История Венецианской республики
Шрифт:
По любым меркам это удивительная речь для умирающего. Такое, пожалуй, возможно только в Венеции. Не прошло и десяти дней, как стало ясно, что эта речь еще более удивительна. Голосом Томмазо Мочениго говорили не просто мудрость и опыт. Это было пророчество.
Глава 22
КАРМАНЬОЛА
(1423–1432)
Полагаться на наемные и союзные войска бесполезно и опасно, и если кто-то рассчитывает утвердить свою власть с помощью наемников, то ему не видать покоя и благополучия, ибо они разобщены, тщеславны, недисциплинированны и ненадежны.
…Теперешние беды Италии происходят именно от того, что вот уже многие годы она довольствуется наемным оружием.
181
Перевод
Восторг и уважение, которые вызывал Томмазо Мочениго среди подданных, похоронивших его в церкви Санти Джованни э Паоло, [182] не смогли предотвратить того выбора, от которого он предостерегал. Хотя должны были бы — перед выборами наиболее вероятным избранником считался Пьетро Лоредано, герой морского сражения у Галлиполи. произошедшего за 7 лет до этого. Позже говорили, что сторонники Франческо Фоскари коварно начали голосовать за кандидата, которого никто не хотел выбирать, заставив, таким образом, остальных проголосовать за Фоскари. Это похоже на правду, потому что как еще объяснить, что из списка, в котором числилось от 17 до 26 кандидатов, выбрали того, кто поначалу занимал 9-10 место? Ни одна самая мудрая система выборов не может быть полностью защищена от дьявольских уловок и ухищрений, если даже система, по которой народ Венеции выбирал своего вождя, не устояла перед ними. Однако если не вдаваться в детали, сами выборы состоялись должным образом, и 16 апреля 1423 года новый дож со своей супругой торжественно перебрался из своего дома во Дворец дожей во главе торжественного шествия, необычного даже для Венеции.
182
Его гробница представляет собой странный гибрид венецианского и флорентийского стилей, готики и Возрождения. Сельватико, критик XIX века, описывает ее как «богатую, но некрасивую» («ricco, ma non bel»). Рескин — как «благородный пример смертности повелителей», что более справедливо, но менее точно.
Церемония приведения к власти Франческо Фоскари была замечательна еще и по причине гораздо более существенной, чем зрелищность и пышность: впервые в истории Венеции не проводилось формального одобрения дожа народом. Посчитали, что даже такой безобидной фразе: «Вот ваш дож, если вам угодно», — не место в новой, идеальной олигархической системе. Наверное, торжественность процессии в стиле «хлеба и зрелищ» была попыткой отвлечь внимание народа от того, что у него отняли последние остатки его былой власти. Если так, то операция прошла успешно. Когда Фоскари пронесли на носилках по Пьяццетте мимо ликующих подданных, то не раздалось ни одного крика протеста. По сравнению с коронацией десятилетней давности, текст promissione теперь скрывал смертный приговор для давно отжившего свое института arengo — общего сбора всех взрослых граждан, ровесника самой республики. Фактически он уже был мертв.
Основные политические права масс были сведены к нулю, личная власть дожа стала чуточку больше. Возникает вопрос, как в таких обстоятельствах Мочениго догадался, что от его преемника зависит, выстоит Венеция или падет? Допустим, Фоскари был властным человеком с сильным характером, его серьезное отношение к своему долгу дало ему влияние большее, чем предусматривалось конституцией. Но это не дает полного ответа на вопрос. Гораздо вероятнее, что умирающий дож знал, что результаты будущих выборов станут показателем господствующих настроений, а выбор Фоскари будет означать, что новые, имперские устремления возобладали над мирным духом торговли, создавшим великую республику.
Другой вопрос, был ли он прав в своих предположениях. Союз с Флоренцией, которому Мочениго так яростно противился, мог оказаться необходимой оборонительной мерой. Здесь Венеция могла как разрушать сама, так и быть разрушенной. С другой стороны, возникала опасность того, что Филиппо Мария Висконти тоже мог заключить союз с Сигизмундом, напав на республику одновременно с нескольких сторон, и так раскалить политический климат, чтобы не позволить венецианцам укрепить свои позиции. Поэтому, несмотря на симпатии нового дожа к флорентийцам, сенат по-прежнему отклонял идею войны. В это время миланская армия начала двигаться через Романью. В феврале 1424 года она взяла Имолу, а через пять месяцев наголову разбила десятитысячную флорентийскую армию у Дзагонары, захватив генерала Карло Малатесту повелителя Римини. Венецианцы и теперь отказывались вмешиваться. Последовали новые поражения, новые флорентийские посольства, новые отказы. Но теперь, с каждой новой победой миланцев, аргументировать отказ становилось все труднее, особенно после того, как посланник, следуя скорее собственному приливу чувств, чем предварительно полученным инструкциям, внезапно пустился в угрозы:
Синьоры Венеции! Если мы откажем Генуе в помощи, генуэзцы сами признают Филиппо своим господином. Мы, если не подучим от вас поддержки в час нужды, сделаем его своим королем.
