История странной любви
Шрифт:
– Аккуратнее! – вторила Татьяна матери и норовила забрать ребенка.
– Он тебя боится, – убеждала зятя Арина Ивановна, стоило малышу расплакаться на руках у Матвея.
– Ну что ты за отец такой?! – тут же восклицала жена и начинала плакать.
Матвей все больше времени проводил в родительской коммуналке. То говорил, что ему надо выспаться перед сдачей проекта, то врал, что задерживается на работе, то придумывал что-нибудь еще. Ему, наверное, верили. Отпускали охотно. А скорее всего, просто и не очень-то ждали. А мама и папа были ему рады всегда.
– Потерпи, – гладила сына по голове Марина Петровна. – У Тани, наверное, послеродовая депрессия. А что касается Максимки (так назвали малыша), тоже не бери в голову. Женщина, как кошка, оберегает свое дитя…
– От родного отца?
– От всего мира.
Александр Евгеньевич, слушая такие речи, лишь качал головой и вздыхал, но не вмешивался. Молча жал сыну руку на прощание, хлопал по плечу, мол: держись, старичок.
И Матвей держался. Старался, по крайней мере.
Самым сложным для него было как раз не поведение жены и не враждебность тещи. Самым невыносимым и терзающим душу было то, что работу свою он ненавидел с каждым днем все сильнее. Ему было скучно и неинтересно стоять у кульмана и рассчитывать длину и ширину очередной эстакады важнейшего транспортного узла. Все чаще он ловил себя на зависти к отцу, который всю жизнь занимался любимым и таким полезным делом. Конечно, дороги тоже были очень нужны, особенно сейчас, когда в городе резко прибавилось количество машин, стали образовываться заторы и недовольство водителей и пешеходов возросло. Но Матвей чах за своим столом и все чаще стал задумываться о том, что было бы прекрасно, пока еще есть силы, как-то изменить свою жизнь, чтобы проводить ее в общении с людьми, а не с линейкой, карандашом и калькулятором.
Однажды, когда в доме случилось относительное затишье (Танечка была в благодушном настроении ввиду недавно полученной мужем премии, теща отбыла в Рязань на посевные, а уже почти годовалый Максим спокойно ковырялся в манеже), Матвей решился и поделился своими мыслями с женой. Та сначала побледнела, потом покраснела, вытянулась, как струна, и заверещала подобно сирене:
– С ума спятил?! Учиться он пойдет! Ты вообще соображаешь, что несешь?! У тебя сын растет, его кормить надо, какая тут учеба?
– Вечерняя. Или на курсах.
– Что-то я не слышала, чтобы в медицинском было вечернее отделение, – фыркнула Танечка, презрительно сомкнула губы и отвернулась, посчитав разговор исчерпанным.
– Но теперь ты могла бы пойти работать, – бросил жене в спину Матвей.
Она повернула голову и несколько секунд просто смотрела на него, открывая и закрывая рот, словно рыба. Потом, вновь обретя дар речи, округлила глаза, показала на себя дрожащим пальцем и уточнила:
– Кто? Я?
– Да. А почему нет?
– А как же Максимочка?
Глаза жены моментально наполнились слезами. Она подхватила ребенка на руки и стала обцеловывать его так, будто Матвей намеревался оставить сына сиротой.
– А как же твоя мама? – парировал Матвей, который, осмелившись на спор, не собирался сдаваться просто так.
– Моя мама – пожилой человек, и гробить ее здоровье…
– Тогда – моя мама. Она как раз жалуется, что редко видит внука.
Таня поджала губы. Любое упоминание о свекрови вызывало у нее моментальную негативную реакцию. Вполне, кстати сказать, оправданную. Родители мужа ее недолюбливали. А как аукнется…
Сами виноваты – могли бы быть и повежливее, и повнимательнее. А то только холодные кивки да как здоровье Максимочки, а до нее, до Танюши, им дела нет. Слова в простоте не скажут. Интеллигенция! Теперь еще и на работу ее отправить вздумали. А сама-то свекруха дома сидит, не работает.
Последнюю мысль, даже не оформленную в более мягкий вариант, Татьяна не постеснялась высказать мужу.
Матвей смотрел на толстую, недовольную тетку в халате с грязными сосульками волос вдоль рыхлого лица, на котором хищным взглядом светились злые глаза, а вечно надутый рот был сложен в неизменную гримасу «весь мир мне обязан», и думал: «Что я в ней нашел?» Куда делась глубина васильковых глаз, искренность улыбки, пышность волос? Не говоря уже о стройности ног, которые после родов превратились в две большие тумбы, ничуть не уступавшие в размере массивным ногам Арины Ивановны. Матвей очень удивился бы, если бы узнал, что не было никогда ни сияния глаз, ни обаятельной улыбки, ни роскошных волос. Фигурка, конечно, была недурна, но – ничего особенного…
– Тань, давай разведемся, – как-то само вырвалось у Матвея.
Он даже испугался своей неожиданной смелости.
– Как разведемся? Почему?
Слезы жены, как ни странно, моментально высохли. Она смотрела на него с искренним недоумением и даже с любопытством, как смотрят, наверное, на инопланетян те, кто с ними встречается.
– А зачем мучиться?
– А кто мучается? – Танечка бросила на мужа кокетливый взгляд и даже изобразила нечто, напоминающее улыбку. – Я, например, не мучаюсь. У меня все хорошо. Любимый сынок, замечательный муж. Заботится обо мне, обеспечивает. Нет, я не хочу разводиться. Что же это мне – в Рязань с ребенком да без мужика возвращаться?
Матвей только вздохнул. Вот уж действительно: можно вывезти девушку из деревни, а вот деревню из девушки…
– Разменяем квартиру.
Он улыбнулся, представив, как снова будет жить с родителями. Всей кожей почувствовал подступающее счастье…
– Очень смешно! – Татьяна шмыгнула носом. – Бросить женщину с маленьким ребенком, да еще беременную!
Она посадила малыша в манеж, прошла мимо Матвея, задев его плечом, и хлопнула дверью соседней комнаты. Матвей колотил и барабанил, но впустую. Вышла жена оттуда минут через пятнадцать полностью одетая и с чемоданом в руках. Снова достала ребенка из манежа и принялась одевать его, причитая:
– Пойдем, Максимочка. Собирайся скоренько. Папочка нас выгоняет, папочка не хочет нас видеть. Но ничего, маленький, поедем к бабулечке, там тебе сестричку родим. А папочка пусть здесь живет с чистой совестью. Врачевать он у нас будет, людей лечить. Даром, что нас троих покалечил, зато другим помогать станет…
Матвей вырвал у жены ребенка, грохнул чемодан об стену:
– Никуда не поедете! Не будет развода! Забыли! И не плачь, слышишь. – Он сел рядом с женой, обнял за плечи, погладил по голове. – Все образуется. Доченька у нас родится, это прекрасно. Ты прости меня, Тань, ладно? Замучился я на этой работе. Менять что-то надо.
– Поменяешь. Только не время сейчас.
– Согласен. Родишь, а потом посмотрим.
Родить Таня не родила, но и «смотреть» ни на что не собиралась. Матвею был показан спектакль под названием «выкидыш на раннем сроке». Что это вранье, он тогда, конечно, не догадался. Понял лишь тогда, когда действительно родился второй ребенок, и он, случайно заглянув в карту жены, увидел, что беременность этим ребенком была второй, а не третьей. А тогда он сочувствовал «жутко переживающей» и спавшей с лица Танечке, которая присмирела, похудела и часто повторяла жалобным голосом: