Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
— Десять! — провозгласил служитель и вложил вынутый билет в первое отделение.
Ропот и смятение в толпе: рушились надежды тех, кто надеялся на первый разыгранный билет.
Снова звякнул колокольчик: ребенок вторично запустил худенькую ручку в урну.
— Два! — крикнул служитель, кладя билет во второе отделение.
Толпа загудела еще громче, послышались сдавленные ругательства: теперь уже были обмануты ожидания и тех, кто поставил на второй билет, и тех, кто мечтал выиграть на все четыре; и даже надежда на тройной выигрыш становилась очень шаткой. Поэтому, когда рука мальчугана в третий раз погрузилась в урну, кто-то крикнул отчаянным голосом:
— Ищи хорошенько, малыш, лучше выбирай!
— Восемьдесят четыре! — объявил служитель, и билет оказался
Последовал вопль возмущения, в который слились проклятия, жалобы, гневные и горестные восклицания. Этот неудачный третий билет был решающим как для лотереи, так и для игроков. Восемьдесят четвертый номер опрокинул расчеты на первую, вторую и третью ставку; расчеты на комбинацию пяти, четырех и трех номеров, в особенности на «тройку», надежду и любовь неаполитанцев, надежду и цель всех игроков, как заядлых, так и случайных, — слово, в котором слились все желания этих нищих, обездоленных, исстрадавшихся людей.
Толпа осыпала неистовой бранью и неверную судьбу, и злой рок, и лотерею, и тех, кто в нее верит, и правительство, и, главное, проклятого мальчишку с такой незадачливой рукой. «Подкидыш, подкидыш!» — кричали снизу, чтобы больнее обидеть его, и грозили ему кулаком. Малыш не шелохнулся, он словно застыл. Между розыгрышем третьего и четвертого билета прошло две-три минуты. Так бывало каждую неделю — ведь третий билет был страшным воплощением беспредельного отчаяния народа.
— Семьдесят пять! — произнес служитель, понизив голос, и сунул билет в четвертое отделеньице.
К хору возмущенных голосов, не стихавшему ни на мгновение, добавился злобный свист. Поток ругани обрушился на голову мальчика; но больше всего досталось самой лотерее, где никогда не выиграешь, где все так и устроено, чтобы никогда не выиграть, нарочно так подстроено для бедняков!
— Сорок три! — назвал наконец служитель пятый и последний билет и положил его на место.
Последний гневный вздох в толпе. Больше ничего. И тотчас же с балкона исчез весь бездушный механизм лотереи: исчезли оба мальчика, трое представителей власти, урна с остальными билетами и подставкой, столики, кресла и служители, закрылись окна и ставни большого балкона, — все в одно мгновение. Осталась только прислоненная к перилам роковая доска и пять номеров, те самые пять номеров, страшная беда, страшный обман!
Медленно, нехотя расходились люди, толпившиеся во дворе. Над самыми страстными игроками пронесся ветер отчаяния и пришиб их, словно перебив им руки и ноги и наполнив рот горечью: утром они истратили на билеты все свои деньги, забыв о том, что надо есть, пить, курить, и с жадностью набросились на лживые видения своей фантазии, мысленно уже наслаждаясь всеми жирными, сочными блюдами, которые они будут заказывать в субботу вечером, и в воскресенье, и еще много дней подряд. Теперь они безвольно прятали руки в пустые карманы и в их печальных глазах по-детски отражалось физическое страдание человека, испытывающего первые муки голода и знающего, что у него нет и не будет, чем наполнить желудок. Иные совсем обезумели, упав в один миг с высоты своих надежд, и находились в таком состоянии, когда помраченный рассудок не хочет, боится, не может поверить в несчастье, а блуждающий взгляд уже не различает предметов, а губы бормочут бессвязные слова; полные отчаяния, они не могли отвести глаз от пяти номеров, вывешенных на доске, словно не веря в подлинность случившегося, и машинально сравнивали эти пять номеров с длинным ненужным списком своих билетов.
Кабалисты тоже не расходились и вели между собой философскую беседу, сосредоточив все свое внимание на высшей математике лотереи, где в ходу «образы», «ритм», «такт», алгебраическое выражение «мальтийского квадрата» и бессмертные измышления Рутилио Бенинкасы [83] .
