История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х – начало 1990-х годов: хрестоматия
Шрифт:
Не заступаться мне приходится за покойного прекрасного государя. Но просто в моей памяти встает то, что мне приходилось разновременно слышать о частной жизни Александра III из уст Н.П. Азбелева (воспитателя великого князя Георгия) и профессора Рауфуса, лейб-акушера19.
Оба они – моложавый адмирал и древний профессор – рисовали жизнь царской семьи в Гатчине как хорошую, дружескую, помещичью жизнь, мало стесненную этикетом, полную ласки и взаимного понимания, богатую впечатлениями и свободой для детей. Тяжесть отцовского авторитета чувствительнее сказывалась на наследнике. Для остальной молодежи она казалась незаметной. Больше побаивались матери; впрочем, ее точности и некоторой педантичной узости, кажется, побаивался сам государь… Александр III
«Мне говорили, что он сам выбирал кормилиц для грудных детей», – рассказывал Н.П. Азбелев.
А доктор Рауфус об этом же предмете вспоминал с оттенком легкой старинной обиды: «Императрица не могла сама кормить. Государя это огорчало. К выбору кормилиц он относился чрезвычайно ревностно. Он упорно настаивал на том, что кормилица должна по типу походить на мать. Но как мы могли найти такие данные в чухонских деревнях, да и еще при условии доброкачественности молока? Но такие требовательные родители не новость для нас, акушеров, и я однажды позволил себе спросить государя, не держал ли он когда-нибудь в руках книгу “Мать и дитя”, сочинение доктора Жука? Царь на минуту как будто бы смутился: “Предположим – да. Что же из этого?” – “Да то, ваше величество, что когда мы, акушеры, практикуем простых смертных и они мешают нам своими советами, то мы рекомендуем им немедленно сжечь эту книгу, так как в ней много вздора”».
Я бы не останавливался так подробно на этой мелочи, если бы в ней не вскрывался с несомненной ясностью путь создания очередной гадкой сплетни:
1. Черевин. Это был огромный меделянский пес, безгранично и слепо преданный воле государя. Это был в царской руке вечно заряженный пистолет со взведенным курком. Царю стоило только нажать гашетку – и Черевин стрелял бы в любом направлении. Так ему однажды и было приказано: найти хороших кормилиц. И он полетел доставать их.
2. Черевин об этом случае прямо и бесхитростно рассказал Баранову. Н.М. Баранов был умница, честолюбец и насмешник. Он немного фрондировал. За ним водились кое-какие грешки по части самоуправства, и государь как-то сделал ему лично замечание. В этих случаях гигантский царь бывал страшен. У Баранова осталась желчь после выговора. Передавая на вечере у генеральши рассказ Черевина о кормилицах, он, вероятно, не мог воздержаться от легкого пожатия плеч, от маленькой кривой улыбочки: вот, мол, государь, к голосу которого прислушивается весь мир, а какими пустяками занимается.
3. Генеральшино воображение истолковало улыбочку по-своему: «Ага! Пикантная подробность!» И влепила в свой дневник этот рассказ как деталь в картине общей развращенности династии.
4. А газетчик-социалист, не задумываясь, перепечатал эту деталь людям на посмеяние. Что ему за дело до чести чужого имени.
П.Б. СТРУВЕ
Ни гордыни, ни самоуничижения («Возрождение». 1926. 4 февраля)
«Возрождение» (Париж, 1925–1940) – ежедневная газета, «Орган русской национальной мысли». В 1925–1927 гг. ее редактировал П.Б. Струве. Из номера в номер он писал отклики на различные события политической жизни в России и за ее рубежами. За два года он дал 202 таких отклика. Струве стремился день за днем влиять на «национальное общественное мнение» Русского зарубежья, ориентировал его на понимание того, что «возрождение» России возможно в единении «Зарубежной России» и «России внутренней», на основе «идей нации и отечества, свободы и собственности».
