История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
Известное исключение в этом отношении составляла Япония, где в конце XVI — начале XVII в. деятельность христианских миссионеров включала и определенную пропаганду светских литературных памятников Запада. В 1592 г. переводятся речи Цицерона, в 1600 г. — стихи Вергилия. В эти же годы начинается и знакомство европейцев, прибывших в Японию, с классическими памятниками феодального эпоса. В 1592 г. специально для миссионеров в латинской транскрипции печатается военная эпопея «Повествование о доме Тайра» (XIII в.). Издание преследовало и другую цель — обучение японцев латинскому алфавиту. Появлению подобных книг способствовало то, что уже в 1590 г. в Японию был ввезен первый европейский печатный станок. В начале XVII в. Общество японских христиан издает для миссионеров отрывки из другой эпопеи — «Записки о великом мире» (XIV в.). Так осуществлялись первые литературные контакты на Дальнем Востоке. Они установились в первую очередь в Японии, где христианство получило наибольшее распространение и вызвало живой интерес местных
Первые переводы европейских сочинений на живой, разговорный японский язык, выполненные миссионерами совместно с японскими христианами, внесли определенную лепту в развитие литературного языка и обогатили его лексику. Даже издание «Повествования о доме Тайра» латиницей было не механическим переложением оригинала, а обработкой — в нем резко возросла роль диалогов, а язык максимально приблизился к разговорной речи.
К XVII в. в странах Восточной Азии и во Вьетнаме существовала во многом сходная система литературы с четким разделением на «высокую» и изящную словесность и на «низкую», простонародную литературу. «Высокая» словесность включала в себя поэзию и неповествовательную (бессюжетную) прозу на общем для Китая, Кореи, Вьетнама и Японии литературном языке, в основу которого были положены нормы древнекитайской лексики и грамматики. К неповествовательной прозе относились жизнеописания, записки, отдельные поэмы в прозе, хвалы, доклады трону, письма, жертвенные речи, тексты мемориальных стел, исторические сочинения и т. п. Эта обширная сфера литературы сложилась окончательно в Китае к VIII—IX вв. и была перенесена в другие страны Дальнего Востока. Жанры эти несли на себе отчетливые следы внелитературной (в большинстве случаев деловой или обрядовой) функции и были тесно связаны с конфуцианством. В Китае, Корее, Вьетнаме «высокая», официально признаваемая литература исчерпывалась этими функциональными жанрами и поэзией (в основном на китайском языке). Сложнее дело обстояло в Японии, где в силу давних традиций литературы на родном языке и в связи с ранним развитием повествовательной прозы с XI в. некоторые ее жанры также были отнесены к «высокой» литературе. В нее входили классические повести-моногатари, героические эпопеи (гунки), чисто японские поэтические жанры (танка, рэнга, хайку).
«Низкая» литература в этих странах в XVII в. представляла собой, как правило, произведения на живых языках (разговорном китайском — байхуа, корейском, вьетнамском, японском). Это были главным образом повествовательные произведения (романы, повести, повествовательные поэмы во Вьетнаме) и драмы; частично, по-видимому, сюда входили и стихотворения, связанные с традицией народной песни либо сатирические. Это была в основном городская литература, она предназначалась для гораздо более широкого читателя, чем «высокая» словесность, и при этом менее образованного, чем представители высших сословий.
Литература «низкая» родилась на Дальнем Востоке задолго до XVII в., но именно к этому времени она настолько разрослась и окрепла, что стала претендовать на положение, равное «высокой» словесности. Об этом свидетельствуют высказывания китайских писателей того времени, утверждавших, что городские повести или драматические сочинения должны оцениваться не ниже «священных» текстов конфуцианского канона.
В литературах наиболее развитых стран региона — Китая и Японии — XVII век был периодом своеобразного равновесия между «высокой» и «низкой» словесностью. Традиционные жанры средневековой литературы не отмирают еще долго, ими широко пользуются мыслители и поэты, но рядом с ними уже вполне сформировались новые жанры, связанные с городской общественной средой. Эти жанры в несколько преображенном виде окажутся впоследствии в центре системы литературы Нового времени. Но произойдет это не так скоро.
Рефеодализация, связанная с маньчжурским завоеванием Китая, разрушение городов маньчжурскими войсками наносят тяжелый урон развитой городской культуре. (Характерно, что в XVIII в. литераторы в Китае уже не ратуют за признание повествовательной прозы, драмы и песни полноправными жанрами литературы.) Усиление Токугавской монархии в Японии XVIII в. также задерживает развитие «низкой» литературы. Во Вьетнаме со второй половины XVII в. начинаются прямые гонения на демократическую литературу на родном языке.
Развитие в XVII в. в Китае, отчасти в Корее, а также в Японии городской культуры привело в этих странах и к демократизации литературы. Героями повестей становятся представители городских низов — мелкие торговцы, гейши, мошенники, воры, все большую роль играет в литературе эстетическое начало, так как, освободившись от внелитературной функции, произведения «низкого» стиля стремятся обойтись и без средневековой дидактики, хотя процесс этот затягивается на десятилетия и даже века. Повествовательность и сюжетность в литературе XVII в. проникают и в столь далекие от них сферы, как поэзия (в Корее и особенно во Вьетнаме) или неповествовательная «высокая» проза (в Китае).
