Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
Сейчас душистая оленина, с пряностями и дымком, стояла на столе, исходя соком. Рекою лились меды, мокрые от пота чашники метались, угощая князя и его приближенных. Бояре ели и пили в три горла - чай, чужое, не своё. Многие привыкли за счёт князя пировать - иной нарочно дома не велит от скупости печь топить и тесто творить - знает, что вечером у князя пир. И морит себя голодом с раннего утра, перебиваясь с хлеба на квас, зато на переднем месте за праздничным столом чуть в рукава долгой шубы не накладывает пироги да куски жареного мяса.
Владимирко Володаревич сидел во главе стола, сын Ярослав с молочным братом Владиславом - по правую руку, боярин Витан Судилич - по левую. Рядом с боярином его собственный сын, тоже Владислав, но этот ещё молод, усы только-только пробиваются, а глаз уже остёр. Нацелился на княжича, подмигивает через стол - мол, не робей, я тебе помогу.
Сыновнюю переглядку давно заметил боярин Витан - он-то и велел бояричу показывать себя. И, улучив миг, наклонился к князю:
– Дивлюсь я на сына твово, княже! Уж до чего ладен, до чего леи! Орёл! Знатный помощник и наследник делам твоим!
– Да уж, - подобрев от выпитого и забыв всегдашнюю мнительность, покивал князь.
– Ярослав мой - не иным чета. И начитан зело, и силён…
– И воин, и охотник какой! Любо-дорого поглядеть!
– умилился боярин.
– Да за такого князя живота не пожалеешь! За князя! За князя и молодого княжича!
– За князя! За княжича!
– заорали первыми Серослав и Степан Кудеярыч. За ними остальные принялись орать здравицу, силясь перекричать друг друга. Князь встал, под общие крики выпил ответную чару.
– Да тебе-то, боярин, грех жалиться, - ответил он.
– У тебя самого сын подрастает. Красавец! Ничуть не хуже!
Владислав чуть не зарделся девкой от княжьей похвалы.
– Да уж, всем боярич хорош, - поспешил его отец, - пора к делу приставлять. Гляжу я на твоего-то сына и думаю: вот бы и моего сынка обогрело твоё солнышко, княже. Все мы дети твои, всё от щедрот твоих питаемся, никого ты лаской не обделяешь, не оставляешь обиженным. Всем при тебе хорошо и привольно. До самой смерти служить тебе рады, а придёт пора - княжичу послужим верой и правдой. А мы не доживём - так сыны наши служить будут, потому как без князя нам не можно!
– Никак не можно!… Куды без князя-то!
– загалдели снова бояре.
– Эй! За князя!
И снова лились меды и вина. Снова вздымались полные чаши, и чашники еле успевали поворачиваться, обнося бояр и князя.
Ярославу скучно было на пиру. Хвалил его отец на людях, любил, когда хвалят другие, а иной раз сердито хмурился. Хоть и шёл Ярославу двадцатый год, а не привык княжич сидеть на пирах. Чем больше вливал в себя медов, тем угрюмее делался. Вот и сейчас - слушая боярские речи, ждал, когда можно будет улизнуть с пира и продышаться. Кружилась голова от выпитого. Хотелось на воздух. И ведь никто не обращал на него внимания! Брат молочный, Владислав, ел и пил за двоих, отцовы бояре - так те и вовсе позабыли, что не у себя дома. И только хозяйский сын не сводил глаз. Вот опять встретился взглядом, подмигнул и указал на дверь. «Выйдем, что ли?» - читалось в жёлто-карих глазах.
А отчего б не выйти! Нешто его держат здесь? Ярослав привстал.
– Владислав, - толкнул молочного брата.
– Пошли?
– А?
– тот оторвался от пирога.
– Ну, пошли!
Юноши росли вместе, в раннем детстве вовсе не делая различий, кто княжьего рода, а кто боярского. С одинаковыми царапинами и ссадинами прибегали со двора, вместе играли в бабки и лапту, бегали на речку купаться, иногда, умаявшись, засыпали под одной полстью. Один и тот же пестун опекал их, один и тот же дьячок обучал грамоте. Всего различий - один княжич, а другой - кормилич.
У порога их догнал Владислав Витанович. Был на полголовы ниже, но дерясался уверенно - Ярослав и его молочный брат здесь в гостях, а он - хозяин:
– Пошли, что ли?
Все трое затопали с крыльца.
Боярская усадьба ещё не спала. Уснёшь тут, когда в сенях пир горой! В поварне пекли и жарили, на конюшне холопы ждали, не придётся ли на ночь глядя выводить коней. Боярские отроки веселились на дворе. Места всем в тереме не нашлось, и они пировали кто на высоком крыльце, кто на подворье. Здесь тоже жарко горели костры, слышались разудалые песни, смех и гомон.
Возле угла шмыгнула тень. Попала в светлый круг костра, заметалась, как испуганная птица, дворовая девка. Сразу несколько жадных рук вцепились в локти и плечи, подтаскивая к огню.
– Ого-го, какая пташка залетела!
– заговорили разом.
– А ну-ка, сядь поближе! Да не боись! Поцелуй!… Эй, дайте-ка я!
Девка рванулась отчаянно, укусила кого-то. Дружинник завопил, ругнулся по-чёрному, но девка уже бросилась бежать, торопясь скрыться за угол.
– Держи!
– Владислав Витанович первым метнулся впереймы. Ярослав и Владислав Кормилич подоспели, когда он уже поймал беглянку за косу:
– Куда спешишь?
– Ой!
– только и ахнула она, оказавшись в окружении новых молодцев. В том, что держал её, узнала хозяйского сына и задрожала.
Подбежали дружинники, остановились, углядев бояричей и княжича.
– Упустили пташку, охотники, - бросил им Витанович.
– Наша добыча! Себе других ловите, а эта с нами пойдёт!
– Ой!
– вскрикнула девка.
– Ой, пустите! Ой, лишенько мне! Ой, мамонька…
Её никто не слушал. Держа её за локти, бояричи втолкнули девку в подклеть и повалили на мешки. Ярослав не отставал. В темноте, толкаясь и спеша, вместе с приятелями шарил руками по извивающемуся на мешках девичьему телу, а потом первым, как княжич, распустил пояс и утвердился на ней. Закричала бы девка, кабы не рука, зажимающая ей рот…
С утра всегда болит голова и хочется рассолу. Князь Владимирко с трудом оторвался от изголовья:
– Плешка…
Верный холоп появился тотчас. Согнулся в поклоне, ожидая приказаний.
– Чего вылупился, дурень?
– напустился на него Владимирко.
– Пить!
– Счас-счас, батюшка, - Плешка исчез, но тут же появился с братиной, полной свежего мёда.
– Испей! Медок на травках настоян. Всю хворь враз как рукой сымет.
– Опять?
– капризно поморщился Владимирко.