках переднеазиатского источника этого термина, необходимо принять к сведению факт, что севернопонтийские иранцы, например сарматы, по свидетельству древних, называли сами себя arya — Arii, что делает упомянутую догадку сомнительной.
1453
Между прочим, греч. , микен. do-e-ro ‘раб’ Семереньи почему-то реконструирует как *doselo- (Szemer'enyi, р. 101), хотя это мало что дает. Ср. иную попытку: О. Н. Трубачев. История славянских терминов родства. С. 37, примеч. 144: из *dhoj-elo- ‘ребенок’, ср. лат. f"ilius, лтш. dels ‘сын’, т. е. семантически — ‘дитя, младенец’ -> ‘раб’.
Из числа общих выводов автора («Conclusions and confrontations») остановимся на его рассуждении об употреблении вокатива в роли номинатива (Szemer'enyi, p. 153). Кроме известных примеров из древних и живых языков, здесь фигурируют собственные примеры Семереньи: весьма проблематичный звательный падеж *dhug (якобы в основе и.-е. *dhug-ter) и *iene — от *iena, им. п. (в *ienater), кроме того — в высшей степени сомнительный конструкт *osve (> лит. 'uosvis ‘тесть’), якобы из спайки звательного оборота *o svesure! ‘о, свекор!’ (там же, с. 154). Обращает на себя внимание, что автор дает в реконструкциях всегда исходы – ter, -or с долготой. Вторичность долготы здесь очевидна, она должна быть объяснена (старый номинатив с краткостью – ter, -or получил функцию вокатива, после чего в роли номинатива выступает новая форма с долготой – ter, -or [1454] ), a главное — снята при реконструкции. Вот почему целесообразно реконструировать первоначальное и.-е. *peter, *mater, *bhrater, *suesor. Живо полемизируя против теорий реконструкции класси-фикаторских систем родства и системы Омаха у индоевропейцев, автор склоняется (вслед за Леви-Строссом) к признанию у них авункулата («особое родственное чувство привязанности или боязни, существующее в бесчисленных культурах между племянником и дядей по матери…», см. Szemer'enyi, p. 184). Дальше (с. 190) живописно изображается, как материнские дядья, обычно не живущие в той же семье, время от времени наезжают и, случается, дарят при этом подарки, и как все это приятно (их приезд всегда желателен, к ним обращаются, называя ‘dear uncle’, а дядьев по отцу — просто, сухо ‘uncle’…).
1454
Ср.: J. Kurylowicz. L’apophonie en indo-europ'een. Wroclaw, 1956. P. 143 и сл.
Автор резюмирует, определяя индоевропейское общество как патриархальное, патрилинейное, патрилокальное и «патрипотестальное» (Szemer'enyi, р. 206). Существование матриархата он либо подвергает сомнению, либо неохотно допускает только для «додоиндоевропейских времен» (там же, с. 158). Семереньи демонстрирует полную осведомленность в работах по антропологии, прекрасно разбирается во всех четырех системах Омаха и сам составляет схемы. Не будучи антропологом, я бы не хотел непрофессионально спорить, но все же укажу автору на один релевантный факт из истории индоевропейского общества, который я тщетно искал и не нашел в книге Семереньи:
‘женовладеемые савроматы’ (Scyl. Caryand. 70; Plin. NH VI, 19). Трудно отрицать, что один этот факт стоит многих схем и не соответствует таким дифференциальным признакам, как патриархальность, патрилинейность, патрилокальность, «патрипотестальность»… Как раз наоборот. Эту черту савроматов / сарматов нельзя ни объявить неиндоевропейской, ни отнести за счет субстрата, логичнее и проще видеть здесь реликт индоиранской и индоевропейской древности. Но, повторяю, эту сторону работы Семереньи я здесь не анализирую, ограничиваясь только лингвистическим планом, потому что считаю, что именно этот план — словообразование, этимология, лексическая семантика — остается главным и решающим в исследовании терминов родства, которое обогатилось теперь интересной, хотя и спорной в деталях, книгой О. Семереньи.
К ВОПРОСУ О РЕКОНСТРУКЦИИ РАЗЛИЧНЫХ СИСТЕМ ЛЕКСИКИ
Настоящая статья опирается — если иметь в виду практическую сторону вопроса — на проведенные ранее этимологические исследования, главным образом на материале славянских языков, нескольких различных тематических групп лексики: терминология родственных отношений, названия домашних животных, названия каш [1455] .
Что касается принципиальной, методологической стороны, настоящее сообщение существенно отличается от этих проведенных ранее работ, поскольку аспект взаимосвязей между хронологически взаимно приуроченными терминами, игравший в названных этимологических работах второстепенную, эпизодическую роль, избран сейчас как основной. Несколько предвосхищая конкретные выводы, можно сказать, что этот аспект весьма способствует выяснению взаимоотношений названий одного приблизительного временного пласта между собой и хронологической последовательности оформления разных исторических форм одного и того же названия, а также выявлению разных других видов исторической взаимосвязи форм (воспроизводство семантических и морфологических моделей, позволяющее рассматривать внешне не связанные формы как этапы, звенья единой эволюции, наконец, — генезис самой эволюции, смену основных способов образование моделей).