Изменения в самой системе литературы сказались на внутрирегиональных литературных связях. Ранее они затрагивали лишь сферу «высокой» литературы, создававшейся на литературном языке, общем для всего региона и, следовательно, не требовавшем перевода. Теперь же, по мере развития повествовательной литературы, в Корее и Японии появляется интерес
откуда черпают сюжеты многие авторы простонародных книг (канадзоси).
Традиционные взаимосвязи Китая и Японии, развивавшиеся в области идеологии и «высокой» словесности, в XVII в. приобрели новый оттенок. Эти новые качества связаны не только с созданием целой Школы китайской науки в Японии, но и с приездом в Японию некоторых китайских ученых, покинувших родину в знак протеста против маньчжурского завоевания, например Чжу Шунь-шуя (1600—1682), который выступал против слепого следования конфуцианским канонам. Специфическими были и поездки китайских сановников — ученых литераторов — в Японию с просьбой помочь в борьбе с маньчжурами. Эти посольства описаны в китайской литературе, в частности в произведениях известного мыслителя XVII в. Хуан Цзун-си «Записки о горестном плаче за морем», «Записки о прошении войск в Японии», «Поэма об уходе из страны, объятой возмущением». Хуан Цзун-си запечатлел в них и бушующую стихию моря, и богатства японского города, где он побывал. Жизнь Нагасаки с его веселыми кварталами, где лунными ночами певички состязаются в игре на лютне, вызвала отвращение у китайского писателя, привыкшего к более скрытной жизни у себя на родине.
Перечисленные выше факты свидетельствуют о бесспорном усложнении связей между культурами прибрежных стран Восточной и Юго-Восточной Азии, о вовлечении в этот обмен словесными ценностями новых пластов художественного творчества.
Картина литературной жизни стран Восточной Азии в XVII в. осложняется с выходом на политическую арену маньчжуров. Они, начав писать на родном языке лишь в самом конце XVI в., пытаются создать в XVII в. свою литературу. Формирование ее проходило первоначально под влиянием монгольской письменности, но стремление к собственной государственности привлекло внимание маньчжуров к конфуцианскому учению (еще в годы борьбы с Китаем). Начали появляться переводы книг конфуцианского канона, исторических сочинений, а впоследствии даже эпопей и романов. Распространение среди маньчжур ламаизма привело и к установлению маньчжуро-монголо-тибетских культурных связей. При маньчжурах в Пекине учреждается школа тибетской словесности, которую возглавлял удзумчинский монгол Гомбоджав — блестящий знаток восточных языков и отличный стилист. Маньчжурская столица становится и центром печатания монгольских книг. Результатом этого, однако, был не расцвет собственного оригинального творчества, а лишь усиление переводческой деятельности. Разница между культурным уровнем маньчжур, завоевавших Китай, и многовековой литературной традицией покоренных китайцев была столь велика, что завоеватели, как это уже не раз бывало в истории Китая, постепенно все более попадали под культурное влияние самих китайцев. Они усваивали язык, манеру изложения, стиль, жанры. Творчество маньчжурских писателей и поэтов (их было сравнительно немного) вливалось в общий поток китайской литературы. В стихах жанра цы такого тонкого поэта-маньчжура, как Налань Син-дэ, родившегося в 1655 г., через десять лет после завоевания Китая, очень трудно уловить что-либо специфически маньчжурское.
В центральноазиатский культурный регион в рассматриваемый период можно отнести только две литературы: тибетскую и монгольскую, связанные единством религиозно-духовной культуры. Единство это укрепляется именно в XVII в., когда ламаизм как особая форма буддизма распространяется широко по всему тибето-монгольскому миру и, по точному определению монгольского историка Ш. Биры, начинает «безраздельно господствовать во всех сферах умственной деятельности монголов». Одновременно литературный тибетский язык — язык религиозной и научной словесности — получает все большее и большее распространение в Центральной Азии. Можно даже сказать, что монгольская литература этого времени развивается подобно другим позднесредневековым литературам на двух языках: монгольском и тибетском, причем по-тибетски пишутся в это время не только богословские, но и научные сочинения, содержащие элементы художественности. Крупнейший монгольский ученый-книжник XVII в. Зая Пандита Халхасский (Лубсан Принлэй) — ученик V Далай-ламы, с почетом принимавшийся и маньчжурским двором в Пекине, писал и по-тибетски, и по-монгольски исторические и житийные сочинения. Вообще для монгольских писателей того времени, бывших одновременно и ламаистскими деятелями и учеными, характерны многочисленные передвижения и длительные поездки по всему тибето-монгольскому миру. Так, создатель ойратской (калмыцкой) письменности, блестящий переводчик с тибетского и санскрита Зая Пандита Ойратский (Намхай Джамц) неоднократно совершал паломничества в Тибет, ездил в Джунгарию, побывал у волжских калмыков. Все это, бесспорно, значительно расширяло кругозор монгольских книжников.