Итальянская комедия Возрождения
Шрифт:
Маркетто. На вид лет двадцать будет.
Верджилио. Вот-вот, оно самое… Мало кто из женщин не чует своей выгоды! Однако, глядя на нее, не скажешь, чтоб чутье и разум были здесь сильны.
Маркетто. Сильны иль не сильны, а мессеру Джаннино только ее и подавай. Послушал бы меня, так уж давно бы ее из сердца вон.
Верджилио. Чему-чему, а этому не бывать. Скорее он тыщу раз смерть примет.
Маркетто. По мне, так уж лучше смерть.
Верджилио. Может, кого на подмогу призвать, а, Маркетто?
Маркетто. Зовите
Верджилио. Какой еще способ?
Маркетто. Сейчас открою. Но если и это не пособит, то мессер Джаннино может махнуть на меня рукой. Правда, сперва уговоримся: буде способ мой сгодится, обещай, что мессер Джаннино исполнит любую мою волю.
Верджилио. Ежели эта воля нас не заневолит.
Маркетто. Месяц с небольшим будет как затесался к нам в дом слуга по имени Лоренцино. Уж не знаю, право, чем он взял, только хозяин так к нему раздоверился, что прямо все в доме проходит через его руки. Да и Лукреция всячески к нему благоволит; попривыкли они друг к дружке, частенько уединяются для долгих бесед. Так вот, а не заручиться ли мессеру Джаннино его содействием?
Верджилио. Если все как ты толкуешь, то сдается мне, что этот Лоренцино плетет вокруг нее свои сети. Потому Лукреция и нелюбезна с нами.
Маркетто. А то прежде была сущим ангелом?! Не хотите — как хотите. Будто есть у вас еще какое средство?
Верджилио. Верно говоришь. Не далее как сегодня что-нибудь порешим на сей счет.
Маркетто. Так хочешь знать, что мне надобно от мессера Джаннино, коли наш замысел удастся?
Верджилио. Что же?
Маркетто. Чтобы всеми правдами и неправдами он выкурил из дома этого шута Лоренцино; хоть к себе в услужение, хоть куда еще — лишь бы не мелькал у меня перед глазами, потому как под одной крышей нам житья не будет.
Верджилио. Расстараюсь как смогу — сладилось бы дело. Немедля расскажу обо всем хозяину. Он, должно быть, заждался меня у золотых дел мастера.
Маркетто. Помни о нашем уговоре.
Верджилио. Уговор дороже денег.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Маркетто. Куда как славно было бы спровадить из дома этого паршивого Лоренцинишку! Я что соображаю: не мытьем, так катаньем. Коли он улестит Лукрецию — да и то навряд ли, — мессер Джаннино не сможет не сдержать данного слова. Ну а коли Лукреция упрется, шепну Гульельмо, что он пустил козла в огород. В гневе старик вышвырнет Лоренцино за порог, а то и похуже что учинит. Так на так и выйдет, избавлюсь от этой скотины. Он меня будто и не замечает, а я терпеть его, бездельника, не могу! Постой, никак, меня кличут. А, чтоб вас всех!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Панцана.
На конюшню мне б сейчас, Я б не свел с лошадок глаз; ЭхОтведаю-ка еще этого марципанчика. М-м! Вкуснота — не оторвешься! Надобно думать, из Сиены! А эти куропатки? Смак — язык проглотишь! Да, хозяин мой хоть и обжора, но знает в жизни толк. Хорош бы я был, коли ушел бы к другому! Уж лучше терпеть этого сумасброда и есть за троих, чем служить у мудреца и перебиваться с хлеба на воду. С некоторых пор только и слышишь, как он сам себя расхваливает и заливает всякие небылицы про то, каков он удалец. Я, вестимо, киваю и поддакиваю, а сам нет-нет да и прысну в кулачок! Погоди-ка, кто это там еще?
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Сгвацца. Ну разве это не каплуны? Всем каплунам каплуны! Кто скажет, что я не мастер распорядиться своими денежками? Ха-ха-ха! Поди-ка, купи таких всего за скудо!
Панцана. Затряси меня лихорадка! Это ж Сгвацца! Где таких каплунов отхватил, собачий сын?
Сгвацца. Где взял, там уж нет, друг любезный. У самого-то эвон какие куропаточки. Жирненькие! Живешь у своего хозяина, как у Христа за пазухой. Во всей Пизе не сыщется такого господина, который потягался бы с ним в роскоши. Заруби себе это на носу.
Панцана. Что верно, то верно: поесть он не дурак. Вылитый ты. Главное дело, в доме завсегда найдется всеразличной снеди на шестерых едоков; а нас-то всего двое: хозяин да я. Вот и нынче к столу четверть козленочка, восемь дроздов, ползайца да эти куропатки.
Сгвацца. Экий стервец! Катаешься, ровно сыр в масле! Кабы не был ты моим другом-приятелем, уж я давно бы втерся к нему в доверие.
Панцана. Сколько раз я тебя просил, Сгвацца: хочешь со мной компанию водить — не лезь к нам в дом. За порогом будем друзьями — не разлей вода.
Сгвацца. А ведь чует, что не смогу ему отказать! Тем паче и я пока горя не знаю с неким мессером Джаннино: кручу-ворочу, как Бог на душу положит. Он-то как есть сбрендил от любви: ничегошеньки не замечает окрест себя да и отваливает мне деньжат, сколько запрошу. И покамест дурь эта не вышла у него из головы, уж я поживу припеваючи. Пускай себе мечется в слезах да стенаниях, а я, не будь дурак, покучу-погуляю, все соки из него повыжимаю. Ох уж мне эти влюбленные! Распустят нюни — прямо и смех и грех! Бедолаги: не жизнь у них, а сплошное мучение! Ни тебе выпить, ни закусить как полагается.
Панцана. Твой-то что! Молодо-зелено — сто раз перемелется. Моему, глядишь, под пятьдесят, а все туда же: влюбляется, как юнец. Этакого бабника еще поискать! Про таких, как мессер Лигдонио, говорят: седина в бороду — бес в ребро! Вот он и молодится с самого утра, все бородку себе подкрашивает. Весь день напролет мурлычет — стишки любовные пописывает. Слышал бы эти вирши: чушь несусветная. Иной раз кликнет меня и тычет в нос какое-нибудь любовное послание. Такая ахинея, что и передать никак невозможно; чего там только нет: «ошеломленные луга», «достопамятные воды», «игристое дыхание», «упитый мыслию, свербящей в розовых сердцах ее души», и прочая галиматья, от каковой хоть волком вой.