История жизни, история души. Том 2
Шрифт:
Я с глубоким-глубоким, несказанным чувством посылала вам эту книжечку, помня (навсегда), как она начиналась2. Вы первый — вместе с Анатолием Кузьмичём - бросили эти зёрна в каменистую почву Гослитиздата - помните? Сколько, чёрт возьми, терниев там произросло (не говоря уж о лопухах, к<отор>ые не в счёт!), пока
пробилась книжечка - с чисто цветаевским упорством, помноженным на ещё многие упорства. И вот теперь рвут её на части - и, верно, не столько настоящие читатели, сколько те самые «читатели газет» — имя им легион. Впрочем, и легион настоящих тоже приумножился. ‘
Я часто вспоминала всех вас, знаю, что все болели, резались, ужас что такое. Писала вам, но отвечать было
По-прежнему трудно живётся и до зарезу нужна не комната даже, а целая квартира, да, да, чтоб было где жить по-человечески и разместить архив не в собачьей конуре на Мерзляковском, а в полном просторе, который мы с архивом заслужили, как никто другой. Я старею, милый друг (надеюсь, что Вы — нет, мы с Вами ровесники!), мне осточертел деревенский быт с разваливающимися печами, тасканьем воды и всеми неисчислимыми pro и contra. Всё это пожирает время, память, жизнь, а у меня уже недостаёт этого всего на бесконечное самообслуживание, а на то, чтобы обслуживал кто-то, - денег нету и никогда не будет в достаточном количестве. Простите ради Бога, что я вдруг так гнусно разнылась. Просто очень хочу - нужно - заняться всем маминым, а всё не пускает.
<> Осень хороша здесь; зелень порыжела, облетела, стало далеко-далеко видно, и как бы я иной раз ни злилась на то или другое, а мудрый этот покой всё равно лечит душу.
Обнимаю Вас, Галю, девочек. Как они — старшие — устроены? Довольны ли? Буду в Москве зимой.
ВашаАЭ
Что Вам в книжечке больше всего по сердцу? Жаль, есть там и слабые стихи — из ранних.
великии и не говоря уже о
Э.Г. Казакевич 7 октября 1961 г. написал А.С.: «Сегодня я видел вышедший в свет томик стихов Марины Цветаевой. Поверьте, выход этой книги торжественный момент не только в Вашей, но и в моей жизни том, что все это значит для нашей литературы.
Поздравляю Вас и приглашаю присоединиться к моему уже не новому таящему в себе много печального, но все-таки утешительному выводу: ничто вели-С 502"РекРаСН°е 40 М°ЖеТ Пр°ПаСТЬ” (цит' по кн': Казакевич Э. Слушая время.
2 На книге М. Цветаевой «Избранное», подаренной Э.Г Казакевичу А С сде-ала надпись: «Дорогому Эммануилу Генриховичу, первому зачинателю этой ИГИ - с любовью и благодарностью. Таруса, октябрь 1961 г. А.Э.».
Для М. Цветаевой газета - «стихия людской пошлости», а «читатели газет» -«глотатели пустот», «доильцы сплетен».
В.Н. Орлову
15 октября 1961
Милый Владимир Николаевич! Рада, что мамины строки доставили Вам удовольствие. Они, во всей совокупности их судьбы, — тоже чудо. В ответ на чудо, совершившееся в огромной степени благодаря Вам. Ещё раз - и навсегда - спасибо Вам. Пусть это не звучит высокопарно, но, знаю, наша литература благодарит Вас - что с ней не так уж часто случается. Со мной, впрочем, тоже!
Ага, значит, «солдатки-ребятки» — Ваше соавторство? Я утешена, ибо, при всей своей дотошности к маминому, ухитрилась ей всучить коня лохматого вместо косматого в «Цыганской свадьбе»1. Тоже хорошо. Поотчаивалась и перестала, поняв, что надо было быть ещё внимательней, это раз, а считку производить только до первых признаков утомления; внимание притупляется. Мы же с А<нной> А<лек-сандровной> этого не учли, спутав «больше» с «лучше».
