Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
И она тоже думала об одном крестьянине из своей родной деревни недалеко от Б'eргамо [26] , который покинул Италию в поисках счастья. Они жили рядом, и она видела его каждый день, — вот и все. Перед отъездом он попросил ее присмотреть за домом в его отсутствие., Ничего не поделаешь — беднякам приходится изворачиваться. Она поступила в услужение, чтобы скопить немного денег на приданое. Теперь у нее было все необходимое и даже больше прежнего; но она всегда думала о родной деревне, хотя там у нее уже никого не осталось.
26
Б'eргамо —
Однажды капрал обрушил громы и молнии на голову Балестры и оставил его на неделю без увольнения из-за оторванной пуговицы на хлястике шинели. А ведь начальнику не скажешь, что на спине нет глаз. Фемия, не встречая Балестру, решилась подойти к воротам казарм, пробираясь среди повозок с апельсинами и солдат-кавалеристов с длинными саблями на боку. Когда она снова увидела его в воскресенье в чисто выстиранных перчатках, это был для нее настоящий праздник.
— Как же так?
— Да уж так! — ответил он. — Такая уж солдатская доля!
Иногда, по деревенскому обычаю, он говорил ей «ты». А она краснела от удовольствия, как будто это обращение вызывалось совсем другой причиной. После случая с неувольнением она пожурила Балестру. Неужели он не мог сказать ей, что ему нужно пришить пуговицу или сделать еще что-нибудь? На что же тогда существуют на свете друзья? Признательный Балестра угостил мороженым ее и малышей, столпившихся у тележки и совавших пальцы в мороженицу. Фемия медленно облизывала ложечку с мороженым, не спуская глаз с Балестры. Он платил по-княжески, хотя на нем были простые перчатки и из-под фуражки торчал солдатский чуб. Когда на площади играл оркестр, то казалось, что звуки труб и удары большого барабана отдаются где-то у тебя в груди. Затем у темных казарм, за сверкающей огнями площадью печально протрубили вечернюю зорю. А Балестра все не решался отпустить руку Фемии, которая, так же молча, время от времени пожимала ему пальцы. Дети соскучились и требовали, чтобы их покатали на карусели.
У Фемии не было денег, — хозяйка попалась прижимистая. В первый же раз, когда Карлетто получил нахлобучку за порванные штанишки, он свалил все на Фемию, рассказав, что военный, с которым она встречалась, угощал ее мороженым.
— Что это за история с военным? — спросила хозяйка. — Ведь ты же говорила мне, что ты честная девушка.
Хозяин покатился со смеху:
— Фемия, и ты туда же! С таким-то лицом!..
Бедняжка расплакалась: они ведь не делали ничего плохого. Но теперь, когда Балестра хотел пройтись с ней до арки Семпьоне, она отказывалась, ссылаясь на нездоровье. Ей приходилось тратить свои деньги, чтобы задобрить детей, не желавших отходить от оркестра. Но, несмотря на это, они при каждом удобном случае грозили все рассказать маме.
— Такие маленькие, а уже такие хитрые, совсем как взрослые, — повторяла Фемия.
Слушая ее, Балестра также начинал хитрить: он постоянно выбирал местечко потемнее, где-нибудь под деревьями, хотел отвезти ее на трамвае в Каньолу или изобретал предлоги, чтобы удалить детей, таращивших на них свои черные глазенки. Украдкой, за спиной, он пожимал ей руку или, напуская на себя безразличный вид, прижимался своим плечом к ее плечу, когда они медленно шли, глядя в землю, подбрасывая ногой камешки и испытывая большое удовольствие от этой близости. Однажды он тайком погладил ее юбку, покраснев и сделав вид, что смотрит в другую сторону, но его глаза блестели из-под надвинутого на лоб козырька фуражки. Наконец он спросил ее напрямик: «Ты меня любишь?» Он и не заметил, как пришла — эта любовь.
