Истребитель ведьм (сборник)

Сапковский Анджей

Если бы выпало на Ауге… С типичной для куртизанки уверенностью, что мужчина, который заплатил женщине, не будет иметь от нее тайн, спросила бы: “Зачем?” Он отрицательно помотал бы головой, и тогда она начала бы гадать: “Спарта?.. Это дело Афин?.. А может, вавилонцы, может, персы?.. Ну скажи, наконец!” И тогда повторил бы то же самое, что сам услышал далеко отсюда, от старого человека с лицом усталым и злым, который вручил три мешочка, говоря при этом тоном, не терпящим противоречий: “Лучше не знать слишком много”.

Увиденный лишь теперь храм развеял опасения пришельца относительно деталей операции. Лесу каменных колонн сопутствовали свешивающиеся с верхней балки ткани и драпировка. Балочное перекрытие — деревянное, на паркете лежат драгоценные

ковры, кое-где стоят жбаны с жертвенным маслом. Нужно теперь вернуться на пару улиц, повернуть влево, и вот нужный квартал.

Съежившийся над колодкой сапожник широко открыл глаза, когда, как вознаграждение за длившуюся едва минуту замену ремня, незнакомец вручил ему целую монету золота. Внутри мастерской бедно: единственная комната с подстилкой у стены; лицо сапожника стянуто голодом и окончательной потерей надежды… Решение пришло быстро: уже стоя у выхода, мужчина неожиданно повернулся и от двери бросил один-единственный мешочек на самую середину стола, посреди кусочков кожи, ножей, ремней и дранки. Сапожник поднимает голову, а его уши ловят звон металла, в котором есть все: смех многих женщин, запах сотен кушаний, предчувствие усталости после реализации тысячи всевозможных желаний.

— Действительно, я пришел к тебе совсем другим, — спокойно произнес незнакомец. — Я слышал, что ты жаждешь славы, Герострат.

ПереводЕвгения Пучкова

Мацей Паровский

КОЛОДЕЦ

Мой дом с краю, первый удар арктуриан нас вовсе не задел. Да, конечно, доносились издалека отголоски выстрелов и взрывов, с крыш видны были клубы дыма над Центром, но штурм Цитадели мы смотрели в основном по ТВ. И правильно. Работа операторов оказалась первоклассной, арктурианские машины — как в лучших фильмах и комиксах НФ, батальные сцены поставлены смело и с размахом. Ребята дрались отлично и выложились полностью. Арктуриане, в свою очередь, лупили их почем зря, но без излишней жестокости, это хорошо видно было на крупных планах. И хотя с самого начала было ясно, что у наших там, в Цитадели, нет ни единого шанса, напряжение держалось до конца. Да что тут говорить — это было чудное зрелище.

Только через пару дней выяснилось, что нам показывали галактическую телепередачу. Оказывается, мы видели на наших экранах арктурианскую хронику: то, что арктуриане транслировали в Космос, — они еще в самом начале захватили наши телестанции и ретрансляторы. Так или иначе, их операторы работали мастерски, баталистика хватала за душу, поэтому все жильцы, а с ними и я, конечно, орали в напряженных моментах во всю глотку, точно как на футболе, когда мяч в воротах, а вратарь валяется в углу.

Когда победившие арктуриане выводили остатки защитников из разбитой вдребезги Цитадели, над домом, конечно же, прокатились возгласы сочувствия и разочарования, но немало было и аплодисментов. Дух “fair play” царил до конца. Чего уж там. Противник был силен и знал свое дело. Арктуриане показали высший класс.

Вопреки предсказаниям пессимистов, они вовсе не сразу за нас взялись. Пока стояло лето, затем мягкая осень, все шло как обычно: люди поднимались по звонку будильников, ехали на работу, затем возвращались и застывали у телевизоров. Наш покой только время от времени нарушали телефонные звонки анонимных агентов старого доарктурианского режима. Эти агенты сдавленным шепотом указывали на тот факт, что теперь арктуриане присваивают производимую всеми нами прибавочную стоимость. Новость относительная, в конце концов стоимость для того и прибавочная, чтобы ее присваивать. Не арктуриане, так кто-нибудь другой это делал бы. Поэтому жильцы клали трубки и возвращались к телеэкранам, на которых очень сексапильно подмалеванные арктурианские плутовки резвились под задорную музыку совершенно без белья.

