Иван Берладник. Изгой

Романова Галина Львовна

Сейчас душистая оленина, с пряностями и дымком, стояла на столе, исходя соком. Рекою лились меды, мокрые от пота чашники метались, угощая князя и его приближенных. Бояре ели и пили в три горла - чай, чужое, не своё. Многие привыкли за счёт князя пировать - иной нарочно дома не велит от скупости печь топить и тесто творить - знает, что вечером у князя пир. И морит себя голодом с раннего утра, перебиваясь с хлеба на квас, зато на переднем месте за праздничным столом чуть в рукава долгой шубы не накладывает пироги да куски жареного мяса.

Владимирко Володаревич сидел

во главе стола, сын Ярослав с молочным братом Владиславом - по правую руку, боярин Витан Судилич - по левую. Рядом с боярином его собственный сын, тоже Владислав, но этот ещё молод, усы только-только пробиваются, а глаз уже остёр. Нацелился на княжича, подмигивает через стол - мол, не робей, я тебе помогу.

Сыновнюю переглядку давно заметил боярин Витан - он-то и велел бояричу показывать себя. И, улучив миг, наклонился к князю:

–  Дивлюсь я на сына твово, княже! Уж до чего ладен, до чего леи! Орёл! Знатный помощник и наследник делам твоим!

–  Да уж, - подобрев от выпитого и забыв всегдашнюю мнительность, покивал князь.
– Ярослав мой - не иным чета. И начитан зело, и силён…

–  И воин, и охотник какой! Любо-дорого поглядеть!
– умилился боярин.
– Да за такого князя живота не пожалеешь! За князя! За князя и молодого княжича!

–  За князя! За княжича!
– заорали первыми Серослав и Степан Кудеярыч. За ними остальные принялись орать здравицу, силясь перекричать друг друга. Князь встал, под общие крики выпил ответную чару.

–  Да тебе-то, боярин, грех жалиться, - ответил он.
– У тебя самого сын подрастает. Красавец! Ничуть не хуже!

Владислав чуть не зарделся девкой от княжьей похвалы.

–  Да уж, всем боярич хорош, - поспешил его отец, - пора к делу приставлять. Гляжу я на твоего-то сына и думаю: вот бы и моего сынка обогрело твоё солнышко, княже. Все мы дети твои, всё от щедрот твоих питаемся, никого ты лаской не обделяешь, не оставляешь обиженным. Всем при тебе хорошо и привольно. До самой смерти служить тебе рады, а придёт пора - княжичу послужим верой и правдой. А мы не доживём - так сыны наши служить будут, потому как без князя нам не можно!

–  Никак не можно!… Куды без князя-то!
– загалдели снова бояре.
– Эй! За князя!

И снова лились меды и вина. Снова вздымались полные чаши, и чашники еле успевали поворачиваться, обнося бояр и князя.

Ярославу скучно было на пиру. Хвалил его отец на людях, любил, когда хвалят другие, а иной раз сердито хмурился. Хоть и шёл Ярославу двадцатый год, а не привык княжич сидеть на пирах. Чем больше вливал в себя медов, тем угрюмее делался. Вот и сейчас - слушая боярские речи, ждал, когда можно будет улизнуть с пира и продышаться. Кружилась голова от выпитого. Хотелось на воздух. И ведь никто не обращал на него внимания! Брат молочный, Владислав, ел и пил за двоих, отцовы бояре - так те и вовсе позабыли, что не у себя дома. И только хозяйский сын не сводил глаз. Вот опять встретился взглядом, подмигнул и указал на дверь. «Выйдем, что ли?» - читалось в жёлто-карих глазах.

А отчего б не выйти! Нешто его держат здесь? Ярослав привстал.

–  Владислав, -

толкнул молочного брата.
– Пошли?

–  А?
– тот оторвался от пирога.
– Ну, пошли!

Юноши росли вместе, в раннем детстве вовсе не делая различий, кто княжьего рода, а кто боярского. С одинаковыми царапинами и ссадинами прибегали со двора, вместе играли в бабки и лапту, бегали на речку купаться, иногда, умаявшись, засыпали под одной полстью. Один и тот же пестун опекал их, один и тот же дьячок обучал грамоте. Всего различий - один княжич, а другой - кормилич.

У порога их догнал Владислав Витанович. Был на полголовы ниже, но дерясался уверенно - Ярослав и его молочный брат здесь в гостях, а он - хозяин:

–  Пошли, что ли?

Все трое затопали с крыльца.

Боярская усадьба ещё не спала. Уснёшь тут, когда в сенях пир горой! В поварне пекли и жарили, на конюшне холопы ждали, не придётся ли на ночь глядя выводить коней. Боярские отроки веселились на дворе. Места всем в тереме не нашлось, и они пировали кто на высоком крыльце, кто на подворье. Здесь тоже жарко горели костры, слышались разудалые песни, смех и гомон.

Возле угла шмыгнула тень. Попала в светлый круг костра, заметалась, как испуганная птица, дворовая девка. Сразу несколько жадных рук вцепились в локти и плечи, подтаскивая к огню.

–  Ого-го, какая пташка залетела!
– заговорили разом.
– А ну-ка, сядь поближе! Да не боись! Поцелуй!… Эй, дайте-ка я!

Девка рванулась отчаянно, укусила кого-то. Дружинник завопил, ругнулся по-чёрному, но девка уже бросилась бежать, торопясь скрыться за угол.

–  Держи!
– Владислав Витанович первым метнулся впереймы. Ярослав и Владислав Кормилич подоспели, когда он уже поймал беглянку за косу:

–  Куда спешишь?

–  Ой!
– только и ахнула она, оказавшись в окружении новых молодцев. В том, что держал её, узнала хозяйского сына и задрожала.

Подбежали дружинники, остановились, углядев бояричей и княжича.

–  Упустили пташку, охотники, - бросил им Витанович.
– Наша добыча! Себе других ловите, а эта с нами пойдёт!

–  Ой!
– вскрикнула девка.
– Ой, пустите! Ой, лишенько мне! Ой, мамонька…

Её никто не слушал. Держа её за локти, бояричи втолкнули девку в подклеть и повалили на мешки. Ярослав не отставал. В темноте, толкаясь и спеша, вместе с приятелями шарил руками по извивающемуся на мешках девичьему телу, а потом первым, как княжич, распустил пояс и утвердился на ней. Закричала бы девка, кабы не рука, зажимающая ей рот…

С утра всегда болит голова и хочется рассолу. Князь Владимирко с трудом оторвался от изголовья:

–  Плешка…

Верный холоп появился тотчас. Согнулся в поклоне, ожидая приказаний.

–  Чего вылупился, дурень?
– напустился на него Владимирко.
– Пить!

–  Счас-счас, батюшка, - Плешка исчез, но тут же появился с братиной, полной свежего мёда.
– Испей! Медок на травках настоян. Всю хворь враз как рукой сымет.

–  Опять?
– капризно поморщился Владимирко.