История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Казанова Джакомо

Мое внимание, мои выходки, мои большие и малые усилия довели до сведения всех не позднее, чем на третий день, что я остановил свой выбор на ней. Муж, который был предупрежден публично, старался казаться бесстрашным, и не обращал внимания, когда ему говорили, что я опасен. Я притворялся скромным, и зачастую беззаботным. Что касается его, то, соответственно его роли, он побуждал меня ухаживать за его женой, которая, в свою очередь, играла, очень плохо, disinvolta [34] .

34

беззастенчивую.

На пятый или шестой день, гуляя со мной

в саду, она была настолько глупа, что стала объяснять мне действительные причины своего беспокойства, и вред, который причиняет себе ее муж, давая ей поводы для него. Я ей ответил дружеским тоном, что единственным средством исправить его в короткий срок является притвориться, что она не видит, как он делает политесы ее сестре, и, в свою очередь, притвориться влюбленной в меня. Чтобы заставить принять эту игру, я сказал ей, что это трудно, и что надо обладать большим умом, чтобы играть такую сложную роль. Она заверила меня, что будет играть превосходно; но она играла так плохо, что компания поняла, что проект мой собственный. Когда я оказался с ней в аллеях сада, убедившись, что никто нас не видит, и стал объяснять ей, что хочу лишь получше ввести ее в роль, она стала серьезна, затем повелительна, и, наконец, использовала неосторожное средство отдалиться от меня — бегство, присоединившись к другим, которые затем посмеялись надо мной, называя меня плохим охотником. Я тщетно упрекал ее за эти действия нежданным триумфом, который она принесла своему мужу. Я похвалил ее ум и выразил сожаление по поводу ее воспитания. Я сказал, чтобы ее успокоить, что мои манеры с умной женщиной, вроде нее, были таковы, как это принято в хорошей компании.

Но через десять — двенадцать дней она отчаялась во мне, говоря, что я, будучи священником, должен знать, что в области любви малейшее прикосновение — это смертный грех, что Бог все видит, и что она не хочет ни погубить свою душу, ни подвергнуться стыду оттого, что придется сказать исповеднику, что она согрешила, творя безобразие со священником. Я сказал ей, что я не священник, но она, наконец, меня сразила, спросив, сознаю ли я, что то, что я хочу проделать с ней, является греховным. Не имея мужества это отрицать, я увидел, что должен прекратить игру.

Я стал холоден с ней, и старый граф сказал при всех, что моя холодность вызвана моей неудачей, на что я не преминул ответить в набожной манере, что ее поведение дает повод судить ложно о тех, кто познал мир, но это было уже бесполезно. Но вот забавный инцидент, который произошел при развитии пьесы.

На Вознесение мы все нанесли визит мадам Бергали, знаменитой на итальянском Парнасе. При возвращении в Пасеан красивая фермерша захотела перейти в четырехместный экипаж, где ее муж уже сел с ее сестрой, а я был один в двухколесной коляске. Я поднял шум, жалуясь на это недоверие, и компания заявила ей, что она не может нанести мне такое оскорбление. Тогда она пришла, и я сказал кучеру, что хотел бы ехать по самой короткой дороге; мы отделились от остальных экипажей, поехав дорогой через лес Цекини. Небо было прекрасное, но менее чем через полчаса поднялась буря, вроде тех, которые случаются в Италии, которые длятся полчаса и готовы, кажется, потрясти землю и все стихии, и кончаются ничем, возвращая спокойное небо, освежая воздух, так что обычно они приносят больше пользы, чем вреда.

— Ах! Боже мой! — сказала фермерша — Разразилась буря!

— Да, и, хотя коляска покрыта, дождь испортит вашу одежду, мне очень жаль.

— Я спокойна за платье, но я боюсь грома.

— Заткните уши.

— А молнии?

— Форейтор, укроемся где-нибудь.

— Дома есть в получасе езды отсюда, ответил он, но через полчаса буря прекратится.