Это, по крайней мере, произвело впечатление на сенат, хотя он по-прежнему избегал открытого конфликта с Миланом. Висконти поспешно присылал новые заверения в своей преданности, и неизвестно, сколько бы продолжалась эта игра, если бы внезапно не появилась с просьбой об аудиенции у дожа еще одна фигура.
Франческо Буссоне по прозвищу Карманьола (место его рождения в Пьемонт) был одним из самых прославленных кондотьеров того времени. Сын бедного крестьянина (некоторые историки менее деликатно называли его свинопасом), Карманьола почти всю жизнь служил Висконти. Его смелость, находчивость и военная смекалка создали ему в Италии, а может быть, и в Европе, славу непревзойденного командира. Именно ему Филиппо Мария был обязан серией блестящих кампаний, в результате которых к нему вернулись владения его отца, а к ним прибавились новые. Это он вел миланскую армию от одной победы к другой. Между этими победами он совершил самый славный подвиг — завоевал доверие герцога. Висконти пожаловал за его мужество роскошный палаццо. Карманьола, не теряя времени, добился большего — годового дохода в 40 000 флоринов золотом, освобождения от всех налогов, титула, а в 1417 году — руки одной из кузин герцога Антонии Висконти.
Но Филиппо Мария никогда никому не доверял полностью. Не мог он забыть и того, что генерал был кондотьером до мозга костей, а в языке кондотьеров не было слова «покорность». Они ее даже не изображали. Их мечи продавались вполне открыто, и владел ими тот, кто платил большую цену. Эта цена была высока, а при постоянных долгих войнах она взлетала до крайних пределов. Репутация кондотьера нуждалась в победах, но в его же интересах было следить за тем, чтобы эти победы не были окончательными, чтобы оставался простор для будущей деятельности. Поэтому, добившись преимущества, он редко доводил дело до конца. А если, что случалось часто, с обеих сторон в войне участвовали армии кондотьеров, война превращалась в игру бесконечных хитростей и уловок, чтобы свести число жертв к минимуму, а по возможности и вовсе избежать неудобств. Во всем этом мы видим подтверждение слов такого авторитета, как Макиавелли, посвятившего обличительной речи против использования наемников целую главу своей книги «Государь». Он отмечал, что они никогда не берут города ночью и не воюют зимой, и уточнял, что зима для кондотьера начинается в августе.
Все это Филиппо Мария отлично знал. Он хорошо знал, что оплата наемников легко превращается в пустую трату денег, в плату за то, чтобы они не воевали за кого-нибудь другого. Конечно, все это он учитывал, когда пытался, награждая за заслуги, поднять Карманьолу на второе после себя место. Он хотел привязать его к Милану так, чтобы служба любому другому государству стала для него немыслима.
Почему его политика оказалась проигрышной, историки спорят до сих пор. Возможно, проблемы начались в октябре 1422 года, после назначения его правителем Генуи, Это был прибыльный, ответственный и стратегически важный пост, но он имел две опасных особенности. Во-первых, занимая его, Карманьола не мог командовать миланскими армиями, медленно, но неуклонно идущими на Флоренцию. При этом Филиппо Мария вынужден был искать менее дорогостоящих генералов, делая очевидным, что этот прославленный полководец не так уж ему нужен. (Среди новых генералов оказался молодой человек по имени Франческо Сфорца.) Во-вторых, это позволяло держать Карманьолу подальше от Милана, и его враги при герцогском дворе могли беспрепятственно интриговать против него. Таким образом, летом 1424 года он начал подозревать, что его собираются потихоньку отстранить от дел, поэтому осенью Карманьола, не объясняя причин, отказался от губернаторства. Он поспешил в Милан и потребовал непосредственной встречи с Филиппо. Ему отказали. Теперь, встревоженный и напуганный (пожалуй, не без основания), опасающийся за собственную жизнь, он покинул город и провел зиму в Пьемонте, оценивая свое положение. В начале 1425 года он собрался с мыслями и 23 февраля добрался до Венеции.
Прибыл он как нельзя вовремя. Появление самого прославленного генерала эпохи подтверждало худшие опасения насчет амбиций Висконти и информацию о том, что он слаб. Карманьола предложил вести венецианскую армию против бывшего своего благодетеля, чем произвел глубокое впечатление на сенат. Через неделю его предложение в принципе было принято, и Карманьола выехал в Тревизо, где предстояло подписать договор с Флоренцией и где, согласно тайному плану, Филиппо Мария собирался отравить его (что подтверждено документально). Даже теперь дипломатические и военные приготовления заняли целый год, но к февралю 1426 года долгожданная лига была создана и Карманьолу назначили главнокомандующим венецианской армией на terra firma с содержанием в тысячу золотых дукатов в месяц. На торжественной церемонии в базилике Сан Марко он получил из рук дожа знамя Святого Марка.