Фемия его любила. Но когда кончится срок солдатской службы, он уедет к себе в деревню, и поэтому им лучше было бы расстаться. Балестра думал, что, вернувшись домой, он встретит Анну-Марию, которая его ждет, если это угодно богу. Пока же времени оставалось еще достаточно.
— И вы меня тоже забудете, когда уедете отсюда.
— Но ведь у нас есть время, — отвечал он. — Мне остается служить еще целых тридцать месяцев.
Ему казалось, что вся его служба пройдет в Милане. Но вот однажды он прибежал к Фемии в большом волнении с известием, что весь батальон уходит в Монцу. Она не хотела этому верить; разговор происходил у входа в привратницкую, и привратница притворилась, что ничего не видит. Прощаясь, Фемия заметила, что Монца по крайней мере недалеко от Милана. Но когда она поднималась вверх по лестнице, у нее дрожали колени, и она поняла, какое большое несчастье на нее свалилось. Неизвестно как хозяйка узнала о том, что в привратницкую приходил военный и разговаривал с Фемией, и дала ей неделю срока, чтобы подыскать себе другое место. Потрясенная горем, Фемия даже не почувствовала нового удара. На другой день она решила во что бы то ни стало проститься с Балестрой на вокзале.
Все солдаты были на большой привокзальной площади. Свои ранцы они уложили рядами на мостовой, а сами толпились у тележек продавцов фруктов. Балестра бросился навстречу Фемии в своем походном снаряжении и в фуражке с белым чехлом.
Сердце разрывалось при взгляде на него! Они ходили со стесненным сердцем взад и вперед по широкой аллее, и когда наступила минута прощания, он отвел ее в сторону и поцеловал.
По счастью, до Монцы было рукой подать. Фемия обещала Балестре навестить его в ближайшее время. Но всю эту неделю площадь Кастелло казалась ей опустевшей. Когда мимо проходил какой-нибудь солдат, дети, невинные бедняжки, спрашивали Фемию: «Почему Балестра больше не приходит?» Наконец хозяева отпустили ее, и она ушла, довольная, с маленьким узелком и кое-какими деньгами, которые ей удалось скопить. Ей грустно было расставаться лишь с детьми, которые причинили ей зло, сами того не понимая. Она приехала в Монцу в субботу вечером, но не смогла увидеть Балестру, потому что он был в карауле, и почувствовала себя совсем одинокой в чужом городе.
Для Балестры было настоящим праздником увидеть ее снова. Они пообедали вместе, и он повел ее осмотреть парк — вход туда был свободный. Ему казалось, что там он находится в полях родной деревни с Анной-Марией, а Фемия, счастливая тем, что ее любят, позволяла ему целовать ее сколько ему хотелось.
— Жаль, что нельзя остаться наедине, — говорил Балестра.
Она молчала.
Вечером в казарме товарищи, видевшие его с этой дурнушкой, смеялись над ним, приговаривая: «Тебе, видно, кажется, что в Монце нельзя найти девушек получше?» Но он отличался постоянством. Его больше огорчало то, что Фемия терпела убыток, находясь там же, где и он. А он никому не хотел причинять зло, честное слово! Фемия, напротив, была довольна своей работой: она устроилась на шелкопрядильне поблизости. Куском больше или меньше — не все ли равно? «Ведь у меня нет никого на свете, я же вам говорила об этом!» По крайней мере они виделись теперь каждое воскресенье. Она уходила с шелкопрядильни поздно вечером в субботу, когда уже проиграли вечернюю зорю, и возвращалась туда на рассвете в понедельник.
Балестра предложил снять комнату, где они могли бы видеться без помех, потому что он не мог повести ее в казарму, а гулять вечно по парку тоже было не бог весть как весело. Она ничего не сказала, только робко взглянула на него с тем простодушием, которое она сохранила до сих пор, потому что еще ни одна собака не пожелала ее. Вскоре пришла новая беда — она заболела. Некоторое время она находилась между жизнью и смертью; ее отправили в Милан в больницу. Балестра написал ей два раза. Затем он узнал, что она заболела оспой.