Иван Берладник. Изгой

Романова Галина Львовна

Пастухи - простые половцы и рабы-русичи - издалека заметили дружину в три сотни мечей и копий. Сперва они было подняли тревогу - приход урусов для кипчаков означал войну, но, когда навстречу берладникам выскочил отряд в несколько сотен сабель, Иван приказал остановиться и положить на траву собольи и лисьи меха, свиток дорогой ткани и лётные рукавицы в знак мира.

–  Не с боем пришли!
– крикнул он, с трудом припоминая слышанные от матери половецкие слова.
– Говорить хотим! Мира хотим!

К оставленным на земле дарам подъехал всадник. С коня оглядел

меха и ткань, поцокал языком и, велев своим, чтобы подобрали дары, махнул русичам рукой - мол, езжайте следом.

Гостей провожали, взяв в кольцо. Берладники тихо поварчивали за спиной Ивана, поглядывая на половцев:

–  Ишь, как буркалами своими зыркают! Чисто волки голодные. Того и гляди - вцепятся!

–  Держи, братья, ухо востро. Как бы не случилось чего!

–  С нашим-то князем?
– усмехались старые берладники, шедшие с Иваном ещё от Звенигорода и Берлади.

–  А им всё едино - князь или простой людин. Захватят в полон - и поминай, как звали!

–  Ничо! Обойдётся…

Возле белого ханского шатра Иван спешился. Ждал, стоя, пока проводник переговорит с кем-то, кого уже предупредили высланные вперёд гонцы. Потом полог шатра откинулся, и Берладника пригласили внутрь.

На расшитых подушках, откинувшись и выставив объёмистое чрево, возлежал хан. Был он ещё не стар, но уже заплывал жиром. Смуглое лицо пересекал старый сабельный шрам. Он не спеша макал пальцы в плов, набирал щепоть и ел, облизываясь. Двое нойонов и рабыня, наливавшая вина в пиалу, были рядом. Приведший Ивана устроился рядом.

–  Садись, урус, - сказал хан.
– Ешь с нами. Пей с нами. Говори с нами.

–  Благодарствую, хан, - по-половецки ответил Иван.
– После дальней дороги что может быть милее сердцу путника, чем радушный приём. И конь без травы не может, а человек - не конь, ему больше надо.

–  Язык наш знаешь?
– из-под прищуренного от шрама века стрельнул взгляд.

–  Мать из ваших была, мать научила…

–  Какого рода была мать?

–  Из Бурчевичей, - больше наугад, чем вспомнив, ответил Иван.

–  Ай-ай!
– хан зацокал языком, вслед за ним зацокали остальные.
– Бурчевичей нет! Далеко Бурчевичи. Мало-мало их осталось. Совсем почти нет!

–  Знаю, - кивнул Иван, протягивая руку к пиале, которую подала рабыня.
– Потому к тебе приехал. Ты силён и смел. У тебя много воинов. Вся степь подчиняется тебе! Не объехать твои стада и за десять дней.

Грубая лесть всегда милее сердцу человека, когда её не ждёшь. Хан довольно закивал:

–  Да, я силён. Моя мать из рода Шаруканидов! Мой отец ходил на Киев. Мой дед и прадед жгли города урусов… Зачем урус пришёл ко мне?

–  Я пришёл звать великого хана на войну, - честно ответил Иван.

–  Вай! Якши!
– хан оглядел собравшихся.
– Война - якши! Хорошо - война. Все урусы воюют.

–  Но кипчаки воюют лучше, - польстил Иван.
– Потому пришёл я к тебе, великий хан, за подмогой.

–  Разве на Русской земле не осталось воинов?
– хан насторожился.

Иван вовремя ощутил подвох. Скажешь - да, решат,

что ослабела Русь, и кинут клич. Пойдут половецкие орды по земле, сея смерть и разрушение. А в памяти прочно сидели обезлюдевшие окрестности Выря… Скажешь - нет, удивятся, почему тогда прибегает он к силе иноземной.

–  Много на Русской земле воинов, - кивнул Иван, - только у меня их нет. Выгнал меня мой родной брат с земли, лишил удела и силы. Есть у него друзья среди русских князей - у меня таких друзей нет. Ему князья дадут войско - мне не дадут. А я хочу вернуть себе то, что утрачено. Со мной же только те ратники, что пришли сюда. Вели их накормить, светлый хан!

–  Ай, ай! Урус Иван! Зачем торопишься?
– хан опять набрал плова рукой.
– Кормят только гостя. А ты пока не гость. Пока не решил я, кто ты!

–  Разве в степи не чтут закона гостеприимства?

–  А разве не слышал ты от матери своей кипчакской пословицы: «Больно моим глазам, когда вижу я вдали чужие шатры»?
– вопросом ответил хан.
– Здесь моё слово - закон!

Иван уже ждал, что вот-вот хан хлопнет в ладоши и ворвутся нукеры, скрутят ему руки за спиной, сорвут дорогую одежду, отнимут оружие… Но в этот миг его провожатый наклонился к хану и что-то шепнул ему на ухо.

–  Брат мой хан Отрок, - качнулся туда-сюда хан, устраиваясь поудобнее, - сказал, что ты привёз дары?

–  Привёз, великий хан, - кивнул Иван.

Меха, ткани и ларец с дорогими украшениями внесли в шатёр. Мехов было много - нарочно посылал за ними в Вырь. Иван опустошил все кладовые, что не мог достать в Выри, то купил в Киеве или выпросил у Изяслава Давидича из казны.

Хан долго придирчиво осматривал подношение. Его заинтересовали меха и украшения, а также кольчуга киевской работы. На ткани он даже не взглянул, но когда дары унесли, поднял на Ивана заметно подобревший взор.

–  Это лишь малая часть того, чем готов я расплатиться с тобой, великий хан, - ответил Иван.
– Каждый твой нукер получит столько же, а ты сам и твой брат - впятеро больше.

–  Зовёшь нас на Киев?

–  Нет. На Галич.

Хан хлопнул в ладоши, зовя слуг:

–  Несите мяса и вина. Да жгите костры - гостей кормить будем… А ты садись ближе, урус Иван. Ешь, пей. Разговор долгим будет!

Однако в тот день хан Сартак не сказал ни «да», ни «нет». Пир затянулся до глубокой ночи, наутро Ивана опять призвали в ханский шатёр, где потребовали даров - теперь уже для Отрока. Пришлось опять дарить - благо, запас мехов и украшений имелся. На третий день зашёл разговор о том, звать ли других ханов - к каждому надо было послать гонца с дарами и ждать ответа: понравятся ли дары, согласятся ли ханы прийти. Сартак отговаривался тем, что Галич далеко, туда половцы ходят редко, дорог не знают, а порубежье стерегут берладники, которые в прошлом часто бивали и самого Сартака, и Отрока, и кочующего рядом хана Бегича. Значит, надо было хорошо всё обдумать, созвать совет ханов, а до тех пор урусы должны жить гостями и делать бесконечные подарки.