История жизни, история души. Том 1
Шрифт:
Твоя Алёнка
С.Д. Гуревичу
1 мая 1941
Родненький мой, вчера писала тебе целый день длинное письмо, сегодня перечла с утра пораньше, нашла слишком печальным, и сожгла в печке.
С праздником тебя, любимый мой! Это уже второй май вдали от тебя, а там будет и третий ноябрь. Сегодня я особенно помню то 1 мая, когда было холодно и дождливо, и на обратном пути с демонстрации ты кормил меня гадкими бутербродами с творогом, и мы смотрели на совсем новенькие пароходики с канала Москва-Волга, а потом сидели на скамеечке на бульваре, а потом ужинали, а потом тебе пришлось ещё раз поужинать, изображая аппетит, как впоследствии рассказывала Дина1. Меня очень тронуло, между прочим, что и Дина и Ляля2 полностью одобрили твой выбор, и подтвердили в один голос, хотя и в разное время, что ты действительно никого не любил до меня - ну, а если и любил, то совсем немножко. Несмотря на то, что сегодня мы не вместе, этот май для меня в миллион раз радостнее предыдущего: вчера я получила сразу - открытки и письма от мамы и Мура, и целых два письма от тебя (от 9-го и 20 марта). Меня ужасно злит, что письма так долго валяются на проверке, ведь это так легко организовать! Но и то спасибо, что получаешь
натренировалась. Родненький мой, сперва отвечу на твои вопросы: денег можно присылать сколько угодно, на руки же выдается ежемесячно до 50 руб. Книги и журналы высылай мне, пожалуйста, на мой обычный адрес. Те 3 бандероли, что я получила, уже разошлись по рукам, и их читают с радостью много народа. Здоровье моё прилично, принимая во внимание условия, в которых я находилась в последнее время. Никаких серьёзных болезней у меня не обнаружено, а так - слаба, худа, костлява, и всё время простужаюсь. Простужена и сейчас, вчера Надежда Вениаминовна была освобождена ОТ работы, И, КЭК было
Капель перед арестом сказано выше, целый день писала тебе
письмо, упадочное главным образом из-за температуры. Ты и не надейся, Мулька мой, на то, что я самая умная и самая красивая. Ума у меня поубавилось, а насчёт красоты лучше и не говорить. Единственное достижение в этой области, это то, что я частично убедилась сединами. Это признак уже не ума, а мудрости, чем и сама утешаюсь, и тебе предлагаю. Мулька мой самый чудесный, если бы ты только знал, как я по тебе тоскую, хоть ложись и помирай . Ты пишешь о том, что любовь наша помогает нам держаться, ну вот, а мне нет. Мне кажется, что если бы не было у меня тебя, я бы легче со всем примирилась и была бы спокойнее и, следовательно, сильнее. Мулька мой, очень прошу тебя, не тревожься обо мне. Как я тебе уже писала, условия жизни и работы здесь очень приличные, и пока я нахожусь на этой командировке, значит всё в порядке. К сожалению, всегда существует возможность двинуться дальше на север, что меня, пока я окончательно не окрепла и не поправилась, мало привлекает. Мне так хочется быть здоровой и сильной, родненький, чтобы иметь возможность работать по-настоящему. В марте, в стахановский месячник, я была включена в список ударников на этот месяц, надеюсь со временем сделаться ударницей и на все месяцы года. Во всяком случае, норму перевыполняю регулярно, в этом месяце (т. е. за апрель) средний процент выполнения у меня 132%. Несколько дней я выполняла и на 200%, и выше, но быстро выдыхалась. Мулька мой, сейчас мне принесли ещё письмо от тебя, от 22-го марта, где ты пишешь, что выезжаешь ко мне чуть ли не на днях, а с тех пор прошло уже почти полтора месяца. Родной и любимый мальчик мой, температура моя опять полезла вверх, и от этого приятное и чуть томительное чувство, как в детстве. Если бы я сейчас была дома, ты бы возился со мной, и мне было бы так хорошо. На праздник нам дали конфет и печенья и 100 гр халвы. Халву я уже съела. На днях мы ездили с коллективом нашего клуба на другую командировку, на строительство большого моста. И эта небольшая поездка дала мне очень много. Когда мы выехали по дороге, которой ещё два года тому назад не было, из города, который ещё недавно не существовал, проехали сквозь тайгу, царствовавшую здесь испокон века, когда за каким-то поворотом возник, весь в огнях, огромный каркас огромного моста через огромную ледяную северную реку, мне стало хорошо и вольно на душе. Мне трудно выразить это словами, но в размахе строительства, и в этих огнях, и в отступающей тайге я ещё
| |
| Юлия Вениаминовна Капель. |
сильнее, ещё ближе почувствовала Москву, Кремль, волю и ум вождя. И вот поэтому-то мне обидно, родной мой, что все мои силы ушли на никому не нужные беседы, когда они (силы!) так пригодились бы здесь, на севере. И ещё обидно мне на формулировку, с которой даже здесь не подступишься к какой-либо интересной работе. И вообще, если, по неведомым мне причинам, понадобилось посылать меня сюда, то зачем было вдобавок закрывать мне доступ к тому делу, к тем делам, где я была бы действительно полезна? Ну ничего, это - ещё одно лишнее испытание. Ленин сказал, что без малого не строится великое, и я утешаю себя, что и моя работенка тоже полезна. Ты только и думать не смей, родной мой, что я озлобилась или хотя бы обиделась - я не настолько глупа и мелочна, чтобы смешивать общее с частным, то, что, произошло со мной - частность, а великое великим и останется, будь я в Москве с тобой или в Княжпогосте без тебя. Но всё же, Мулька мой, хочу быть с тобой, и чем скорее, тем лучше. Вот я расскажу тебе когда-нибудь, как сильно я люблю тебя, как глубоко, и как трудно мне без тебя. Мы должны быть когда-нибудь очень счастливы, правда, родненький. Мулька, меня очень беспокоит, что ты всё собираешься ко мне, и всё не едешь. А ещё письма твои так долго лежат где-то, что разгадка этого промедления дойдёт до меня, очевидно, не скоро. Мальчик мой, как только ты молчишь - и не ты, а твои письма, я начинаю сходить с ума, сердиться, волноваться, и даже изредка огрызаться. Ты спрашиваешь, есть ли где хранить вещи. Здесь есть специальное помещение; но вообще говорят, что вещи здесь долго не живут. Пока что я лишилась только перчаток и частого гребешка, что можно легко пережить. Ты сам знаешь, что мне может быть нужно и приятно, во всём всецело полагаюсь на тебя. Ну, а если ты не сможешь привезти или прислать мне вещи, то тоже не беда. Мулька родной, ко всему, о чём тебе писала, прибавь ещё голубой пуховый берет и пару шёлковых чулок похуже (для подарка!). Сообрази так, Мулька, чтобы в том, что ты пришлёшь или привезёшь, было бы что <нрзб. > приличное, в чём выступать в клубе. Было у меня синее шёлковое платье, и чехол под него. Ты помнишь, это то платье, в котором я была, когда мы с тобой однажды пошли в Артистическое, и я была злая, как чёрт. Так вот, м. б. это платье? Пропадёт - не жаль, а не пропадёт, так пригодится. Ещё нужно бы мне небольшую коробочку театрального грима, и зеркало
задерживают, то не нужно их совсем. Спасибо тебе за всё, Мулька мой, спасибо бесконечное. Крепко-крепко обнимаю тебя, крепко-крепко целую, крепко-крепко люблю.
Алёнка
Оба денежных перевода получила, спасибо, родной! Конверты и бумага доходят тоже.
'Дина - Надежда Вениаминовна Капель (1903-2000) - сокамерница А. Эфрон во внутренней тюрьме на Лубянке. Ею оставлены воспоминания «Встреча на
ЛУбЯ<!это” произошло 2 сентября 1939 года, когда меня перевели из одной камеРЫ Вн7пГу перед дверью сидела девушка на вид лет восемнадцати, с длинны ми белокурыми косами и огромными голубыми глазами. Лицо с>чвнь Р»с«о", •но она показалась мне иностранкой: одета просто, но и черная юбка, и белая блузка, и красная безрукавка - все явно заграничное.
Одна из женщин сказала мне: ~Пет
– Вот, несколько дней как арестовали, теперь все время сидиту двери - ждет,
что ее выпустят.
Я спросила девушку, где она работала.
– В Жургазе, на Страстном бульваре.
– У меня там много знакомых.
– Кто же?
– Ну, например, Муля Гуревич.
– Это мой муж!
– Каким образом?! Ведь он женат на моей ближайшей подруге.
– Мы с ним уже год как муж и жена...
Запомнилась ее фраза: “Я была такой хорошей девочкой, меня все так любили и вдруг арестовали..." В ту минуту подумала: “Все мы хорошие девочки, и всех нас арестовывают”. Но очень скоро поняла, что таких хороших, как Аля, -нет
Мы были вместе шесть месяцев - до февраля 1940 года».
(Доднесь тяготеет. Вып. 1 М., 1989. С. 49Л)
» В дальнейшем А.С. перевели в камеру, где находилась Ляля Капель и она смогла рассказать ей о старшей сестре. Ляля - Юлия Вениаминовна Канель (1904 - расстреляна 16.Х.41 г.).
