История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Ле Куй Дон стремился, не порывая с конфуцианством, обосновать право на усвоение европейских знаний: «Вижу, что рассуждают они (европейцы. — Н. Н.) о географии, земном шаре, горах и холмах, морях и реках, приливах и отливах, о ветрах и дожде в большинстве случаев истинно».
Эта жажда знаний направлялась также на литературу и фольклор. Ле Куй Дон и Фан Хюи Тю создали большие библиографические труды, которые можно рассматривать как первые обзорные работы по истории вьетнамской литературы.
Литераторы XVIII — начала XIX столетия, острее чем когда-либо прежде чувствовавшие свою связь с народным творчеством, записывали произведения фольклора. На рубеже XVIII—XIX вв. во Вьетнаме были сделаны первые записи народных песен. Ле Куй Дон записывал
В народном творчестве этого времени усиливались сатирические тенденции, что не всегда нравилось даже передовым мыслителям эпохи. Так, о народном театре тео, в котором широко использовались фольклорные сюжеты и часто исполнялись комические сценки, Ле Куй Дон с нескрываемым неодобрением писал: «Тот, кто шутовством посягает на доброе имя отцов и матерей, именуется комедиантом. Действо, порочащее государя и чиновных особ, — это и есть тео». Известна песня, высмеивающая могущественного в 80-е годы XVIII в. временщика Хоанг Динь Бао:
Вельможи сановные, видно,
Ослепли все, как один;
Не видят; средь царских жен нежится
Регент — наш господин.
Во второй половине XVIII в., как полагают, оформился цикл анекдотов о Высокоученом Куине. Этот персонаж выражал стремление личности к самоутверждению в условиях всеподавляющей деспотии. Его смех — это смех человека, который стоит, низко склонив голову перед всемогущими повелителями (иначе ему эту голову снесет меч палача), и, внешне оказывая знаки почтительности, одновременно умно и дерзко над ними издевается. Герой другого цикла анекдотов, формировавшегося в то время, — Высокоученый Мясник невежествен и глуп, его карьера предстает как результат комических случайностей. Этот, выражаясь словами А. М. Горького, «иронический удачник» давал саркастическую оценку правящих верхов с точки зрения низших социальных слоев.
По-видимому, в XVIII в. возникают также исторические песни, посвященные вождям крестьянских восстаний и имеющие особую обличительную направленность. Герой «Песни о юноше Лиа» произносит инвективу в адрес феодалов:
«Отчего жестоки они,
Бедняков не жалеют?
Поистине: стая собак они!»
Рассердился Лиа, разгневался...
Изображение героических персонажей, выступающих в защиту поруганной справедливости, равно как и обличительно-сатирические тенденции, свойственные фольклору, — все это нашло преломление и в литературе, развитие которой шло в сложных условиях. Как и в предыдущем веке, вьетнамская литература продолжала развиваться на двух языках: общерегиональном (китайском) литературном языке, который во Вьетнаме назывался ханваном, и на национальном языке с использованием особой иероглифической письменности тьыном. Начиная с конца XVII в. и в XVIII в. произведения, написанные на вьетнамском языке, запрещались. Монархи из меценатов превратились в злобствующих гонителей. Обусловлено это было тем, что в обстановке обострявшихся социальных противоречий литература (особенно произведения на вьетнамском языке) часто становилась рупором неофициальных и, с точки зрения властей, крамольных идей. Литература на родном языке, которая была доступна народу (певцы и сказители доносили эти произведения до неграмотной массы крестьянства), вызывала раздражение у властителей, стремившихся утвердить свою «избранность», свое монопольное положение в области духовной культуры и отгородиться от народа непонятным ему письменным языком ханваном — языком, вообще плохо воспринимаемым на слух. Правители Северного Вьетнама были озабочены тем, чтобы отучить своих подданных от чтения книг на вьетнамском языке, ради этого они не останавливались перед сожжением как ксилографических изданий, так и деревянных досок, с которых они печатались. В те времена бытовал печальной памяти афоризм: «Просторечье — отец неприличия».
