Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
Через некоторое время в копях узнали, что Лягушонок умер, и Рыжий подумал, что теперь сова кричит ночью и по нем, — и он пошел в тот овраг, куда ходил вместе с Лягушонком. От осла остались только обглоданные собаками кости. И Лягушонок тоже будет таким, подумал Рыжий, а мать Лягушонка перестанет плакать, — ведь его мать, вдова Мишу, утешилась после смерти отца: вышла замуж за другого и переехала в Чифали; сестра тоже вышла замуж, и дом их был заперт.
Теперь, когда Рыжего били, он на это не обращал внимания: когда он умрет, как Лягушонок и осел, он больше ничего не будет чувствовать.
Приблизительно в это же время на работу в копи поступил какой-то человек, раньше он здесь никогда де работал; держался он
С этих пор Рыжий стал интересоваться новичком, который побывал в тюрьме и бежал оттуда. Но, проработав несколько недель, беглый без обиняков заявил, что устал от этой жизни кротов и предпочитает каторгу работе в копях, потому что тюрьма по сравнению со штольней — рай, и он согласен вернуться туда добровольно.
— Так почему же все, кто работает тут, не уходят в тюрьму? — спросил Рыжий.
— Потому что не все рыжие и отпетые, как ты, — ответил ему Хромой. — Не беспокойся, ты туда попадешь и там подохнешь.
Но Рыжий погиб в копях, так же как его отец, только случилось это иначе.
Как-то раз надо было исследовать штрек, который, как считали, вел в большую штольню, расположенную слева, со стороны долины. Если это было так, то понадобилось бы меньше рабочих рук. Но в любом случае была опасность заблудиться там и не вернуться обратно. Поэтому никто из рабочих, у кого были семьи, не решался идти, даже если бы ему пообещали золотые горы. А у Рыжего никого не было, кто бы получил золото за его шкуру, если бы она так ценилась. Тут-то и вспомнили о нем и послали его исследовать этот штрек. Рыжий подумал о шахтере, который заблудился там несколько лет назад и непрестанно бродит взад и вперед в потемках, зовя на помощь, но никто не слышит его. Рыжий ничего не сказал. Да и к чему было говорить? Он взял инструменты отца — кирку, заступ, фонарь, захватил мешок с хлебом, фьяско с вином — и ушел.
Больше о нем никто ничего не слышал.
Так от Рыжего не осталось даже горсточки костей. И мальчишки, работающие в копях, вспоминая о нем, говорят шепотом: они как будто боятся, что он появится снова, — огненно-рыжий, с глазами как у кошки.
Печной Горшок
А теперь пришла очередь рассказать о Печном Горшке. Это большой чудак, который выделяется среди многих дурней на ярмарке, и каждый прохожий высмеивает его на свой лад. Это прозвище он заслужил по праву, потому что сначала господь бог, затем жена заботились, чтобы у него в доме всегда был горшок с едой, а он назло куму, дону Либорио, ел и пил лучше самого короля.
Тому, кто никогда не страдал ревностью, — да избавит и освободит нас святой Исидоро от этого порока, — и всегда пребывал в блаженном покое, а потом вдруг вздумал сойти с ума, уготовано место на каторге.
Печной Горшок захотел во что бы то ни стало жениться на Венере, хотя он не был королем, и у него не было королевства, и он должен был рассчитывать только на собственные руки, чтобы заработать на хлеб. Напрасно его мать, бедняжка, говорила ему:
— Оставь в покое Венеру, она тебе не пара. Она прикрывает мантилькой только половину головы и выставляет ногу, когда идет по улице. Старики знают больше нас, и нужно слушаться их для нашего же блага.
