История Жанны
Шрифт:
Дел было невпроворот – написать и разослать сотню приглашений, нанять оркестр, украсить зал, составить меню для праздничного обеда на тридцать персон и прочее, и прочее. От Бетси не было никакого проку, она занималась примерками, шляпками, перчатками, перьями и другими важными вещами. У тетушки, как на грех, разыгралась продолжительная мигрень. Поэтому основные заботы пришлось взять на себя.
Я никогда не занималась подготовкой приема такого масштаба. Да что там говорить, я вообще никогда не принимала гостей, тем более в таком количестве! Однако «чем страшнее, тем смешнее», как говаривал Жером. Поэтому, когда первый приступ паники прошел, я отбросила все страхи и ввязалась в эту авантюру.
Тетушка руководила мной всю неделю, лежа на кушетке. В одной руке она держала нюхательные соли – страшная гадость! – а в другой тряпочку, смоченную в уксусе, которую она периодически прикладывала к вискам.
Сэр Генри как обычно читал свою газету и время от времени интересовался, а что, собственно, происходит.
Мы с Катрин сбились с ног. Моя милая подружка потихоньку завоевала расположение миссис Смолл, научив ту готовить свои знаменитые ореховые пирожные со взбитыми сливками. Теперь они обе колдовали на кухне, надеясь поразить воображение гостей изысканными блюдами и потрясающим французским десертом.
И вот наступило 20-е декабря.
С самого утра я носилась, как заводная, проверяя, все ли готово. Я страшно боялась что-нибудь упустить и все испортить.
Бедный Бэнкс, которого я буквально загоняла, за последние дни изрядно поубавил свою спесь и, похоже, проникся ко мне некоторым уважением. Он и миссис Смолл без конца успокаивали меня, говоря, что все идет как надо. Но меня продолжали грызть сомнения и неуверенность.
Наконец, ближе к вечеру я совсем обессилела и смирилась с мыслью, что уже ничего нельзя исправить. Пусть все идет своим чередом.
Я так и не смогла съесть ни единого кусочка, только поглядывала на гостей, проверяя их реакцию. Похоже, гостям угощение нравилось. За столом царила торжественная, приподнятая атмосфера. Все были оживлены и говорили одновременно.
Слева от меня сидел мистер Хитфилд, а напротив – мистер Стэнли. Гарри развлекал меня своей милой болтовней и не давал уйти в себя, а мистер Стэнли наблюдал за нами со своей обычной полуулыбкой.
Большинство гостей было мне не знакомо. Из присутствующих, кроме Дартмутов, Каролины с мужем и миссис Дьюз, я знала мистера Стэнли, мистера Хитфилда, а также герцога и герцогиню Олдерли. Леди Мелинда дохаживала последние месяцы беременности. Она стала раздражительной, страдала одышкой и очень сильно располнела. Но это не мешало сэру Эндрю называть жену «моя малышка» и исполнять все ее прихоти.
Перед самым обедом приехала очень важная особа – вдовствующая графиня Дартмут, мать сэра Генри. Тетя София, ожидая появления своей свекрови, тряслась от страха.
– Боже, дай мне сил пережить этот вечер! – молилась тетя София. – Пусть ей все понравится!
Сэр Генри поприветствовал свою матушку и немедленно ретировался.
Старушку усадили на почетное место, и я исподтишка с интересом разглядывала ее. Ничего угрожающего в ней не было, если не считать ее громогласности. Может, она плохо слышала, а может, у нее просто была такая манера говорить – громко и безапелляционно.
Увидев внука, она первым делом заявила окружающим, что этот нахал будет в самом скором времени лишен наследства и изгнан из приличного общества, поскольку хорошо воспитанный внук должен навещать бабушку не какие-то жалкие два раза в неделю, а значительно чаще. Мистер Стэнли выслушал эту тираду, не моргнув глазом, и поцеловал грозную леди в морщинистую щеку.
Вдовствующая графиня немного оттаяла. А когда к ней подошел засвидетельствовать свое почтение мистер Хитфилд, старушка совсем размякла. В ответ на замысловатый комплимент, который отпустил ей Гарри, она назвала его шалуном и стукнула веером по руке.
Обед проходил гладко. Миссис Смолл оказалась на высоте, а Катрин превзошла саму себя – десерт просто таял во рту. Так мне сказал Гарри.
Гости говорили на отвлеченные темы. Женщины обсуждали последние моды, мужчины – собак и лошадей.
Сидевший возле вдовствующей графини сухощавый, желчного вида господин сначала долго и нудно рассказывал ей о своей подагре. Графиня сочувственно поддакивала, поощряя его на дальнейшие откровения.
Говорил этот господин негромко, но его резкий каркающий голос звучал очень отчетливо, невольно привлекая к себе мое внимание. Я не запомнила его имени, но поняла, что он в прошлом занимал какой-то важный пост в каком-то министерстве. Исчерпав тему подагры, он внезапно перешел к последним событиям во Франции и стал делиться с графиней своими соображениями на этот счет.
Не буду повторять все глубокомысленные сентенции, которые этот господин изрекал. К тому же я не все поняла. Но часто повторяемое им слово «чернь» резало мне слух и страшно меня раздражало.
Я ощущала странную раздвоенность. То я видела перед собой Франсуа в поношенном сюртуке, со слезами на глазах вспоминающего разграбленный Комбург и казненного брата. То перед глазами вставали Жером, Гастон, Матильда. Какая же это чернь? Это родные и близкие мне люди – умные, добрые, порядочные. Как смеет этот господин, сытый и благополучный, разглагольствовать с видом непререкаемого авторитета о том, о чем не имеет ни малейшего понятия?
Вероятно, я так пристально на него смотрела, что, в конце концов, привлекла его внимание.
– Вы не согласны со мной, сударыня? – обратился он ко мне неожиданно, а вдовствующая графиня впилась в меня глазами.
– Не согласна, сударь, – ответила я, не сумев скрыть своего отвращения.
– О, сударыня, да Вы революционерка?
– Нет, сударь, я француженка.
Желчный господин не счел нужным что-либо сказать по этому поводу. С той же внезапностью, с которой он сменил подагру на революцию, он сменил революцию на сегодняшний курс акций на бирже и забыл о моем существовании.
Если не считать этого небольшого инцидента, который для большинства сидевших за столом прошел незамеченным, можно было считать, что праздник удался. Часа через два мне это стало совершенно ясно.
Музыканты играли, как заведенные. Угощений и прохладительных напитков было вдоволь. Хрустальные люстры горели тысячами огней, отражавшихся в сверкающих бриллиантах.
Бетси царила на своем балу. Разрумянившаяся, с сияющими глазами, она была восхитительна. Сегодня с ней никто не мог соперничать. Даже Эмили Дьюз предпочла подолгу не задерживаться возле прекрасной хозяйки, чтобы не подвергаться сравнению.