В августе 1927 г. он был вынужден уйти из газеты, чем доказал: «никаким денежным могуществом меня не сомнут и не согнут» (Струве П.Б. Дневник политика (1925–1935). М., 2004. С. 313). (Статья «Ни гордыни, ни самоуничижения» и все следующие печатаются по текстам указанного издания.)
Нам следует ясно и до конца познать и осознать наши недостатки и пороки для того, чтобы стать вровень с огромными задачами, как-то на нас всех, старых и молодых, лежащими.
Зарубежная Россия не
Внутренняя Россия находится под ярмом, она согнута и обескровлена, и в ней духовный гнет еще ужаснее, чем гнет физический, но в ней есть здоровые силы, в ней тоже совершается то моральное творчество, без которого невозможна никакая плодотворная политическая работа, идущая вглубь и подымающая новь.
В ней есть подвиг, и личный и соборный, – подвиг бесчисленных людей, под гнетом и среди мерзости блюдущих святыни и хранящих их для будущих поколений.
Недаром Церковь здесь возглашает о нашей Родине то как о многострадальной, то как о богоспасаемой. Мы верим, что Земля Русская в своих страданиях не оставлена Богом, а как-то – в путях земных и человеческих – ведется к спасению. Пусть наши подъяремные братья знают, что мы ощущаем это и верим в это и с такой верой тянемся к ним и протягиваем им руки.
Но мы, Зарубежная Россия, не ничтожество и не пыль, которую, как какую-то эмигрантскую накипь и отбросы, мы сами можем сбрасывать и позволять другим сбрасывать с исторических счетов.
И у нас есть здоровые силы, есть моральное творчество, есть подвиг веры в скорбях, верности в мучениях, подвиг преданности образу и имени России.
Офицер, превратившийся в рабочего, и часто даже в чернорабочего, барыня, ставшая портнихой, являются не только «деклассированными» и «деградированными» индивидами, а, поскольку они верны России в ее знамени, они в своих страданиях, доходящих – сколь часто! – до подлинных мук, даже поднялись нравственно на высшую ступень существования.
«Эмигранты» – я не люблю этого слова, ибо оно исторически не соответствует нашему положению, но сейчас нарочно присваиваю нам, Зарубежной России, это поносительное наименование, – не отбросы, не накипь, а один из строительных камней долженствующей возродиться Воссоединенной России.
Мы не должны предаваться «эмигрантской» гордыне, но и не должны впадать в эмигрантское самоуничижение.
С чисто объективной исторической точки зрения мы имеем вес и должны идти в счет.
Ибо, если Внутренняя Россия имеет за собой один подвиг, мы имеем за собой другой.
И настанет день, когда, воссоединившись, мы объединим в великом общем деле возрождения плоды и уроки наших испытаний, нашего долготерпения и нашей терпимости, познав, что в наших раздельных и подчас, казалось, разъединяющих страданиях была и некая общая участь и некий общий подвиг.
Итак, ни гордыни, ни самоуничижения!
Наши идеи («Возрождение». 1926. 3 июня)
Год в исторической жизни и, в частности, год существования ежедневной газеты – короткий срок. Но в условиях Зарубежной России, этого огромного патриотического исхода, совершенного в борьбе, вынужденно и в то же время свободно, год есть большой промежуток времени, и он вдвойне велик для нашего дела, дела влияния на общественное мнение.
За это время наши усилия были направлены на объединение национального общественного мнения за рубежом.
Мы не задавались при этом мечтательной целью – разом объединить всех, одним ударом стереть все различия, утопить все разночувствия и разномыслия. Это либо было бы невозможно, либо то единство, которое получилось бы таким путем, оказалось бы единством серого и бездейственного безразличия, не способного ни одушевлять, ни увлекать.
Когда мы начали выпускать «Возрождение», Зарубежная Россия в ее национальной части, живущей преданиями исторической России и живой ее духом, назвала имя того лица, в котором она увидела и нашла своего вождя — великого князя Николая Николаевича. Став под это знамя, «Возрождение» упорно скликало под него русских людей и, надо думать, достигло в этом деле значительных и прочных успехов.