Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
Хотя инженеру сказали, что после обвала прошло около трех часов и Мишу-дуралей, конечно, уже давно находится в раю, инженер для очистки совести все же послал людей к штольне с лестницами, веревками и факелами, чтобы пробить отверстие в песке, но прошло еще два часа (итого пять), и Момму-хромой сказал, что целую неделю придется работать только для того, чтобы убрать весь обвалившийся песок. Да, его там было не сорок корзин! Песок лежал горой, он был мелкий и пережженный, точно лава, — хоть прибавь двойное количество извести и меси руками. Вот что натворил этот простофиля!
Когда все толпились и шумели в штольне, никто не обратил внимания на вопли
— Ройте, ройте здесь! Скорее!
— Да ведь это кричит Рыжий, — сказал кто-то.
— Откуда он взялся? Не будь он Рыжий, не спастись бы ему ни за что…
Рыжий молчал, он не плакал, только рыл ногтями песок; там, в яме, его никто не заметил, — лишь когда подошли с фонарем, увидели перекошенное судорогой лицо и совершенно стеклянные глаза; изо рта бежала пена, так что можно было испугаться насмерть; обломанные на руках ногти висели и были все в крови. Когда его хотели вытащить, он сначала царапался, а потом стал кусаться, как взбесившаяся собака. Пришлось схватить его за волосы, чтобы силком вытащить из ямы.
Через несколько дней он вернулся в штольню, — мать, плача, привела его туда за руку: когда надо заработать на кусок хлеба, не пойдешь искать работу неизвестно где.
Рыжий не захотел работать в другом месте. Он упорно, усердно копал, ему казалось, что с каждой корзиной песка, которую он подымал наверх, песок слабее давит отцу на грудь. Порой Рыжий вдруг переставал работать, застыв с киркой в руках. Выражение лица его становилось тогда мрачным, он смотрел в одну точку, как бы прислушиваясь к тому, что шептал ему дьявол, сидевший за огромной кучей песка, которая образовалась после обвала. В такие дни он был грустнее, чем обычно, почти ничего не ел и бросал собаке свой хлеб, словно тот не был даром божьим. Собака привязалась к нему, потому что животные видят только руку, которая их кормит, и ноги, которые их пинают. А серый кривоногий худой осел должен был переносить все капризы Рыжего; когда тот злился, он беспощадно колотил осла ручкой кирки, приговаривая:
— Так ты скорее сдохнешь!
После смерти отца как будто дьявол в него вселился: он работал с силой дикого буйвола, которому вдели в нос кольцо; он старался оправдать свою репутацию отпетого и становился хуже, чем был на самом деле. Случалась ли какая-нибудь беда — потеряет рабочий свой инструмент или осел сломает ногу, произойдет ли где-нибудь обвал — во всем обвиняли только его одного. На него сыпались удары, и он переносил их, как осел, который только выгибает спину и упрямо делает по-своему.
С другими мальчишками он обращался жестоко — точно на более слабых хотел выместить все то зло, которое, думалось ему, люди причинили ему и его отцу. Он испытывал какое-то странное удовольствие, когда вспоминал все зло и все оскорбления, причиненные его отцу, и его гибель по вине владельца копей. Оставаясь один, он бормотал про себя:
— И со мной так же поступают. Моего отца называли дуралеем, потому что он работал на совесть, так же как я.
Как-то раз, когда проходил хозяин, Рыжий бросил на него свирепый взгляд, говоривший: «Это ты погубил моего отца за тридцать пять тари!» А в другой раз он крикнул вслед Хромому:
— И ты тоже виноват! Ты тоже тогда смеялся. Я все слышал в тот вечер!
С изощренным коварством он взялся покровительствовать одному несчастному мальчику, который недавно поступил в копи. Мальчик этот упал с лесов, вывихнул бедро и больше не мог работать на стройке. Бедняга,
И действительно, Рыжий мучил Лягушонка, как только мог. Он без всякого повода беспощадно бил его и, если Лягушонок не защищался, бил его еще сильней, приговаривая:
— Дурак ты, дурак! Если у тебя не хватает духу защищаться от меня (а я ведь тебе не желаю зла), то на тебя будут со всех сторон сыпаться оплеухи!
Когда Лягушонок вытирал кровь, которая шла у него изо рта и из носу, Рыжий говорил ему:
— Вот когда я дойму тебя, тогда ты научишься давать сдачи!
Когда Рыжий погонял осла, который подымался с тяжелой поклажей по крутому подъему и упирался копытами в землю, обессиленный, согнувшийся под ношей, тяжело дыша, с помутневшими глазами, Рыжий немилосердно избивал его ручкой кирки — удары так и сыпались на ребра животного, выпиравшие от худобы. Иногда осел сгибался в три погибели, обессилев под ударами; он не мог пройти и нескольких шагов и падал на колени. Был один осел, который падал столько раз, что у него на ногах сделались раны.
Рыжий частенько говорил Лягушонку:
— Я бью осла потому, что он не может меня ударить; а если бы мог, он дал бы мне пинка, растоптал и искусал бы до крови!
А то он еще учил Лягушонка:
— Случится тебе побить кого-нибудь, бей что есть мочи; тебя будут считать сильным, и никто к тебе не пристанет!
Когда Рыжий работал киркой или заступом, он сильно размахивал рукой, словно песок был его врагом; стиснув зубы, дробил камни, попадавшиеся в песке, приговаривая, как, бывало, отец: «Ух, ух!»
— Песок — предатель, — шептал он Лягушонку, — он вроде тех, кто слабому дает оплеухи; а сильные, как, например, Хромой, собираются по нескольку человек и вместе побеждают этого предателя. Мой отец всегда осиливал его, но никогда никого не бил, поэтому его называли дуралеем. Коварный песок сожрал его потому, что он был сильнее моего отца.
Всякий раз, когда Лягушонку давали какую-нибудь трудную работу и он плакал, как девчонка, Рыжий колотил его и кричал:
— Замолчи, цыпленок! — А если тот не переставал, брал его за руку и покровительственно говорил: — Оставь, без тебя обойдусь, я сильнее тебя.
Иногда он отдавал Лягушонку половину своей луковицы и довольствовался сухим хлебом; пожимая плечами, он добавлял:
— Я к этому привык.
Рыжий привык ко всему: к пинкам, к побоям, к ударам лопатой или пряжкой от вьючного ремня; привык к тому, что все его ругали и высмеивали; привык спать, подложив под голову камень, хотя спина и руки его ныли после четырнадцатичасовой работы; привык оставаться голодным, потому что нередко хозяин в наказание лишал его хлеба и похлебки. Он говорил, что хозяин не отнимал у него никогда лишь полагавшиеся ему порции побоев, потому что они ничего не стоят. Рыжий, однако, никогда не жаловался — только исподтишка, украдкой мстил, отпуская вслед обидчику какое-нибудь меткое словечко, которое ему словно подсказывал дьявол. Поэтому на него постоянно сыпались разные наказания, даже когда он и не был виновен, — все знали, что он способен на всякие козни; он никогда не оправдывался, понимая, что это бесполезно. Иногда испуганный Лягушонок, плана, упрашивал его оправдаться, рассказать все, как было. Рыжий неизменно отвечал: