История странной любви
Шрифт:
Затем он вымыл посуду, долго маленькими глотками пил воду, бессознательно оттягивая момент, когда все-таки придется переступить порог спальни, и снова что-то говорить, и как-то успокаивать, и трогать, и прикасаться, и врать, врать, врать – прежде всего самому себе.
Боялся он зря. Жена безмятежно спала. Дыхание ее было ровным и тихим, таким спокойным, что было сложно представить, будто недавно эта девушка надрывалась в истерике.
Молодость – недолгое время, которое позволяет душевным мукам, бессонным ночам и тяжелым нагрузкам никак не отражаться на внешности…
Борис осторожно прилег рядом, стараясь не касаться жены, чтобы не потревожить ее спасительного сна. Сам он промучился еще пару часов, пока наконец дрема не одержала победу над всеми его волнениями.
Утром, едва проснувшись, он спросил жену:
– Поедем в ресторан?
Манюня скривилась, отвернулась и проворчала:
– Езжай один. Мне что-то не хочется. – Она укрылась одеялом с головой и так и не встала с постели, пока Борис не ушел из дома.
Он ехал на работу и уговаривал себя: «Человеку плохо. У него депрессия. Он хочет побыть один. Конечно, нужно вытягивать, но, наверное, нужно время. Надо подождать, Боря, просто подождать. Она переболеет, переживет. Конечно, ты хочешь помочь, но возможно ли это сделать против ее воли? Она же спортсменка. Спортсмены – они не любят демонстрировать свои слабости. Может, ей нужен психолог? Надо спросить у Ирки. К ней пол-Москвы в салон ходит. Наверняка и психолог найдется. Хотя нет. Без Манюниного согласия такие вопросы задавать нельзя. Узнает – рассвирепеет. Может, она вообще не желает пока распространяться о своей беде». Эх, если бы Борису в наследство от первой жены достался не только секретный ингредиент пирожных, но и остальные секреты, он бы смог помочь Манюне лучше любого психолога, но всех тайн ему, увы, не доверили.
– Кухня – твое дело, – говорила первая жена. – А все остальное – нет.
– Ты что, Копперфилд? – Борис не терял надежды расколоть этот крепкий орешек. – Даже он, между прочим, раскрывает секреты многих своих фокусов. И никто его, заметь, от этого не считает менее талантливым.
– То фокусы, понимаешь? Либо волшебство, либо ловкость рук, а тут – совсем другое. С травами не каждый договориться сумеет.
– Что за ерунда?! – возмущался Борис. – Строит из себя важную пигалицу, а всего-то студентка пединститута. Тоже мне, великий целитель!
– Это не ерунда! – серьезно отвечала она. – Поговоришь с травой не так, и она вместо радости тебе горе накличет.
– Слушай, ну ты же современный человек, а несешь ахинею. Я же не заговариваю приправы, когда их в тесто добавляю.
– А за тебя это руки делают. И еще – мысли. Ты же хочешь, чтобы еда получалась вкусной, а попросишь другого – другое и получишь.
– Чушь!
– Не веришь – проверь.
И он проверил.
Тем же вечером, смешав все ингредиенты для домашнего пирога в ресторане обычным образом, он, добавляя тот самый, секретный, сказал: «Ну и гадость, должно быть, получится».
Она самая и получилась.
Пирог был скормлен собакам, а Борис лишен премии. Но взамен денег он приобрел кое-что поважнее – доверие к жене. Теперь он не смеялся, когда она принималась пичкать его, простуженного, какими-то отварами странного цвета и запаха. Не сопротивлялся, если она предлагала приложить к потянутой мышце пояс с завернутыми внутрь кореньями. И даже всерьез задумывался: не превратить ли ее знания и умения в прибыльный бизнес?
Однажды даже рискнул предложить ей это, но она, всегда решительная и открытая всему новому, и даже рискованному, восприняла его инициативу в штыки:
– Ни за что! – Глаза ее гневно сверкали, губы сомкнулись в тугую, непримиримую линию.
– Но почему?
– Потому что нельзя этим зарабатывать деньги.
– Но ведь у тебя – дар. Ты же не будешь никого обманывать, почему же нельзя?
– Потому что бабушка говорила: «Дар, Вика, человеку для того дается, чтобы им распорядиться грамотно. Дар дарят, а не разбазаривают, и уж тем более не продают!» А ты хочешь, чтобы я продавала.
– Так ты тоже хочешь, чтобы я свой дар повыгоднее продал: работу сменил, кредит взял, ресторан открыл.
– У тебя, Боренька, не дар, а талант, а это абсолютно разные вещи.
– Я не понимаю.
– И не надо. Главное, я понимаю: что делать можно, а что нельзя.
– Но ты же сама разрешила мне добавлять в тесто свои хитрости, чтобы пирожные были вкуснее.
– Ну и что? Цена ведь на десерты от этого не изменилась?
– Нет.
– Ну вот. Значит, ты людям подарил этот вкус, а не продал. Все в порядке.
– А что, если бы ты захотела на этом заработать, ничего бы не получилось?
– Получилось бы. Но зарабатывать этим подло, а я подлостей делать не собираюсь.
– Куча народу этим зарабатывает. И знаешь, сколько среди них не настоящих целителей, а шарлатанов?!
– Не знаю и знать не хочу. Я бабушке обещала.
– Знаешь, ты кто?
– Кто?
– Пионерка, вот кто. «Так завещал великий Ленин» и тому подобное. Тебе что, ни разу не приходилось отступать от бабкиных заветов и использовать свои травки людям во зло?
Вика резко помрачнела и даже вздрогнула. Ее хорошенький, гладкий лоб «прострелила» внезапная злая морщина. Она ответила тихо и спокойно:
– Приходилось. Один раз. Но, поверь, это не было подлостью. И мы закрыли тему, ладно?
В ее голосе было столько грусти и отчаяния, что он поспешил согласиться, уточнив только:
– Но ты ведь мне когда-нибудь расскажешь?
– Когда-нибудь, – пообещала она, и морщинка разгладилась.
Жаль, что они развелись до наступления этого «когда-нибудь».
Сейчас Борис понимал, что во многом был виноват перед Викой. Он был молод и слишком эгоистичен, не захотел понять и разобраться в ситуации. Она пыталась объяснить, но он и слушать не стал. Обида затмила разум. Сейчас он, конечно, не стал бы рубить сплеча. Но кто бы стал его теперь слушать? К тому же, когда все произошло, он был порядком утомлен ее кипучей энергией, требованиями, планами и умениями, потому и не стал бороться, предпочел воспользоваться ситуацией, чтобы расстаться. Решил, что без нее будет лучше.
Сегодня он то же самое думает о Манюне. А вдруг опять ошибается? А если да, то как потом простить себе эти поспешность и недальновидность? Наверное, поэтому и не стоит спешить. Надо подождать, еще раз все взвесить, еще тысячу раз подумать. Да и не время сейчас оставлять жену. У нее и так полный раздрай. Борис же не какой-нибудь там, он все понимает. А его не поймет никто, если он сейчас оставит Машу. Теща проклянет, мама сляжет с сердечным приступом, отец станет красноречиво вздыхать и качать головой, даже Родненький не преминет объявить друга старым идиотом. А Ирка вообще обидится и скажет, что больше никогда его ни с кем знакомить не станет.