Черед неприятностям пришел только с первыми заморозками. Арктурианам стало уже мало прибавочной стоимости, и

они начали присваивать нашу горячую воду. Отопление прекратилось прежде чем, собственно, началось, в наши жилища закрался холод, а с ним сырость и плесень. К этому добавились многодневные перебои с газом и электричеством. На ребрах батарей центрального отопления появился иней, а плутовки исчезли с онемевших экранов. Стало по-настоящему холодно. Агенты старого режима сипели в трубки, что если и дальше так пойдет, то в наших квартирах воцарится климат воистину арктурианский. Было очень трудно понять, что они советуют, потому что, во-первых, они страдали от насморка, а во-вторых, опасаясь пеленгации, отключались уже через несколько секунд.

Что было делать, в огонь полетели газеты и бульварная литература. Затем кусты и деревья с ближайшей околицы. Потом старое тряпье, обувь, ящики с балконов и пластмассовая посуда. Наконец, отборная классика и стильная мебель. Поначалу мы эгоистично топили всем этим свои квартиры, каждый сам по себе, но холодные стены поглощали тепло без остатка. Тогда во дворе разожгли большой костер — один, центральный, у которого можно было погреться, сварить еду и поучаствовать в художественной самодеятельности.

Центральный костер, любительские спектакли, декламация, чтение вслух и многое другое, освоенное нами позднее, — все это придумал некто Скриб — жилец из 84-й квартиры 1-го корпуса. Скриб был писателем, не слишком известным в доарктурианские времена, он сам это признавал. Я знал его по регулярным скандалам у нас в домоуправлении. Великодушно не называя имен, он с юмором рассказывал на посиделках у костра и об этих скандалах и о своей безвестности Никто, собственно, и не знал его до нашествия арктуриан, но уже через неделю после отключения отопления все с ним раскланивались. Он сам назвал это “чудесным обретением признания”. Это Скриб предложил выбрать из книг, припасенных для костра, такие, которые ни в коем случае, даже в самой критической ситуации, бросать в огонь нельзя. Получившуюся в результате библиотеку в сто томов он назвал Домовой Библиотекой Шедевров. В нее вошли также все тоненькие низкотиражные книжонки Скриба, нам как-то неудобно показалось исключать хотя бы одну из них.

Через две недели после отключения горячей воды мы присутствовали на премьере Домового Театра. Сценарий спектакля Скриб лихо состряпал из отрывков пьес Шекспира, прозы Камю, поэм Мильтона и обширных фрагментов своих рассказов. Ноябрьским вечером, когда холод и ветер стали особенно докучать, этот спектакль согрел наши сердца. В нем блеснула талантом жена Скриба, чувственная блондинка с бездонными глазами. Живое слово, раскрасневшиеся у костра из сгорающих мертвых слов лица, слезы на щеках, взлохмаченные ветром волосы, ищущие друг друга озябшие ладони — взволнованный Скриб расшифровал сложную символику этой сцены в прекрасном монологе, который я не смогу повторить. А вот недвусмысленный намек, который он позволил себе в конце, я был вынужден повторить, и повторить дословно: “С тоской в сердце я возвращаюсь мыслями в недавние времена, — сказал он дрожащим голосом, — ведь все мы надеемся…” Арктурианин, которому я доложил об этом, даже ругаться не стал. “Ладно”, — пробренчал он интерпланетным транслятором и тут же бросил трубку.

Где-то через неделю после премьеры, в тот самый день, на вечер которого было назначено второе представление, они появились у меня лично, вдвоем. “Кто он такой, этот Скриб? — спросил первый, маленький, поблескивая транслятором из-под черной занавески на средней своей части. — Почему он так суетится?” — “Писатель, — ответил я, — второразрядный писателишка и авантюрист, но холодно, и люди за любым пойдут”. — “Та-а-к, а если… — сказал тот, что повыше, золотистый, и вскочил на кресло, подхватив красную занавеску, — а если снова станет тепло?” — “Тогда за ним не пойдут”, — ответил я на это. “Хорошо, подумаем, но даром мы ничего не даем”, — сказал золотистый, спрыгнул с кресла и направился к выходу. “И в кредит тоже”, — добавил второй.