Но знаменательно, что сановники княжеского двора, стремясь довести до сведения народа волю правителя, вознамерившегося искоренить поэзию на вьетнамском языке, воспользовались формами, ею же самой выработанными. Довольно гладкими вьетнамскими стихами, сложенными по повелению князя Чинь Така, в 1760 г. княжеские сановники выносили смертный приговор литературе на вьетнамском языке, не замечая, что тем самым они признают ее жизненность.
Показательно, что под репрессии не попали высокопоставленные авторы, развлекающиеся вместе с князьями Чинями сочинением стихов на вьетнамском языке. Очевидно, литературные произведения преследовались не столько из-за их языковой принадлежности, сколько из-за содержания, которое не устраивало феодальных правителей.
Литературный труд поэтов, писавших по-вьетнамски, не приносил им ни славы, ни богатства, а мог навлечь на них только немилость. Не спасали и самоуничижительные строки, которые ставили авторы в конце произведений, чтобы подчеркнуть, что они рассматривают плоды своего творчества как несерьезное, развлекательное чтиво. Поэтому многие писатели почитали за благо скрывать свое авторство; так во вьетнамской литературе появилось значительное количество анонимных произведений. Но была и другая причина анонимности, она заключалась в сближавших литературу с фольклором особенностях создания и бытования некоторых литературных жанров (например, «простонародных» повествовательных поэм), в эту эпоху поэмы бытовали и в устной и в письменной форме, нередко их сочинителями выступали народные сказители.
Система жанров, сформировавшаяся во вьетнамской литературе уже в XVII в., не претерпевает в XVIII столетии коренных изменений (в наибольшей степени новыми жанрами обогащается проза на ханване), но серьезные перемены происходят внутри уже сложившихся жанровых форм. В литературе преобладает сознательное стремление, ни в коей мере не отказываясь от традиций, творчески развивать их, откликаясь на требования изменяющейся жизни. И если в прошлом сила традиций выражалась подчас в крайних формах — призывах к простому подражанию («подлежит вам шаг за шагом следовать за древними, приняв их за образец», — наставлял учеников поэт Фунг Кхак Кхоан, 1528—1613), то в XVIII в. авторитет древних авторов привлекается уже для того, чтобы оправдать и защитить новое в литературе. Ле Куй Дон писал: «Люди минувших времен говорили: сочиняя стихи и прозу, делая записи о событиях, одного лишь опасайтесь — неизменности; хотели они сказать этим, что следует из слов и мыслей, принадлежащих древним, выковывать новое, а не брести старыми путями».
Вопреки господствовавшим ранее дидактическим взглядам конфуцианцев на литературу, считавших, что «сочинения для того и служат, чтобы через их посредство распространять истинное учение», все явственнее звучит мысль о самостоятельном эстетическом значении литературы. Поэт Фам Нгуен Зу (Тхать Донг) утверждал, что «поэзия — это лишь вид искусства» и что «в поэзии мы выражаем свои устремления, с тем чтобы дать выход вдохновению». Такие высказывания вызывали резкую реакцию у сторонников консервативных взглядов: «Писания Тхать Донга будто мечущаяся лодка без привязи, будто взъярившаяся лошадь...» — иронизировал один из них.
Характерная черта литературы XVIII в. — пристальное внимание к судьбе, чувствам, чаяниям человека. Ранее интересы личности отходили далеко на задний план перед непререкаемостью конфуцианских принципов беспрекословного подчинения подданного — монарху, сына — отцу, жены — мужу. Сетуя на падение престижа конфуцианства, литератор Нгуен Тхиеп (1723—1804) отмечал как одну из важнейших причин этого явления рост материальных интересов в жизни общества:
Святое учение пришло в упадок,