История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4
Шрифт:
Убедившись, что все это возможно, я сообщил проект М. М., которая пришла от него в восторг. Мы назначили день пятницы, следующий после праздника Вознесения, и в тот же день я пришел в маске в приемную, где мы сверили часы; затем я направился в казен, где распорядился об ужине на двоих.
Через час после захода солнца я отправился к церкви Св. Франциска в Виноградниках, где держал свою лодку в «каване» [25] , который нанял для этой цели. Осушив лодку и приведя ее в порядок, я быстро переоделся в костюм лодочников, встал на корму и направился прямой дорогой к монастырскому берегу; дверь открылась сразу же по моем прибытии, мне не нужно было ждать и четырех минут. Едва дверь открылась, М. М. вышла, дверь снова закрылась, и она спустилась в лодку, закутанная в плащ с капюшоном. В четверть часа, не слишком напрягаясь, я подплыл к казену, где она сошла, а я вслед за ней две минуты спустя, потому что надо было привязать лодку на цепь и закрепить замок, чтобы обезопасить ее от воров, которые развлекались обычно ночью, воруя все, что не было надежно привязано. Я был весь в поту, но это не помешало моему ангелу прыгнуть мне на шею; узнавание усилило любовь, гордый своим подвигом, я
25
маленький бокс — прим. перев.
Ночи были короткие. Она должна была возвращаться в монастырь к шести часам, и прозвонило четыре, когда мы сели за стол. Но то, что не только загасило нашу радость, но и привело в ужас, была гроза, которая разразилась под конец. Мы могли только надеяться на природу этих гроз, которые обычно длятся не более часа, мы надеялись, что все будет как обычно, и гроза не оставит после себя ветра, слишком сильного для меня, хотя и достаточно смелого, но не имеющего ни практики, ни умения гондольера.
По меньшей мере полчаса гроза перемежалась разрядами молнии и грома, раздавались непрерывные раскаты, и наконец, после сильного ливня, небо снова прояснилось, но без лунного света, которого и не могло появиться в праздник Вознесения. Прозвонило пять часов, но случилось то, чего я опасался. После грозы задул ветер гарбин [26] , противный мне, и дул сильно — ma tiranno del mar Libecchio resta [27] . Этот Либекко , которого Ариосто справедливо назвал тираном моря, зюйд-вест, беспокоил меня, хотя я ничего не говорил М. М. Я сказал ей, что мы должны пожертвовать часом удовольствия ради осторожности. Надо было уходить, потому что, если ветер усилится, будет невозможно выйти из-за укрытия. Она вняла разуму и направилась к кофру, от которого у нее тоже был ключ, чтобы достать оттуда сорок-пятьдесят цехинов. Она была приятно удивлена, увидев раза в четыре больше золота, чем там было в конце поста. Она поблагодарила меня, что я ничего ей не говорил, и сказала, что ей ничего не нужно, кроме моего сердца, спустилась в лодку и ожидала меня. Я поднялся на корму, полный одновременно храбрости и страха, и через пять минут вышел из-за укрытия берега. Но там я встретил сопротивление, превосходящее мои силы. Без этого сопротивления я мог бы догрести за десять минут. Без носового гребца мне показалось невозможным преодолеть силу ветра и течения; я греб изо всех сил, но все, чего я добивался, было лишь помешать лодке отступить назад. После получаса такого отчаянного положения я почувствовал, что выдыхаюсь и не смею ничего сказать; я не мог и подумать, чтобы отдохнуть, потому что малейший отдых сейчас же отбрасывал нас назад. М. М. хранила молчание, боясь что-либо сказать, потому что понимала, что у меня нет сил ей ответить. Я чувствовал, что мы погибаем. Вдали я увидел быстро подплывающую барку; будучи уверен, что нам помогут, я ожидал, пока она нас догонит, потому что без этого из-за ветра они меня бы не услышали. Как только я увидел их слева от меня, на расстоянии лишь двух туазов, я закричал:
26
зюйд-вест — прим. перев.
27
И ты, тиран моря , Либекко — из «Неистового Роланда» Ариосто
— На помощь, даю два цехина.
