История Жанны
Шрифт:
С тех пор брат с сестрой больше не виделись. Зато они довольно часто переписывались. Точнее так: тетя писала нам довольно часто.
Отец занимался поместьем, а в свободное время продолжал свои исторические и генеалогические исследования. Мама очень хотела подарить ему сына и наследника, но у них почему-то родилась я. Она умерла, когда мне было всего два года, и я совсем ее не помнила. Так что весь мир для меня заключался в отце и Меридоре.
Здесь был мой дом. Небольшой, очень старый, в котором каждый из предыдущих владельцев считал своим долгом что-нибудь перестроить. Я знала в нем каждый камень, каждую ступеньку и не хотела, чтобы тут что-нибудь менялось.
Я показывала Меридор Франсуа, и меня распирало от гордости. Мы бродили с ним по лесу, посидели в розовой беседке. Сначала Франсуа держался несколько натянуто, был учтив, но слишком… официален, что ли. Но потом он расслабился, забыл про аристократичные манеры, и вот мы уже ползали в пещере, выходящей к самому берегу. А потом прыгали с одного огромного валуна на другой. И перемазались в иле. И оба порвали панталоны: он на коленке, а я… В общем, сзади.
Я показала Франсуа нашу церковь Святой Девы Марии, очень красивую, с цветными витражами. Отец Жильбер, старенький, почти совсем ослепший, крестивший еще моего папу, угостил нас лимонадом и ореховым печеньем. Он посидел с нами немного и ушел готовиться к завтрашней службе.
Я налила себе третий бокал лимонада и предложила Франсуа:
– Хочешь еще? Здесь как раз немножко осталось.
– Нет, спасибо. Больше не могу.
Заходящее солнце, проникая сквозь витражи, окрашивало все вокруг в разные цвета. И казалось, что лики Святой Девы, бывшие здесь повсюду, волшебно светятся. Было тихо и удивительно спокойно.
– Спасибо тебе, – сказал Франсуа.
Он был очень серьезен.
– За что? – удивилась я.
– За этот день. Он… – Франсуа замялся. – Он так не похож на мои обычные дни. Тебе надо увидеть Комбург, чтобы понять меня.
– А какой он, Комбург?
Я дожевывала последнее печенье и смотрела на своего друга. А он печально смотрел куда-то вдаль.
– Совсем не похож на Меридор. Здесь у вас столько света и воздуха, столько свободы… Нет, я, конечно, очень люблю Комбург. Просто он слишком мрачный. Не знаю, понравилось бы тебе там. Хотя… – Франсуа оживился. – Там есть кое-что, что наверняка бы тебя заинтересовало. Например, коллекция старинного оружия и галерея портретов французских королей, начиная с Франциска I.
– Ух, ты! Вот бы посмотреть на картины! И попробовать оружие!
Я схватила невидимую шпагу и принялась наносить удары невидимому противнику. На четвертом выпаде шпага случайно задела графин с лимонадом. Графин удалось спасти, а вот его содержимое – нет.
– Жанна! Ты невозможна! Ты просто катастрофа! Лучше б я его выпил!
Франсуа смеялся, безуспешно пытаясь стряхнуть с панталон лимонад, и я смеялась вместе с ним. Хорошо, что он развеселился. Не могу видеть его грустным.
– Думаю, мне пора, – он снова посерьезнел. – Не знаю, когда мы теперь увидимся. Я буду писать тебе. Можно?
– Конечно, можно! Я тоже буду писать. Правда, не знаю, о чем. Я никогда никому не писала писем.
– Обо всем, что тебе интересно. Об играх, в которые вы будете играть. О книгах, которые ты будешь читать. О море. О Малыше. Обо всем. Договорились?
– Договорились.
Он подал мне руку, и мы направились к дому.
Глава 4
1792 год, август
Я сидела на огромном валуне, обхватив колени руками, и смотрела вдаль, туда, где море сливается с небом. Кричали чайки. Пригревало солнышко. Было так тихо и спокойно, что совсем не хотелось думать. Ни о чем. Хотелось забыться, хоть на час. Не вспоминать, не мучиться.
Шел четвертый год революции. Мир перевернулся.
Мы уже не содрогались при известии о чьей-то смерти. Вокруг полыхали пожарища. И только Меридор еще оставался маленьким островком мира и порядка. Но не покоя. О нет! Покоя не было ни днем, ни ночью.
Я закрыла глаза и подставила лицо еще не жарким солнечным лучам. Скоро начнется утренний прилив, и мне придется вернуться домой. Но пока еще можно посидеть в одиночестве, отрешившись от всех бед и забот, представляя себя маленькой девочкой, папиной дочкой.
Интересно, когда закончилось мое детство?
Может, тогда, когда однажды отец, еще даже не пожилой человек, захотел подняться с постели, но не смог – отнялись ноги. И мне, четырнадцатилетней, пришлось вместо него объезжать арендаторов, заниматься починкой прохудившейся церковной крыши и самой вести хозяйство. Не стало времени для игр. Пришлось всерьез учиться разбираться в правилах севооборота, кормовых травах и прочих столь же романтических вещах.
А может, тогда, когда в пятнадцать лет ко мне впервые посватались. И причиной тому была вовсе не моя неземная красота.
То, что я не красавица и никогда ею не стану, я поняла достаточно рано. Увы, папа ошибся. От мамы мне достались только глаза – большие, в минуту изумления становившиеся просто огромными. «Они у тебя круглые, как у испуганной мыши» – бывало, смеялся надо мной Жером.
Иногда по утрам я подходила к зеркалу в надежде, что ночью произошло чудо, и я наконец-то стала другой. Но из зеркала на меня глядело все то же лицо: не прекрасное, но и не уродливое. Обыкновенное.
Фигура не становилась более женственной. Да, конечно, с возрастом у меня появилась грудь. Я округлилась в положенных местах, но все равно оставалась угловатой, как подросток. В мужской одежде, а другую я почти не носила вне дома, меня никто из посторонних не принимал за девушку.
Оставалась последняя надежда, что когда-нибудь мои волосы станут длинными настолько, что я смогу называть их волной или гривой. Но пока, стоило им отрасти до плеч, как они становились совершенно неуправляемыми, переставали расчесываться и постоянно лезли в глаза и рот.
Тогда Матильда, горько причитая, брала в руки ножницы и состригала мои буйные кудри. Разумеется, рядом всегда оказывался Жером и, утешая меня, говорил что-то жалостливое о бедных овечках.
Так что, когда господин Пишо в изысканных выражениях заговорил со мной о моей небесной красоте, я сразу поняла, что речь идет о земле.