Но у него постоянно стояли перед глазами эти туфельки и эти плутовские глаза под мантилькой, искавшие мужа; вот почему он и женился на ней, не послушав добрых советов, и мать ушла из дома, прожив в нем тридцать лет, потому что свекровь и невестка вместе очень походили на кошку с собакой. Невестка своими медовыми губками столько наговорила свекрови и так себя с ней вела, что несчастная старая ворчунья оставила поле боя и ушла умирать в какую-то лачугу. Между мужем и женой возникали даже споры и разногласия всякий раз, как нужно было вносить ежемесячную плату за эту лачугу. Когда же наконец страдания бедной старушки кончились и сын, услышав, что к ней понесли святые дары, прибежал в лачугу, он не получил благословения и не услышал последнего напутствия из уст умирающей, которая лежала с плотно сжатыми губами и изменившимся лицом в полутемном углу домишка. Только ее глаза сохранили еще живое выражение и, казалось, хотели многое сказать ему.
Кто не почитает родителей, тот накликает на себя беду и плохо кончит.
Бедная старушка умерла от огорчения, что жена ее сына избрала дурной путь; и бог в милосердии своем позволил ей уйти из этого мира, унося с собою в другой все, что у нее накопилось против невестки, которая знала, как у старушки болело сердце за сына. Едва сделавшись полновластной хозяйкой в доме, без узды на шее, Венера так повела себя и такого натворила, что люди с тех пор называли ее мужа только по прозвищу. Когда ему случалось его услышать и он отваживался пожаловаться жене, она ему говорила: «А ты уже и поверил?» Этого было достаточно, и он был доволен, как в пасхальный праздник.
Так уж он был устроен, бедняжка, что до сих пор никому не сделал зла. Если бы он увидел все своими собственными глазами, то и тогда бы не поверил, клянусь присноблаженной святой Лючией. К чему было портить себе кровь? В доме царил мир, достаток и в придачу здоровье, потому что кум, дон Либорио, был врачом. Чего же еще недоставало, боже правый? С доном Либорио они все делали сообща: на арендуемой земле держали загон, в котором находилось около тридцати овец, арендовали вместе луга, и слово дона Либорио являлось гарантией, когда они скрепляли сделку у нотариуса. Печной Горшок приносил Либорио первые бобы и первый горох, колол для кухни дрова, давил виноград на точиле. И у него самого всего было вдоволь: и зерна в кладовой, и вина в бочке, и масла в горшке; его жена — кровь с молоком — щеголяла в новых туфлях и в шелковых платочках. Дон Либорио лечил бесплатно семью Печного Горшка и даже крестил его ребенка. В общем, они жили одним домом; Печной Горшок называл дона Либорио «синьор кум» и трудился на совесть. Уж тут-то его не в чем было упрекнуть. Он заботился о процветании своем и синьора кума, а тот тоже соблюдал свою выгоду, — все были довольны.
И вот случилось так, что этот ангельский мир вдруг всего за один день, за одну минуту, превратился в ад. Как-то крестьяне, работавшие в поле, с наступлением вечера пошли побеседовать в холодок и случайно стали перемывать косточки Печному Горшку и его жене, не заметив, что он заснул поблизости за изгородью, так что никто его не видел. Недаром говорится: «Когда ешь, закрой дверь, а когда говоришь, осмотрись хорошенько».
На этот раз, видно, сам черт расшевелил мирно спавшего Печного Горшка и шепнул ему в ухо оскорбительные слова, говорившиеся по его адресу и глубоко запавшие ему в душу.
— Этот козел Печной Горшок, — говорили крестьяне, — подбирает объедки дона Либорио! Ест и пьет в грязи! И жиреет, как боров!
Ну что особенного случилось? Что взбрело на ум Печному Горшку? Он вскочил, ничего не сказав, и бегом бросился к деревне, будто его укусил тарантул; он ничего не видел вокруг, а трава и камни казались ему окрашенными кровью. На пороге своего дома он встретил дона Либорио, который спокойно шел своей дорогой, обмахиваясь соломенной шляпой.
— Послушайте, синьор кум, — сказал ему Печной Горшок, — если я еще раз увижу вас в моем доме, как бог свят, я вам покажу, где раки зимуют!