Но что бы люди ни делали — уходили или оставались, пригвожденные к месту своею страстью, яростно спорили или стояли с поникшей головой, убитые, обессиленные, не способные ни думать, ни действовать, — все они отличались друг от друга только внешними проявлениями отчаяния,
83
Рутилио Бенинкаса (1555–1626) — итальянский астролог, автор «Всеобщего календаря», переполненного всяческими измышлениями из области астрологии, алхимии и магии.
Хромой чистильщик Микеле прослушал всю процедуру розыгрыша лотереи, сидя на земле, спрятавшись за спинами теснившихся кругом людей и придерживая кривыми ногами свой черный ящик.
Теперь, когда толпа начала потихоньку растекаться, он уронил голову на грудь, и его болезненное, желтое лицо приняло зеленоватый оттенок, словно желчь бросилась ему в голову.
— Ничего? — раздался рядом голос.
Он машинально поднял серые глаза, прикрытые красными веками, и увидел перчаточника Гаэтано, бледного и измученного, как и все обманутые игроки.
— Ничего, — коротко ответил чистильщик и снова опустил глаза.
— И у меня ничего. Не найдется у тебя пять-шесть сольдо, приятель? Давай сложимся. В понедельник отдам.
— Откуда им взяться? Если у тебя есть десять, поделим по пять на каждого, — пробормотал чистильщик упавшим голосом.
— Прощай, приятель, — сердито сказал перчаточник.
— Прощай, приятель, — ответил чистильщик таким же тоном.
В подворотне к Гаэтано подошла донна Кончетта, неторопливой походкой, с серьезным лицом, опустив глаза; золотая цепь колыхалась у нее на груди, на пальцах блестели кольца.
— Ничего не выиграл, Гаэтано? — спросила она с усмешкой.
— Черта лысого я выиграл! — заорал он, взбешенный тем, что ростовщица оказалась тут и в такую минуту напомнила ему о его нищете и долгах.
— Ладно, ладно, — ответила она холодно, — увидимся в понедельник, не забывай.
— Как же, забудешь тебя! Я тебя в сердце ношу, как мадонну! — закричал он срывающимся голосом.
Она покачала головой, уходя. Сюда она являлась не для себя, так как никогда не играла, и не для того, чтобы мучить своих должников, как, например, Гаэтано. Ее прислала сестра, донна Катарина, содержательница малой лотереи, не решавшаяся показываться на глаза толпе. Донна Катарина сообщала сестре наиболее опасные для нее номера билетов, то есть такие, на которые у нее больше всего ставили и за которые ей пришлось бы выплатить самые крупные суммы; в случае, если выигрыш падет на эти страшные номера, донна Кончетта даст знать сестре через какого-нибудь мальчишку, и та живо унесет ноги, чтобы никому не платить. Таким образом донна Катарина уже три раза оказывалась банкротом и улепетывала с деньгами игроков в кармане; один раз она бежала в Санта-Мария ди Капуа, другой — в Граньяно, третий — в Ночера деи Пагани и скрывалась там месяц-другой; а потом у нее хватало наглости вернуться к обманутым ею игрокам, отделываясь от одних насмешками, а от других несколькими сольдо; игра начиналась заново, и ощипанные, одураченные, осмеянные игроки снова тащились к ней и не смели выдать ее, охваченные лихорадкой азарта или опасаясь донны Кончетты, которой все были должны. Так продолжалась эта спекуляция, и деньги текли от одной сестры к другой, от содержательницы «банка», умевшей вовремя дать тягу, к ростовщице, которая не боялась встречаться лицом к лицу с самыми озлобленными должниками.
Ни сама донна Катарина, ни ее клиенты не смотрели на этот побег как на воровство: разве правительство не поступало точно так же? Ведь оно ассигновало шесть миллионов на каждый розыгрыш лотереи, а в редчайших случаях, когда сумма выигрышей превышала эту цифру, оно таким же образом надувало игроков, выплачивая им меньше, чем следовало!
Но сегодня донне Катарине не грозило ни банкротство, ни бегство: ясно было, что разыгранные номера не принесли счастья ни одному из ее игроков; и донна Кончетта шла себе, не спеша по улице святой Клары, готовая к схватке с должниками, предстоящей ей в понедельник, раз в субботу неудача постигла весь играющий Неаполь.