Барка спустила парус, подошла ко мне на четырех веслах, приблизилась, и я попросил доставить меня на противоположную сторону острова. Они попросили цехин, который я сразу дал, пообещав другой человеку, который доведет меня до точки, поднявшись на корму. Меньше чем за десять минут, со мной на носу, мы оказались около маленькой монастырской пристани, но тайна была для меня слишком дорога, чтобы ею рисковать. Мы проплыли до поворота, где я отпустил моего человека, дав ему его цехин. Оттуда, при попутном ветре, я легко добрался до маленькой двери, где М. М. вышла, сказав мне лишь четыре слова:
— Иди спать в казен.
Я счел ее совет весьма мудрым, и последовал ему. Ветер был благоприятный; поступив иначе, я оказался бы опять в опасности. Я пошел спать, проспал восемь часов, написал М. М., что чувствую себя хорошо, и мы увидимся у решетки; затем я направился к Св. Франциску где, поместив свою лодку в кавану , вышел на берег.
На следующий день М. М. вышла к решетке одна, чтобы обсудить со мной то, что с нами произошло. Но в результате этого обсуждения мы не пришли к выводу, что не следует в дальнейшем подвергать себя подобной опасности; мы лишь решили, что следует предвидеть грозу, когда они случатся в другой раз, покидая казен немедленно, как только заметим, что она надвигается. Нам для этого нужно только четверть часа. Это была единственная предосторожность, которую нам позволила принять любовь. Мы назначили следующую встречу на третий праздник Пятидесятницы. Если бы мы не встретили барку, направлявшуюся на Торчелло, я должен был бы вернуться с М. М. в казен, и она не смогла бы больше вернуться в монастырь, оставшись со мной. Я вынужден был бы уехать с ней из Венеции и не смог бы больше туда вернуться, и ее судьба оказалась бы связана с моей; вся моя жизнь повернулась бы по-другому, сложилась бы иначе, чем та, чьи повороты привели меня сегодня, в возрасте семидесяти двух лет,
Так продолжалось три месяца, мы виделись раз в неделю, всегда влюбленные, без всяких осложнений. М. М. не могла отказать себе в удовольствии отчитываться перед послом, которому я также писал обо всем, что у нас происходило. Он отвечал нам, что поздравляет нас с тем счастьем, которым мы пользуемся, но не может не предвидеть несчастий, если мы не решимся с этим покончить.
Г-н Мюррей, министр-резидент Англии, прекрасный человек, полный ума, ученый, и к тому же большой любитель прекрасного пола, Бахуса и хорошего стола, содержавший знаменитую Анчиллу; встретив меня в Падуе, хотел со мной познакомиться. Этот доблестный муж, после трех или четырех ужинов со мной, стал моим другом примерно того же сорта, каким был посол, с той только разницей, что тот любил быть наблюдателем, а этот — сам давать спектакли. Я не слишком был сведущ в этих любовных баталиях, где в действительности он блистал, а сладострастница Анчилла с удовольствием имела меня в качестве свидетеля; но я никогда не давал им сатисфакции, участвуя самому в их сражениях. Я любил М. М., но это была не главная причина. Анчила все время была охрипшая и жаловалась на боли в горле. Я опасался с.(ифилиса ), хотя Мюррей чувствовал себя хорошо. Она умерла осенью, и за четверть часа до того, как ей испустить дух, ее возлюбленный Мюррей в моем присутствии исполнил перед нею обязанности нежного любовника, несмотря на обезображивающий ее рак. Это стало известно всему городу, потому что он сам об этом растрезвонил, называя меня в качестве свидетеля. Это был один из самых поразительных спектаклей, что я видел за всю свою жизнь. Рак, который изглодал нос и половину прекрасного лица этой женщины, поднялся ей по пищеводу два месяца спустя после того, как она сочла себя излечившейся от сифилиса ртутными втираниями, прописанными ей хирургом по имени Лючецци, который был приглашен ее лечить за сотню цехинов. Она обещала ему их в письменной форме, под тем условием, что заплатит их ему только после того, как он сам исполнит при ней роль нежного любовника. Лючецци не хотел пойти на это, а она, будучи упрямой, не хотела платить, по крайней мере, пока он не выполнит оговоренное условие, и дело рассматривал магистрат. В Англии Анчилла выиграла бы свой процесс, но в Венеции она проиграла. Судья в своем заключении сказал, что преступное и невыполнимое условие не может послужить основанием для срыва контракта. Заключение очень разумное.
