История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4
Шрифт:
Я ответил, что мне достаточно и трех, что у Тонины есть мать, которую она слушается, и что, судя по обстоятельствам, я полагаю, что она беременна.
Я видел, что, не соглашаясь на это, я становлюсь палачом судьбы этой девочки. Я поехал в тот же день в Мурано и рассказал ей все.
— Ты хочешь меня бросить? — сказала мне она, плача. Ты меня больше не любишь.
— Я люблю тебя от всего сердца, и думаю, что то, что я тебе предлагаю, должно тебя убедить.
— Нет, потому что я не могу принадлежать двоим.
— У тебя будет только один новый любовник. Подумай, что ты станешь хозяйкой приданого, которое может обеспечить тебе очень хорошее замужество, и что я не в состоянии
— Приходи ужинать со мной завтра.
Назавтра она мне сказала, что англичанин прекрасный человек, что когда он говорит по-венециански, он ее смешит, и что она могла бы его полюбить, если мать на это согласится.
— В случае, — сказала она, — если мы не сможем сойтись характерами, мы разойдемся через год, и я получу ренту в двести экю. Я согласна. Поговори с моей матерью.
С тех пор, как Лаура отдала мне свою дочь, я с ней не виделся, и у меня не было времени о ней подумать. В разговоре она сказала мне, что Тонина станет, таким образом, способна себя содержать, и что она покидает Мурано, где должна была прислуживать. Она показала мне сто тридцать цехинов, которые Тонина заработала на моей службе, и сказала, что оставит их себе. Ее дочь Барберина, которая была на год младше Тонины, подошла поцеловать мне руку. Я был ею поражен, я отдал ей все свое серебро и сказал Лауре, что жду ее вместе с сестрой.
Эта добрая мать дала Тонине свое материнское благословение, сказав, что она будет брать с нее только три ливра в день для оплаты проживания в Венеции всего семейства, и та обещала ей это. У нее был еще мальчик, которого она хотела сделать священником, и Барберина, которая должна была стать превосходной портнихой. Старшая ее дочь была уже замужем. Закончив это важное дело, я отправился в приемную, где М. М. сделала мне подарок, выйдя к решетке с К. К. Я почувствовал истинную радость, увидев ее еще более похорошевшей, хотя и грустной и в трауре по случаю смерти матери. Она оставалась там со мной не более четверти часа, опасаясь, что ее заметят и сделают выговор, потому что ей было запрещено выходить в приемную. Я рассказал М. М. всю историю с Тониной, которая переходила жить в Венецию с Резидентом, и увидел, что она недовольна этим событием. Она сказала, что пока я жил с Тониной, она была уверена, что будет меня видеть часто, и что теперь я буду бывать у нее реже. Но приближалось время нашей вечной разлуки.
В тот же вечер я принес Мюррею эту новость. Он сказал, что я мог бы прийти с ней ужинать в казен, который он мне укажет, послезавтра, и оставить ее там, и я так и сделал.
Великодушный англичанин вручил в руки Тонине в моем присутствии контракт на годовую ренту в двести венецианских дукатов на Братство булочников. Это был эквивалент двухсот сорока флоринов. Другой распиской он дарил ей все, что находится в казене, за исключением посуды, по истечении года жизни с ним. Он сказал, что у нее будет цехин в день на стол и слуг, и если она беременна, он озаботится пригласить ей акушера со всеми его принадлежностями и отдаст мне ребенка. Кроме того, он сказал мне, что она вольна будет видеться со мной и даже оказывать мне знаки своей нежности вплоть до окончания своей беременности, и что она сможет встречаться со своей матерью и даже ходить к ней повидаться по своему желанию. Тонина обняла его, выказав самую живую благодарность и заверив, что с этого момента она будет любить только его, и что испытывает ко мне лишь чувство дружбы. Во время этой сцены она смогла сдерживать слезы, но я не смог сдержать свои. Мюррей был счастлив, но я не смог долго при этом присутствовать. Мы расстались через четверть часа.
Три дня спустя у меня появилась Лаура,
Эта девочка, такая же красивая, как и ее сестра, хотя и в другом вкусе, сразу возбудила мое любопытство. Именно любопытство делает непостоянным мужчину, склонного к пороку. Если бы все женщины были на одно лицо и с одинаковым складом ума, не было бы не только непостоянства, но и влюбленности. Брали бы себе инстинктивно одну и удовлетворялись бы ею до самой смерти. Наш мир устроен иначе. Новое — тиран нашей души; мы знаем, что то, чего мы не видим, почти такое же самое, но то, что мы у них видим, заставляет предполагать что-то иное, и этого достаточно. Скупясь, естественным образом, показывать нам то, что есть у них общего со всеми остальными, они возбуждают наше воображение, стремясь показать, что они совсем другие.
Юная Барберина, которая держала себя со мной как старая знакомая, которой ее мать приказывала целовать мне руку, которая несколько раз появлялась в моем присутствии в рубашке, не допуская, что это может меня волновать, которая знала, что я устроил судьбу ее сестры и всей ее семьи, и которая, естественно, полагала себя более красивой, поскольку была белее, с более черными глазами, понимала, что может завоевать меня, лишь подпустив с первого раза. Ее здравый смысл говорил ей, что, не подходя к ней, я никогда не смогу в нее влюбиться, по крайней мере, пока она не убедит меня, что у нее есть для меня все удовольствия, которых я могу пожелать, без малейших затруднений. Этот образ мыслей был у нее от природы, ее мать ничему этому не учила.
Показав мне две их комнаты, маленькую кухню и все хозяйство, Барбарина спросила, не хочу ли я посмотреть сад. Мать сказала дать мне зеленых фиг, если они спелые.
В маленьком садике, в шесть квадратных туазов, рос только салат и фиговое дерево. Я не видел фиг, но Барберина сказала, что видит наверху и достанет их, если я подержу лестницу. Она поднимается и, чтобы достать несколько в удалении, тянет руку и, держась другой за лестницу, теряет равновесие.
— Ах! Моя очаровательная Барберина! Знала бы ты, что я вижу.
— То же, что вы должны были часто видеть у моей сестры.
— Это правда. Но я нахожу тебя красивее.
Не пытаясь мне ответить, делая вид, что не может достать фиги, она ставит ногу на высокую ветку и предоставляет мне картину, соблазнительней которой не может вообразить и самый изощренный ум. Она видит мое восхищение, она не торопится, и я признателен ей за это. Помогая ей спуститься, я спрашиваю, сорвана ли уже фига, которую я трогаю, и она позволяет мне это выяснить, оставаясь в моих руках, с улыбкой и с нежностью, которая мгновенно привязывает меня к ней любовными узами. Я награждаю ее поцелуем любви, который она мне возвращает с душевной радостью, которая блестит в ее прекрасных глазах. Я спрашиваю, не хочет ли она позволить мне ее сорвать, и она отвечает, что ее мать должна завтра поехать в Мурано, где останется на целый день, что я найду ее одну, и что она мне ни в чем не откажет.