История странной любви
Шрифт:
– Лялька дома?
Но в ответ Матвею лишь приходилось разводить руками.
Дома Ляльки практически никогда не было, и он подозревал, что дело тут не только в его неожиданном и, конечно, весьма неприятном для девочки соседстве.
А первая встреча – так и вовсе получилась драматической.
Это было на следующее же утро после того, как Матвея поселили в квартире. То, что его именно поселили, а не оставили переночевать, он понял из записки, которую нашел в своей тапке, едва встал с постели.
Развернул, подумал: «Надо же, в тапку засунула. Хотела, чтобы прочитал первым делом».
«Ушла на работу. Буду поздно. Холодильником пользуйся, телевизор включай. Вернусь – поговорим».
Ого! А о чем говорить-то? Ладно, подождем, полюбопытствуем.
Матвей сделал себе яичницу из трех яиц с вареной колбасой, укропом и помидорами, хотел приготовить кофе, но так и не разобрался, как управиться со странным агрегатом, в который зерна были засыпаны целиком. Беспорядочно нажимать на кнопки побоялся – еще сломает. Ремонт такой штуки наверняка влетит в копеечку.
Зато с ванной ему удалось «договориться». Вчера пришлось ограничиться душем, но сегодня ничто не помешало ему погрузиться в огромное корыто с головой и ткнуть пальцем в кнопочку, на которой, к счастью, по-русски было написано «гидромассаж». Матвей вынырнул, добавил горячей воды и погрузился в чтение взятых на полке «Приключений Шерлока Холмса».
Он как раз дошел до момента, когда великий сыщик завис над пропастью, укрываясь от профессора Мориарти, и вдруг услышал, что в замке входной двери поворачивается ключ. Матвей стремительно выскочил из воды, даже не смыв с себя остатки пены, и завернулся в висевший на крючке мужской халат.
«Специально, что ли, написала: «Буду поздно»? Проверяет?»
Он вышел из ванной как раз в тот момент, когда девочка собиралась туда зайти.
Немой сцена оставалась недолго. Ляля завизжала так громко, что у Матвея едва не лопнули барабанные перепонки. Она с силой толкнула его в грудь и кошкой метнулась мимо него на кухню. Через секунду она снова показалась и застыла на некотором расстоянии, вытянув вперед руку с зажатым в ней тесаком.
– Вы кто? Что вам здесь нужно? – Голос ее дрожал, но она изо всех сил старалась изобразить угрозу.
– Я гость хозяйки квартиры, – ответил Матвей, поразмыслив. Во всяком случае, Вика вела себя именно как хозяйка, тут не могло быть ошибки.
– Интересно… – Девочка слегка успокоилась, но тесака не опустила. – Я тоже хозяйка квартиры, но вас не приглашала.
– Ну так пригласи. – Матвей попытался обезоруживающе улыбнуться, но тесак и не думал изменять своего воинствующего положения.
– Еще чего! Я вас совсем не знаю!
– Давай знакомиться. Матвей. – Он протянул правую руку.
Девчушка отскочила и снова фыркнула:
– Я с вами знакомиться не собираюсь. И снимите Сережин халат! Он вам не разрешал его надевать.
«Так… приплыли. Еще и Сережа какой-то имеется. Хотя, при наличии халата… А если он явится собственной персоной? Пожалуй, и рубанет тесаком-то. А может, я – орудие мести? Может, она меня специально сюда притащила, чтобы ее мужик увидел и взревновал? Блин! Убираться надо, пока цел».
– Ты только не психуй, – слегка заискивающе обратился он к девочке. – Я сейчас переоденусь и уйду, ладно?
Некоторое время она внимательно изучала его, сощурив свои темные и, как показалось Матвею, пронзительно-грустные глаза, потом медленно опустила тесак, осторожно кивнула и ушла на кухню.
В комнате Матвей никак не мог определиться, какую одежду надеть: свои обноски или выданное хозяйкой очень приличное, почти новое и явно недешевое шмотье. Поколебавшись, выбрал второй вариант. Он как раз натягивал толстовку, когда сзади послышался шорох. Девочка (слава богу, без тесака) стояла у него за спиной и смотрела на Матвея с неприкрытым презрением.
«Сейчас скажет, чтобы я снял Сережины вещи. И будет права».
– Никуда вы не пойдете! – сказала, как плюнула.
Девушка взмахнула у него перед носом запиской:
– Тут ясно написано: «Сидеть и ждать!»
– Что-то я не помню там таких слов. – Матвей попытался забрать листок, который оставил на кухонном столе. – И читать чужие записки нехорошо.
– Носить чужие вещи – тоже. – Она снова усмехнулась.
Матвей заметил, что девушка (довольно миленькая и складная), стоило ей состроить злобную гримасу, становилась угловатой и неприятной. Он почувствовал, как и в нем закипает злоба. В конце концов, теперь она должна понять, что он тут не на птичьих правах, и перестать командовать. Что это такое, в самом деле?! Взрослый мужик, а пляшет под дудку какой-то пигалицы. Он сказал твердо:
– Мне разрешили это надеть.
– Ага, – девочка издевательски кивнула, – вон то поесть и вон там помыться.
– И вот тут полежать, – закончил Матвей и улегся на диван.
Девушка фыркнула и убежала.
Вскоре хлопнула входная дверь, и Матвей снова остался один. Он очень быстро выяснил, что девушка приходилась Вике дочерью и звали ее Лялей. Фотоальбомы стояли на видном месте, и Матвей с удовольствием внимательно их изучил.
Выводы он сделал следующие: приютившая его женщина педантична, каждый снимок был подписан – где были, когда, что делали, – аккуратна и довольно тверда (почерк был ровный, четкий и немного стремительный), образованна (фото из путешествий в основном демонстрировали музеи и достопримечательности, а не море и пальмы) и жутко одинока. Последний вывод он сделал интуитивно. Снимков, где Вика была бы одна, практически не было. Она то обнимала Ляльку (совсем маленькую, немного подросшую или уже почти такую, как сейчас), то прислонялась к плечу мужчины. Точнее, мужчин. Они были разными. Сначала на снимках фигурировал полноватый, кудрявый мужичок с такими же пронзительными глазами-маслинами, как у девочки. Скорее всего, Лялькин отец. Потом его сменил голубоглазый блондин. Вслед за блондином появился какой-то лысый верзила. И, наконец, последний, судя по возрасту Ляльки и датам на снимках, товарищ: темные волосы, карие глаза, широкие плечи, взгляд пустой. То ли душа пустая, то ли в Викиной компании ему пусто. «Сережа, наверное», – подумал Матвей и тут же прочитал подтверждение своих мыслей: «Мы с Сережкой в зале Дюрера. Лувр, Париж, 2012 г.».
«За Дюрером надо в Нюрнберг ехать», – машинально отметил Матвей, закрывая последний альбом.
Он пролистал чужую жизнь.
Несмотря на обилие мест, людей и событий, жизнь хозяйки альбомов показалась ему ограниченной. Возможно, из-за того, что глаза ее со всех снимков смотрели с какой-то затаенной, вопросительной грустью. Но, скорее всего, потому, что человек, похоронивший свое прошлое, просто не может быть счастливым. А в том, что Вика сделала именно это, Матвей не сомневался. Ничем другим он не мог объяснить отсутствие на полках более ранних альбомов. Никто не мог узнать, чем жила хозяйка до рождения дочери, насколько короткие юбки предпочитала в годы студенчества, какие прически носила школьницей, любила ли сидеть у папы на шее во время прогулок или прижиматься к маминой щеке.