За два месяца до того, как рак источил и обезобразил очаровательное лицо знаменитой куртизанки, г-н Меммо, мой друг, в дальнейшем прокуратор Св. Марка, просил меня отвести его к ней. Во время самой прекрасной беседы подплыла гондола, и мы увидели выходящего графа де Розенберг, посла двора Вены. Г-н Мемо был этим напуган, поскольку знатный венецианец не может иметь контактов с министром иностранного двора под страхом обвинения в тяжком преступлении. Г-н Мемо быстренько улизнул из комнаты Анчиллы, чтобы спастись, и я вслед за ним, но на лестнице встретил посла, который, видя, как он прячется, разразился смехом. Я сел в гондолу г-на Мемо вместе с ним и проводил его к г-ну Кавалли, секретарю Государственных инквизиторов, который жил в ста шагах оттуда, на том же Большом канале. Единственное средство, которое гарантировало г-на Мемо по меньшей мере от крупного выговора, было пойти тотчас изложить дело секретарю трибунала и убедить его в своей невиновности; было удачно, что я был при этом и мог засвидетельствовать бесхитростность события.
Г-н Кавалли встретил г-на Мемо с улыбкой, говоря, что тот очень хорошо сделал, явившись сразу доложить и не теряя времени. Г-н Мемо, очень удивленный, рассказал ему короткую историю своей встречи, и секретарь с самым серьезным видом сказал ему, что он об этом осведомлен и не сомневается в правдивости его рассказа, потому что обстоятельства те же самые, что ему известны.
Выйдя от г-на Кавалли, мы поговорили об этом достаточно, чтобы решить, что невозможно, чтобы это было ему уже известно, но правилом трибунала было никогда не поднимать завесы тайны над некоторыми вещами.
Резидент Мюррей после смерти Анчиллы остался без официальной любовницы, но, перепрыгивая от одной к другой, он имел все время самых красивых девочек Венеции. Этот любезный эпикуреец уехал спустя два года в Константинополь, где оставался двадцать лет министром своей страны. Он вернулся в Венецию в 1778 году с намерением обосноваться здесь и окончить свои дни, не желая больше вмешиваться в дела политики, но умер в лазарете за восемь дней до окончания своего карантина.
Фортуна, продолжавшая мне благоприятствовать в игре, мои свидания с М. М., тайна которых была от всех скрыта, поскольку монахини, только и способные ее раскрыть, были заинтересованы в ее сохранении, позволяли мне вести весьма счастливую жизнь; но я предвидел, что как только посол решится лишить М. М. надежды, которую она все время сохраняла, увидеть его возвращение в Венецию, он одновременно отзовет своих людей, которых содержал там для своих надобностей, и у нас больше не будет казена. Кроме того, я не мог продолжать ездить в Мурано в одиночку на маленькой лодке, как только наступит плохой сезон.
В первый понедельник октября, день, в который открываются театры и надеваются маски, я отправился к Св. Франциску, взошел на корму своей лодки и поплыл в Мурано забрать М. М., которая меня ожидала; оттуда я пошел в казен и, поскольку ночи становились долгими, мы поужинали, затем легли, и, при звуке будильника, расположились пожелать друг другу любовного доброго утра, когда звук, раздавшийся со стороны канала, заставил меня подойти к окну. Я был удивлен, увидев большое судно, которое отходило, забрав мою лодку. Я говорю ворам, что дам им десять цехинов, если они мне ее оставят, но они смеются, они мне не верят и уплывают, уверенные, что в этот час я не могу ни призвать к защите от воров, ни последовать за ними. Это событие привело меня в уныние, а М. М. — в отчаяние, поскольку она не знала, как я могу исправить положение. Я быстро оделся, не думая больше о любви и сознавая, что у меня только два часа, чтобы найти лодку, чего бы это ни стоило. Меня не беспокоило, смогу ли я найти гондолу, но лодочники не преминут раззвонить назавтра по всему Мурано, что отвозили монахиню в такой-то монастырь. Я мог думать только о том, чтобы найти лодку и купить ее. Я положил в карман пистолеты и, взяв с собой весло и уключину, вышел, заверив М. М., что вернусь с лодкой, даже если придется украсть первую попавшуюся. Для этого я и взял с собой весло и уключину. Воры перепилили мою цепь крепкой пилой. У меня пилы не было.