История Жанны
Шрифт:
– Я знала, что Вы поймете меня, дорогая мадемуазель д’Аранкур!
Она ослепительно улыбнулась и вспорхнула со своего места, как всегда прекрасная и уверенная в себе.
Прощальные фразы, поклоны, поцелуи, и вся троица удалилась.
Тетя София и Бетси с увлечением принялись изучать новые вышивки. Сэр Генри продолжал сверлить взглядом шахматную доску. А я попыталась собраться с мыслями.
С одной стороны, я не могла не признать, что в словах миссис Дьюз был здравый смысл. Но с другой стороны, прекрасно понимала, что ею движет собственная корысть.
Сэр Генри, наконец, определился и предпочел пожертвовать ладьей. Это его спасло, и партия закончилась вничью.
Глава 12
Потянулись достаточно спокойные дни.
Если утром было не очень холодно – я каталась верхом. Несколько раз ко мне присоединялся мистер Стэнли. Бедненький! Представляю, каково ему было подняться в такую рань!
Мы были очень вежливы друг с другом, говорили на нейтральные темы и старательно сохраняли дистанцию.
Ни на какие балы и приемы я не ездила – вполне хватило одного раза, чтобы понять, что мне там не место. Поэтому днем, когда погода позволяла, я бродила по книжным лавкам или часами простаивала в картинных галереях.
Ближе к вечеру, если Дартмуты куда-нибудь выезжали, я по старой привычке устраивалась на диване с книжкой и фруктами и наслаждалась одиночеством.
Если же семейство оставалось дома, то гостиная постепенно наполнялась посетителями. Приезжали многочисленные приятельницы леди Дартмут или знакомые сэра Генри. Но в основном это были поклонники Бетси, которых оказалось достаточно много. В этом сезоне Бетси пользовалась оглушительным успехом, и тетя София не сомневалась, что дочь сделает блестящую партию.
Среди этой толпы поклонников выделялся один молодой человек, который мне нравился больше других. Звали его лорд Бэкфорд. Он всегда был спокоен и, похоже, точно знал, чего хотел. Во всяком случае, его совершенно не смущали соперники, и он с насмешливой улыбкой наблюдал за их неловкими попытками привлечь внимание моей кузины.
Бетси тоже явно отличала его, хотя и с искренней радостью принимала знаки внимания от других кавалеров.
В общем, дети резвились, тетя София с умилением наблюдала за ними. А мы с сэром Генри норовили улизнуть при первой возможности: он в клуб, а я в свою комнату.
Иногда мне это удавалось, но чаще всего нет. И тогда приходилось сидеть рядом с тетушкой и ее подружками и слушать, как они обсуждают последние моды и сплетничают.
Мистер Стэнли и мистер Хитфилд тоже приезжали. Не каждый день, но достаточно часто. Гарри моментально становился душой компании. Кто бы не находился в гостиной, для каждого у него находилось доброе слово, и со всеми он был в хороших отношениях. Старушки краснели, когда он целовал им ручки, Бетси не сводила с него глаз, и даже тетя София начинала глупо хихикать при его приближении.
Короче говоря, мистер Хитфилд был дружелюбен со всеми без исключения. А вот мистер Стэнли бывал любезен только тогда, когда считал нужным.
Время от времени я ловила на себе его взгляд – серьезный, изучающий – и мне становилось не по себе.
Так прошла неделя, потом другая, потом третья.
Однажды в самом конце ноября я после завтрака как обычно отправилась в Сомерсет-Хаус на выставку Королевской Академии живописи.
Я стала постоянным посетителем, и служащие уже узнавали меня и с улыбкой приветствовали.
Вдоволь находившись по залам, проведав, как обычно, Гейнсборо, я пошла к своей любимой картине. Это был своеобразный ритуал. Перед самым уходом я всегда приходила к ней и подолгу стояла, глядя на скалы, сосны и маленький замок.
Но сегодня мое место было занято. Перед картиной стоял высокий, худощавый мужчина в поношенной одежде и, не отрываясь, смотрел на пейзаж.
Мне не хотелось стоять рядом с ним и мешать его уединению. С другой стороны, не хотелось уходить, не поглядев на пейзаж. А, кроме того, было такое странное ощущение…
Внезапно он повернулся ко мне. В его глазах стояли слезы. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, не веря своим глазам, а потом воскликнули одновременно:
– Жанна?!
– Франсуа?!
Это было невероятно! Мы не виделись столько лет, и вот, наконец, встретились! И где!
Мы уцепились друг за друга, как тонущий хватается за спасательный круг. Оба смеялись и плакали и говорили бессвязно, перебивая и не слушая друг друга. Наконец, этот поток иссяк, и мы остановились, чтобы отдышаться. Нам так много надо было рассказать друг другу!
Франсуа приходил в себя, и ему, похоже, было неловко за свою несдержанность.
– Мадемуазель д’Аранкур, прошу простить меня за этот неожиданный и неуместный порыв…
Он попытался забрать у меня свою руку.
– Боже мой, Франсуа, умоляю, прекрати! Я здесь совершенно одна, в чужой стране, маюсь от тоски и безделья, волшебным образом встречаю любимого друга детства, а он начинает разводить церемонии!
Он перестал вырываться, и грустные глаза улыбнулись.
– Жанна-Жанна! Ты все та же! Вся порыв и непосредственность.
– Да, я все та же. Как видишь, никак не могу потолстеть! А вот ты изменился! Кто бы мог подумать, что ты та-ак вырастешь! Ты такой высокий! Господи, Франсуа, как мне тебя не хватало! И не надейся, что я позволю тебе снова исчезнуть!
Я смотрела на милое лицо и не могла насмотреться. Он повзрослел, возмужал. Годы тяжких испытаний наложили на него свой отпечаток. Возле рта появилась горькая складка, а в уголках глаз – морщинки. Я хотела знать о нем все!
Мы вышли на свежий воздух и пошли вдоль улицы. Вокруг сновали люди, проносились экипажи, но я видела и слышала только его.