Сказав это, он спокойно продолжает свой путь, и вот, вспышки продолжаются, гром грохочет, а бедная женщина дрожит. Начинается дождь. Я снимаю манто, чтобы прикрыть спереди нас обоих, и после большой вспышки, предвещающей молнию, мы видим разряд в ста шагах перед нами. Лошади рвутся, и моя бедная дама охвачена спазматическими конвульсиями. Она прыгает на меня, сжимая крепко меня в своих объятиях. Я наклоняюсь, чтобы подобрать манто, которое упало у наших ног, и, поднимая его, прихватываю с ним ее юбки. В момент, когда она хочет их опустить, новый всплеск молнии, и страх мешает ей двигаться. Желая положить манто на нее, я пододвигаюсь, и она положительно падает на меня, а я быстро занимаю позицию верхом. Ее позиция не может более быть удачной, я не теряю времени, я мгновенно прилаживаюсь, делая вид, что поправляю мои часы на поясе штанов. Понимая, что если она не помешает мне очень быстро, она не сможет больше защититься, она делает усилие, но я говорю ей, что если она не притворится потерявшей сознание, форейтор повернется, и увидит все. Говоря эти слова, я оставляю то, что она называет меня нечестивцем, на ее совести, я хватаю ее за зад, и я одерживаю наиболее полную победу, что когда-либо получал умный гладиатор.

Лил дождь и дул очень сильный ветер в лицо, она чувствовала себя униженной и серьезно говорила мне, что я уронил ее честь, так как кучер сидел таким образом, что мог все видеть.

— Я его вижу, сказал я, и он и не думает повернуться, и как бы то ни было, манто нас укрывает полностью обоих: Будьте благоразумны и держитесь, как будто вы в обмороке, потому что я вас не выдам.

Я ее убедил, и она спрашивает, как я мог вызвать молнии с таким коварством; я ей отвечаю, что молния была в сговоре со мной, и она готова поверить, что это правда; она уже почти не боится, и, увидев и почувствовав мой экстаз, спрашивает меня, закончил ли я. Я смеюсь, говоря ей, что нет, потому что хочу ее согласия вплоть до окончания бури. Соглашайтесь, или я сброшу манто.

— Вы ужасный человек, который сделает меня несчастной для конца моих дней. Наконец, вы довольны?

— Нет.

— Чего же вы хотите?

— Поток поцелуев.

— Как я несчастна! Ну ладно.

— Скажите, что простили меня. Согласитесь, что я доставил вам удовольствие.

— Да. Вы это видите. Я прощаю вас.

Затем я ее вытер; и, обратившись к ней с просьбой ответить мне той же любезностью, я увидел ее улыбающийся рот.

— Скажите мне, что вы меня любите, — сказал я.

— Нет, потому что вы атеист и вас ждет ад.

Затем мы вернулись на свое место, и погода успокоилась. Я ее уверил, что форейтор ни разу не обернулся. Смеясь над приключением и целуя ее руки, я сказал ей, что уверен, что исцелил ее от страха грома, но она не раскроет никогда секрета лечения. Она мне ответила, что, по крайней мере, она уверена, что ни одна женщина не была излечена таким лекарством.

— Это, говорю я ей, должно было происходить за тысячу лет миллион раз. Я даже скажу вам, что, садясь в экипаж, я делал на него расчет, потому что я не знал другого средства, чем это, чтобы вами овладеть. Утешьтесь. Знайте, что в мире нет ни одной боязливой женщины, которая в вашем случае смогла бы сопротивляться.

— Я верю этому, но на будущее я буду путешествовать только с мужем.

— Вы поступите дурно, потому что вашему мужу не достанет ума утешить вас так, как я.

— Это верно. Мы получили с вами уникальные знания; но будьте уверены, я больше не буду путешествовать с вами.

С такими красивыми диалогами мы достигли Пасеан раньше всех других. Едва выйдя из экипажа, она побежала и заперлась в своей комнате, пока я искал экю, чтобы дать его форейтору. Он засмеялся.

— Отчего ты смеешься?

— Вы отлично знаете.

— Держи. Это дукат. Но будь неболтлив.

Глава VI

Смерть моей бабушки и ее последствия. Я теряю расположение г-на де Малипьеро. Больше нет дома. Тинторетта. Меня помещают в семинарию. За мной охотятся. Меня запирают в форт.

За ужином говорили только о буре, и фермер, зная о болезни жены, сказал мне, что он уверен, что я никогда не поеду больше с ней. — И я с ним, — добавила она, — потому что этот нечестивый заклинал молнии своими выходками.