История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
Столь же деловой характер присущ и южносулавесийским историческим сводам — бугийским «атториолонг» и макассарским «патториолоанг». Возникшие, быть может, из княжеских родословий, они отличаются чрезвычайной лаконичностью и трезвостью и нередко черпают материалы из памятных книг соответствующего княжеского рода. Южносулавесийские средневековые историки поражают требовательностью к себе, стремлением к объективизации даже ранней мифологической истории, отсутствием в их трудах романизированных мотивировок деяний князей. Замечательно обоснование составления исторического свода Гоа, видимо одного из самых старых на Южном Сулавеси. Автор объясняет, почему взялся за работу: «...из опасения, что потомство забудет наших прежних
Важную составную часть бугийской и макассарской литературы составляли переводы с малайского. Но с малайского языка на Южном Сулавеси не только переводили — на нем создавали и оригинальные сочинения. На малайском велись здесь некоторые из памятных книг; здесь же, по-видимому, был составлен хранящийся в Британском музее малайскоязычный текст историко-этического содержания с краткой историей Гоа и Боне; здесь пишет свою не дошедшую до нас полностью «Хикаят танах Хиту» («Повесть о земле Хиту») имам Риджали, неутомимый борец за свободу о-ва Амбон. На Сулавеси был создан и единственный из малайских жанров, с уверенностью датируемый XVII в., — «Шаир пранг Менгкасар» («Шаир о макассарской войне»).
Как явствует уже из названия поэмы, предложенного ее публикатором С. Скиннером (оба сохранившихся списка шаира безымянны), она имеет мало общего с аллегорическими шаирами Хамзы Пансури, равно как и с более поздними романическими шаирами. «Шаир о макассарской войне» был написан по горячим следам упорной и кровопролитной голландско-макассарской войны 1666—1669 гг. В результате этой войны Макассар — энергичнейший конкурент Ост-Индской компании — был поставлен на колени, и автор поэмы Энче Амин хочет, чтобы и в «других странах» малайского мира поняли, какая опасность нависла над ними:
Хочу я вас, господа, упредить:
Не надо с голландцем дружбу водить,
Как шайтан, он стремится слабым вредить,
Раз пригревши, его нипочем не избыть.
«Шаир о макассарской войне», однако, не только поэма-предостережение, но и поэма-восхваление, призванная воспеть макассарских вождей во главе с храбрым и мудрым султаном Хасануддином, который «денно и нощно крепит шариат». В образах защитников Макассара эпическая типизация решительно преобладает над индивидуализацией. Точная в общем последовательность событий, описываемых в поэме, географическая привязанность их, аутентичность имен только подчеркивают, насколько одинаково храбры, одинаково верны своему долгу, одинаково исполнительны макассарские военачальники, несмотря на разные в общем слова, которыми описываются их достоинства. Нормативными представлениями о том, что может, а что не может быть предметом литературного описания, следует, видимо, объяснить и то, почему Энче Амин ни словом не обмолвился о главной причине войны — голландских претензиях на монополию торговли в Южных морях, хотя сам, быть может, составлял то письмо Хасануддина, в котором у представителей компании выяснялось, неужели они и впрямь «думают, что бог отвел эти острова, столь отдаленные от их родины, исключительно для их торговли».
В своем движении на восток малайская литература и малайский литературный язык не остановились на Южном Сулавеси. Мы знаем, что малайскоязычные литературные памятники создаются на Тернате, на Амбоне, наконец, на островах Сулу, входящих ныне в состав Филиппин. Однако, если в восточной Индонезии малайскоязычная литература, как правило, испытывала влияние лишь местных культурных традиций, то в западной Индонезии ей нередко приходилось к тому же сталкиваться со встречным влиянием древней яванской культуры. В свою очередь, малайскоязычная литература в качестве культурного посредника оказала влияние на яванскую литературу.
Принято считать, что уже в XIV—XV вв. среди яванцев полным ходом шла натурализация индийской культуры, причем культура ислама, тогда же активизировавшаяся на Яве, в известной мере форсировала этот процесс и в то же время сама подверглась основательной яванизации. Одако омертвение санскритизированного древнеяванского литературного языка сделало невозможным и сохранение древнеяванской просодии, основанной на чередованиях долгих и кратких слогов. В результате древнеяванские поэтические размеры сменяются метрической системой тембанг мачапат, представляющей собой, по всей вероятности, литературную модификацию яванского народного стихосложения.
В размерах тембанг мачапат, варьирующихся в пределах одного произведения, и написаны «Жизнеописания пророков» («Серат анбийя»), относящиеся, по-видимому, к XVII в. и восходящие к арабо-персидским оригиналам или к малайским версиям этих оригиналов. «Жизнеописания пророков» нередко весьма апокрифичны, с точки зрения ортодоксального мусульманина: Адам и Хава (Ева) ссорятся в них из-за того, каким образом им переженить своих красивых и некрасивых детей; Сис (Сиф), родоначальник халифов, рождается от Адама без помощи Хавы и получает в жены небесную деву, а часть красивых сыновей, взяв с собою сестер, бегут в Китай и кладут там начало племени идолопоклонников. К биографиям общемусульманских пророков нередко присовокупляются биографии первых учителей ислама на Яве, но чаще они составляют содержание особых поэм. Описываемые в одной из них — «Совете святых» («Мушавартан поро наби») — разногласия шейха Лемаха Абанга (он же Сити Дженар) с восемью своими собратьями и сожжение его как еретика говорят, по всей вероятности, о действительно имевших место противоречиях в среде яванских мусульман. Законченное и нередко артистическое выражение та же борьба идей находит и в сулуках — интересных образцах яванской религиозной поэзии.
«Сулук» по-арабски значит «странствие», в суфийской литературе под этим словом подразумевалось странствие в поисках бога. На Яве сулуками обычно назывались короткие, часто построенные в виде диалогов поэмы в размерах мачапат, которые исполнялись нараспев во время религиозных собраний.
Процитируем две строфы из достаточно характерной в своем роде поэмы «Сулук кадресан»:
Я представление смотрел:
Как раз показывал даланг,
Как Дармавангса, мудрый вождь,
Послом в Нгастину Кресну слал,
Чтоб город миром взять.
Коравы, выбрав смерть в бою,
Не сдали братьям славный град.
И я во все глаза смотрел,
Как ловко действует даланг.
Он поспевал всегда, везде,
Повелевал и исполнял,
Посольства затевал.
Исчезли б разом князь и шут,
Когда бы вдруг замолк даланг.
(За основу взят перевод Г. В. Я. Древеса)
Обратившись к контексту, нетрудно убедиться в том, что это описание представления яванского кукольно-теневого театра ваянг-кулит (даланг — кукловод) являет собой развернутую метафору, с помощью которой автор, Ибраисморо (Ибрахим Влюбленный), хочет передать основополагающую идею умеренного суфизма: подлинным бытием можно считать лишь бытие Творца, а созданная им Вселенная и населяющие ее существа одновременно как бы и существуют и не существуют, полностью завися от божественного бытия.