С.Д. Гуревичу
3 июня 1941
Родненький мой Мулька, мой любимый, наконец получила от тебя 3 письма сразу, причём в тот момент, когда бросила в ящик противное и печальное тебё письмишко о том, что я больна, о том, что дождь и холодно, одним словом, дальше ты представляешь себе. И действительно всё последнее время у меня было отвратительное настроение отчасти из-за того, что всё хвораю и ни черта не делаю, а главным,
конечно, образом из-за того, что всё не было от тебя писем, родной мой. А я так по тебе соскучилась, так стосковалась, что уже не было сил терпеть, и я начала ныть и жаловаться. Не сердись на меня, Мулька мой, не ругай меня, ты сам виноват, ты так избаловал меня любовью своей и своим вниманием, что как только перерыв в твоих письмах, начинаю сходить с ума. Но я не буду больше, Мулька родненький, я ещё один лишний раз убедилась в том, что письма всё же доходят, хоть и запаздывают.
Мальчик мой ласковый, жизнь моя течёт сейчас совсем полегоньку. Врачи временно перевели меня на инвалидность; мое сердце, о котором ты такого высокого мнения, при проверке оказалось ни к чёрту не годным, и вот я сижу и жду, пока оно немного успокоится. Потом опять за работу. Посылки твои, ни книжные, ни продуктовые, ещё не дошли до меня. Жаль, сейчас у меня целый день времени и для чтения, и для того, чтобы за обе щёки уплетать, как только я одна умею. Ну ничего, как говорят французы «всё приходит своевременно для того, кто умеет ждать!». А кроме того, я надеюсь, что вдруг ты сам приедешь, что будет, несомненно, вкуснее, чем посылки, и интереснее, чем книги. Мальчик мой любимый, это для меня было бы очень и очень важно — твой приезд. Нам нужно с тобой поговорить о тысяче вещей, а я, как писала уже тебе, могу в любой момент выехать отсюда на другую командировку. Найти меня будет нелегко. Письмецо это дойдет до тебя, надеюсь, скоро. Отправляю его с оказией. Ты, родной мой, не волнуйся обо мне — я ещё далеко не умираю. Но позволь мне сказать, что я не особенно разделяю твой оптимизм насчет того времени, когда я снова буду с тобой, насовсем. Сейчас не такое положение вещей, ведь ты сам знаешь, мальчик милый. Не буду от тебя скрывать и того, что морально мне здесь очень тяжело. Было бы легче, будь у меня больше сил, а я их все оставила там. Так что не знаю, действительно ли позади всё тяжелое. Но знай твердо, что ты - всегда со мной, что ты — единственная любовь моей жизни. Тороплюсь кончать, скоро напишу большое письмо, это только привет, только маленькая весточка. Жду тебя очень. Приезжай, как только сможешь, мы поговорим с тобой, ты мне посоветуешь, стоит ли предпринимать что-нб. Будь добренький, вышли денег. У меня совсем сейчас ничего нет. Будь помилее с мамой. Я знаю, как это трудно! Письма, полученные от тебя - от 4.4, еще 2 апрельские. Не пиши мне, как скоро доходят до тебя мои письма, я и сама знаю. Обнимаю и люблю.
Алёнка
[На полях:]
Конверты и бумагу можешь присылать. На конвертах не пиши отправителя (на тех), что я тебе буду присылать.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
„ 1П>|~ ст. Ракпас Коми АССР
18 апреля 1942
Дорогие мои Лиля и Зина, ничего не знаю про вас уж Бог знает сколько времени и пишу так, на авось, потому что думается мне, что вы навряд ли остались в Москве. Но, в случае, если письмецо мое вас застанет, умоляю сообщить мне, известно ли вам что-нибудь о папе, маме Муре и Мульке. Я много-много месяцев ничего ни о них, ни о вас не знаю и безумно беспокоюсь. Почтовая связь здесь налажена очень хорошо, т.ч. ваше коллективное молчание, очевидно, никак нельзя отнести на счет почты. Очень, очень прошу вас написать мне, даже если что с кем и случилось, всё лучше, чем неизвестность.
Сама я жива, здорова, в полном порядке, работаю по-ударному, относятся ко мне все хорошо, одним словом, обо мне можете не бесПОКОИТЬСЯ
Итак, с нетерпением жду от вас ответа, крепко вас обнимаю и целую. Пишите!
Ваша Аля
Коми АССР, Железнодорожный район, ст. Ракпас, Комбинат ООС, Швейный цех
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
15 мая 1942
Дорогие мои Лиля и Зина! Так давно, с самого начала войны ничего о вас не знаю, что уж стала терять надежду узнать что-нб. И не писала вам, т. к. была уверена, что вы эвакуировались Наконец, после долгого, долгого перерыва, получила письмо от Нины и узнала,