1455
См. О. Н. Трубачев. История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя. М., 1959 (в тексте сокращенно — Терм. род.); Происхождение названий домашних животных в славянских языках. М., 1960 (в тексте сокращенно — Дом. жив.); Из истории названий каш в славянских языках // Slavia. Rocn. XXIX. 1960. S. 1 и след.
Нельзя сказать, чтобы каждая более или менее характерная семантическая группа словаря, исследуемая в избранном здесь аспекте, давала ответ на все поставленные выше вопросы. Дело в том, что далеко не все совокупности слов, одинаково заслуживающие название «тематическая (семантическая) группа словаря», одинаково организованы и равны по возрасту. Как раз наоборот: каждая из таких групп представляет подчас неповторимое своеобразие внутренней организации и носит признаки существенного «возрастного» отличия (примерная хронология оформления). Оба момента исключительно важны. Все это вынуждает крайне сдержанно н неохотно пользоваться в отношении к тематическим группам словаря такими терминами, как система, структура, признавая, однако, полезность и оправданность введения этих понятий в методологию исследования словаря. Всякая узость понимания и применения этих терминов окажется скорее вредной, как и обязательное стремление к «фонологизации» взаимосвязей такой в действительности более или менее свободной, незамкнутой системы отношений, которая присуща словарю, словарным группам. Следовательно, термин система надлежит применять к словарю cum grano salis [1456] . Не лишены известной расплывчатости и соотношения синхронного и диахронического аспектов в том, что касается функционирования и генезиса слов и словарных групп. Это вынуждены констатировать современные специалисты но лексической семантике и исследованию лексико-семантических систем и полей [1457] .
1456
П. Гиро рекомендует избегать понимания терминов система, структура (слов) в духе структурной фонологии или морфологии, предпочитая наполнять их значением «(морфосемантическое) поле» (P. Guiraud. Les champs morpho-s'emantiques (Crit`eres externes et internes en 'etymologie) // BSL. T. 52. 1956–1957. P. 286–287). Едва ли также оправдано неточное словоупотребление вроде следующего: «Семантическое поле — уникальная монолитная структура…» (О. С. Ахманова. Очерки по общей и русской лексикологии. М., 1957. С. 78. Изд.2. М.; УРСС, 2004).
1457
Ср., например, W. von Wartburg. Betrachtungen "uber die Gliederung des Wortschatzes und die Gestaltung des W"orterbuchs // ZfromPh. Bd. 57. 1937. S. 296–297; St. Ullmann. The Principles of Semantics. 2nd ed. Glasgow; Oxford, 1957. P. 37–38.
При всем этом нельзя не высказать неодобрения в адрес авторов, близких к тому, чтобы отождествлять систему и поле в лексике. Морфосемантическое поле [1458] представляется целесообразным рассматривать с гораздо большим допущением диахронического аспекта, что на практике и делается исследователями, так как поле — это своеобразное осуществление тенденций взаимосвязей форм, их экспансии, воспроизводство морфологических и семантических моделей.
1458
Понятие «морфосемантического поля» как комплекса отношений форм и значений, образуемого совокупностью слов, выдвинуто П. Гиро, см. P. Guiraud. Указ. соч. // BSL. Т. 52. 1956–1957; P. Guiraud. La s'emantique. Paris, 1959. P. 82; P. Guiraud. Le champ morphos'emantique du verbe «chiquer» (Essai sur le traitement 'etymologique des radicaux onomatop'e"iques) // BSL. T. 55. 1960. P. 135 и след.
Морфосемантическое поле — это наличие ряда общих характерных черт семантики и словообразования при мозаическом принципе примыкания в взаимосвязи слов, образующих незамкнутое целое, без четкой противопоставленности элементов. Актуальность синхронного аспекта здесь соответственно этому невелика в сравнении с тем, что может быть названо системой слов, т. е. такой совокупностью, которая, обладая рядом признаков поля, организована по принципу последовательной противопоставленности терминов в одном, преимущественно синхронном плане. Лексические системы нередко перекрываются полями, сосуществуют с ними и питают друг друга. Ср. ниже о поле рождать(ся) с соответствующими моментами контекста и о связях с системой родственных обозначений. Думается, что это наблюдение способствует изучению взаимосвязей таких разных единиц словаря, как именные и глагольные образования, совокупное рассмотрение которых в плане одной тематической группы словаря несколько недооценивалось, несмотря на неоднократные призывы к устранению этого недочета [1459] .
1459
См. сведения об этом в обзорных работах Сузанны Эман: S. "Ohman. Theories of the «linguistic field» // Word. Vol. 9. New York, 1953. P. 127; S. "Ohman. Wortinhalt und Weltbild, Vergleichende und methodologische Studien zur Bedeutungslehre und Wortfeldtheorie. Stockholm, 1951. S. 83.