<...> У портрета, конечно, надо было отретушировать волосы — какие-то досадные рога получились, тень над подбородком жестка, но всё это огрехи типа пятен на солнце. Хороша книжечка. Этим чувством я постепенно пропитываюсь, сразу не почувствовала, столько ждала, что, дождавшись, и не удивилась, и не испугалась радостно внутренне. «Обыкновенное чудо»!2
О том, что «против шерсти» - в другой раз, сейчас не хочется, да
и всё это уже в прошлом.
В Москве книжку распродали буквально в четверть часа. Лавка писателей дала заявку на две тыс<ячи>, получила пятьсот. В остальных магазинах продавали только по предварительной записи (записывали весной). 800 экз. пошло в книжный киоск, к<отор>ый будет «обслуживать» участников съезда. В «Лавке писателей» дежурили покупатели целыми днями, до закрытия магазина - «выбросят?» - «не выбросят?». А не дежурившие обрывали телефон. Продавцы удивлялись, что нашёлся bestseller, перекрывший все... евтушенковские рекорды.
<...> Что же до меня, то я получаю почти гагаринскую почту - уж столько оказалось у меня друзей, знакомых и даже... родственников в эти дни, что и не рассказать.
Эренбургу книгу послала, Z3 — нет, т. к. он был как раз из тех «старых друзей», которые обошлись с мамой по-хамски, когда она так нуждалась в поддержке, из тех, кто из родины создал ей тот Бедлам нелюдей4, в котором она погибла. Конечно, то были хамские - да и хуже - времена, но... бытие определяет сознание (либо отталкивая его от бытия, либо сливая с ним), — Zb своё время прочно слился
с тем бытием, как и многие. И не винила бы его в этом, если бы не мама. Тут уж у меня «подход» субъективный, семейственный, и я его никому не навязываю...
Теперь о том, о чём уже писала Вам вкратце в предыдущем письме, т. е. о калужском издании Цветаевой5. Эта затея тревожит меня невероятно. <...>
Цветаеву можно и нужно издавать без всякого ажиотажа, без спешки, тщательно, ювелирно, с серьёзнейшими комментариями, т. е. таким образом, каким может издать только Библ<иотека> поэта. Любое издание требует огромнейшей подготовки и должно осуществляться чистыми и умелыми руками. Я очень была рада, что Вы подумали именно об А.А. Саакянц для сотрудничества в предполагаемом томе Биб<лиотеки> поэта; она очень хороший, настоящий, по влечению, знаток Цветаевой. У неё очень много собрано. Она человек спокойный и порядочный и никогда на таком — да и на любом другом деле - не будет нагревать руки... впрочем - что я Вам буду рассказывать, как издавать Цветаеву нужно! Уж Вы-то знаете.
Вы умница - подумайте. М. б. следовало бы вот сейчас создать комиссию по литературному> наследию Цветаевой, к<отор>ая осуществляла бы некий контроль за посмертными изданиями? Как оградить и память мамы и её сложное, взрывчатое в неумелых и жадных руках — творчество от не тех людей? В такую комиссию должны были бы войти писатели, поэты — не причинившие ей зла при жизни, без Асеевых и Z, и достаточно именитые, чтобы одною ловкостью да с чёрного входа их нельзя было бы «обойти». (И не только писатели и поэты, а также люди вроде А<нны>А<лександровны> — т. е. те, у к<отор>ых есть время, возможность, силы, чтобы и работать, не только представительствовать.) Я подумала бы в первую очередь о Вас, об Эренбурге, о Твардовском (давшем такую хорошую рецензию... Она очень помогла книжке, да и украсила её «Тоской по родине...»6). Вообще что-то придумать надо и поскорей, чтобы не допускать невежественных, скороспелых изданий. <...>