История Жанны
Шрифт:
Отца перенесли в дом Пьера и Катрин. Послали в соседнюю деревню за лекарем, но тот только бессильно развел руками, посоветовав давать отцу опий для облегчения страданий.
Он жил еще неделю, не приходя в сознание. Все это время Гастон просидел у его постели. И лишь утром, 21-го января, отец пришел в себя. Произнес только одно слово: «Жанна».
А потом умер.
Пьер безуспешно уговаривал меня поесть до тех пор, пока Гастон силком не влил в меня пару ложек овощной похлебки. После этого меня завернули в старый плед и посадили у очага.
Я смотрела на огонь и боролась со сном. Спать хотелось ужасно, но стоило мне только закрыть глаза, как передо мной тут же вставали обгоревшие развалины Меридора.
Странное дело – я не могла представить отца умершим. Ну, не могла и все тут! Для меня он был жив и всегда будет жив. И тот свежий земляной холм, и тот крест не имеют к нему никакого отношения.
– Что ты теперь собираешься делать?
Это Пьер. Мой милый друг детства. С годами он все больше становится похож на своего отца – такой же коренастый, сильный. А вот характер у него материнский – Пьер любопытен и разговорчив, как и его сестра.
– Оставь ее в покое. Не видишь – ей надо отдохнуть. Она еще ничего не поняла. Вот наступит завтра…
А это Гастон. Старый солдат всегда на посту. Когда-то он охранял моего дядю Симона. Теперь он охраняет меня.
У меня в ушах словно вата. Кто-то ходит вокруг меня и что-то говорит, но я не могу разобрать, что именно. Становится темно, и я проваливаюсь в бездонный колодец…
И завтра наступило.
Сквозь полосатую занавеску пробивалось тусклое зимнее солнце. Я лежала на жесткой постели и пыталась понять, где я.
Внезапно воспоминание о вчерашнем дне обрушилось на меня, и я вскочила. А потом села на кровать. Сознание опять раздвоилось. Одна я зажала рот обеими руками и кусала ладонь, чтобы не кричать. А другая я в это же время спокойно и обстоятельно анализировала сложившуюся ситуацию, задвинув эмоции в дальний угол.
Значит так. Отца больше нет. Дома тоже нет. Ничего нет. Где жить, как, а главное, зачем – непонятно.
Ладно, о смысле жизни я подумаю как-нибудь потом.
Перед глазами пронеслись картины разрушенного замка, и меня опять словно парализовало.
Где-то на окраине сознания возникла какая-то нечеткая мысль. Она беспокоила меня, пока не оформилась со всей ясностью. Крестный!
Я снова вскочила с постели. Как же я забыла! Гастон что-то говорил о том, что крестный тяжело болен. Я должна его видеть, ведь он последнее, что у меня еще оставалось. Если не считать Жерома.
Открылась дверь, и в комнату заглянул Гастон.
– Ты уже встала? Вот и славно. На-ка вот, выпей, верное средство, – и он вручил мне горячую кружку с какой-то гадостью. То ли ром, то ли бренди.
– Гастон, куда отправился крестный?
– Не могу знать. Как я его вывел в лес, так господин маркиз больше и не показывались.
– Но ведь письмо мне написал именно он. Значит, он был где-то неподалеку… Где же он сейчас?
– Что это ты удумала?
Старик подозрительно прищурился.
– Я хочу его видеть.
– Еще чего! Держись от него подальше! Ты что, совсем ума лишилась? Забыла, что его разыскивают?
– Гастон, меня тоже разыскивают.
Он смотрел на меня испуганными глазами. Было заметно, что ему трудно стоять. Я похлопала рукой по кровати, и он сел рядом со мной, продолжая меня уговаривать.
– Деточка моя, да ведь от них тебе одни беды! Ну, подумай сама, ведь ежели бы не господин маркиз, то ты бы ни в какие Англии не уехала.
Голос Гастона дрожал. Господи, как же он постарел!
– Опять же, – продолжал старик, – хоть и больно мне об этом говорить, но ежели б не господин маркиз, то господин барон сейчас были бы живы.
Что-то острое больно кольнуло в сердце.
– Знаю, Гастон. Но ведь крестный не виноват, что я с ним тогда столкнулась на набережной…
Как же давно это было!
– … А что касается отца… Он не мог поступить иначе. Это даже обсуждать нелепо. Я бы тоже укрыла маркиза в Меридоре. И тоже не отдала бы его синим. И не только потому, что он мой крестный. Просто иначе нельзя, пойми!
– Ох-хо-хо…
Гастон, сгорбившись, сидел рядом со мной, думал о чем-то своем и качал головой. Я обняла его за плечи и притянула к себе.
– Не горюй, старый солдат.
– Так я же об тебе тревожусь, ласточка моя. Как подумаю – сердце кровью обливается. И тут тебе оставаться нельзя – не ровен час, донесет кто – и податься-то некуда.
– Да кто на меня донесет? Тут же все свои.
– Свои-то они свои, да знаешь, соблазн слишком велик. За тебя ведь награда обещана!
– Неужели? Интересно, много?
– Много – не много, а желающие поживиться в такое-то время всегда найдутся.
– Вот поэтому я и хочу уехать. И поеду я в Троншуа.
– Все же к маркизу?
– Все же к маркизу. Кроме него, у меня здесь больше никого нет.
– А, может, все же лучше к тете? – спросил Гастон с надеждой.
Я поморщилась, как будто мне наступили на мозоль.
В глубине души я понимала, что наилучший выход для меня – это действительно вернуться в Англию.
Перед самым моим отъездом тетя София, за которой срочно послали, заклинала меня дать ей обещание, что я вернусь, если обстоятельства будут складываться неблагоприятным образом. Тетя боялась выразиться яснее, но все было понятно и так.
Они с Бетси, рыдая, обнимали меня. А сэр Генри, пожимая мне руку на прощание, дрожащим голосом сказал, что обрел в моем лице еще одну дочь, расставаться с которой ему невыразимо больно, и что он будет счастлив, если я вернусь к ним в дом.