История странной любви
Шрифт:
Матвей не обратил никакого внимания на то, что еще какой-то месяц назад постоянно лежащая и безмолвно сверлящая взглядом потолок теща встала на ноги и принялась исполнять домашние обязанности с прежним рвением, не жалуясь ни на давление, ни на головокружение, ни на усталость.
Он автоматически уходил на работу и автоматически возвращался домой. Так же автоматически, ни о чем не задумываясь, он сходил в жэк и прописал жену в своей квартире – просто для того, чтобы теща, все чаще повторяющая, что «мать двоих детей живет в доме на птичьих правах», прекратила бы это делать и отвлекать Матвея от его терзаний.
Но отвлечься все же пришлось. Буквально на следующий день после того, как паспорт Татьяны был украшен штампом о прописке, женщины сорвали маски. Спокойное параллельное существование Матвея закончилось. Его шпыняли, над ним насмехались, его унижали – делали все, чтобы добить и выжить из дома.
– Учись, Максимка, хорошо, а то станешь такой же бездарностью, как твой папаша, – кривилась Татьяна, стоило мужу переступить порог. То, что она который год жила за счет этой «бездарности», в расчет не принималось.
– Вот, Ксюшенька, папанька твой пожаловал, – шипела теща, – неизвестно, где шлялся.
Впрочем, местонахождение Матвея было им прекрасно известно. Все чаще он предпочитал уезжать после работы в родительскую коммуналку, и только жалобные звонки сына, его грустный голос и глаза побитой собаки заставляли Матвея возвращаться туда, где не были рады его появлению. В конце концов он сказал то, к чему Татьяна сознательно его подводила:
– Давай разводиться.
– Давно пора, – кивнула жена. – Тоже мне, счастье – с таким полудурком жить. Купается в своих соплях, точно девица. Толку, как с козла молока. Да я бы с такими родителями так развернулась, у меня бы денег море было, а с тобой лишней шмотки не купишь, не то что в отпуск съездить!
Матвей сжал кулаки, бросил сквозь зубы:
– Разменяем квартиру, живи, как знаешь, и ищи себе побогаче да поглупее. С меня тупости хватит, поумнел.
Татьяна зло усмехнулась:
– Разменяем! Щас! Разбежался! Это кто ж тебе, интересно знать, позволит детей площади лишать? Хочешь свободы – плати. Оставляй квартиру и катись куда хочешь.
Матвей смотрел на жену, будто впервые видел. Сказал, точно сделал великое открытие:
– Какая же ты сука!
Она только усмехнулась в ответ. Для Тани Барановой эти слова казались наилучшим комплиментом. У нее – рязанской девочки без роду, племени, особых перспектив, но с большими амбициями – практически в кармане оказалась трехкомнатная квартира в Москве. В том, что такой тютя, как ее муж, эту квартиру оставит ей, сомневаться не приходилось. Хотя он и попробовал побороться:
– А если я обращусь в суд?
– Лишу тебя родительских прав, – сухо, твердо, как на деловых переговорах, ответила она. – Все давно решено, все десятки раз передумано.
– Что ты несешь?!
– Я просто предупреждаю. Не съедешь в коммуналку – у меня найдется сотня свидетелей тому, как ты бьешь детей, орешь на них и вообще не даешь им жизни. Еще они охотно подтвердят то, что ты регулярно выпиваешь, ругаешься матом и ведешь аморальный образ жизни.
– Но ведь это неправда!
– Докажи.
– Я тоже найду свидетелей.
– Повоюем?
Она смотрела на него с такой неприкрытой насмешкой, с таким презрением, уверенностью в своей победе, что он отчетливо понял – ему с ней не справиться. Если бы он мог к кому-то обратиться если не за советом, то хотя бы за помощью…
Но за годы своего брака он как-то незаметно растерял всех друзей. Сначала они могли помешать маленькому ребенку, потом – не вполне здоровой теще. Да и у самого Матвея не было желания выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение. В благополучный период он как-то и не заметил, что друзья перестали звонить и просить о встрече. У него, как у любого современного человека, не было свободного времени, и иногда он даже радовался, что не надо ничего выкраивать, ломать планы или под кого-то подстраиваться. Но с уходом родителей и после разлада с женой он как никогда раньше ощутил свое одиночество и нехватку родного плеча. Бросился звонить по старым номерам, но, как это часто бывает, «иных уж нет, а те далече». Старые связи восстановить не удалось. Кого-то не смог найти, с кем-то не смог договориться, а с теми, с кем все-таки встретился, не почувствовал былой легкости в общении. Как-то не получилось рассказать им без затей о том, что жизнь сложилась паршиво, на душе скребут кошки, а будущее – туманно и уныло…
Единственной, кому он честно признался в своем полном раздрае, была пожилая соседка по коммуналке, которая не смогла не полюбопытствовать, отчего это давно и прочно женатый сын бывших соседей вдруг переехал в их комнату и живет бобылем.
– Развелся я.
Вроде и не хотел ничего говорить больше, а как-то само вырвалось:
– Жене квартиру оставил.
– И молодец! – Соседка смотрела на него с уважением. – Настоящий мужчина!
– Вы так думаете? Я правильно поступил?
– А чего ж нет?
– Так квартира родительская. Не понравилось бы им это.
Соседка только рукой махнула, заметила философски:
– Нервы дороже любой жилплощади. К тому же – комната у тебя хорошая, большая. Одному чего еще надо?
– Одному, – печально повторил Матвей. – Одиноко мне, тошно.
– Тошно? – Соседка, компанию которой десятилетиями составляли только кошки, горько усмехнулась. – Не должно быть тошно человеку, у которого есть дети. Не гневи Господа, сынок. Ищи свое счастье в них, а потом и другое тебя найдет.
На этом месте Матвей прервал свой рассказ и надолго замолчал.
Вика затянувшейся паузы не нарушала.
Человека в моменты полного обнажения души торопить не следует. Пусть соберется с мыслями, окунется еще глубже в свои переживания – для того, чтобы затем, через какие-то минуты, вынырнуть вместе с ними на берег, навсегда извлечь их из пучины сознания и оставить на песке прошлого вдалеке от своего настоящего, а тем более – будущего.
Вика и ее гость сидели друг напротив друга.
Она размазывала по тарелке так и не тронутый ужин, он рассматривал водку в рюмке, будто раздумывал: выпить еще или нет. Через несколько минут, так и не осушив стопки, Матвей снова заговорил:
– Те слова соседки, с которой я толком-то и не общался, так, «здрасте – до свидания», будто все во мне перевернули. Я сутками думал – и все про себя понял. Понял и устыдился тому, каким непроходимым тупицей был, каким близоруким, каким твердолобым, каким черствым! Самое простое дело – винить в своих несчастьях кого-то другого. Особенно тогда, когда этот другой – несмышленый младенец. До меня наконец дошло: дочь не виновата ни в одном из моих несчастий. Все, что случилось в моей жизни, я сотворил сам. А дочь как раз – лучшее из того, что случилось. Ну, и сын, конечно.