Иван Берладник. Изгой

Романова Галина Львовна

–  Помню я берладские обычаи, - улыбнулся Иван.
– Все годы старался так жить - ив Киеве, и в Новгороде-Северском, и в Смоленске, и в Суздале, и в Чернигове.

–  Ишь ты, куда тебя занесло, - уважительно покачал головой Тимоха.
– Никак, по всей земле носило?

–  До самого Великого Новгорода доходил не раз!

–  А всё равно сюда воротился!

…В тот вечер пировала вся Добруджа. Костры горели на майдане, на улочках, в длинных домах. Там жарили, варили, пекли мясо, рыбу и птицу. Выкатывали бочки с вином и пивом, женщины тащили хлебы и блины. Всего было вдоволь. Напиваясь, берладники орали песни. Кто-то наладился складывать песню про Ивана, князя

Берладского - как ловили его бояре и князья, а он взял да и ушёл у них из-под носа. Песня путалась и рвалась в нескладных хриплых голосах, дробилась на выкрики и задорный припев: «Гей-го! Гей!» Те, кто не мог или не умел петь, слушали рассказы пришельцев о чужих городах. Про Суздаль и Новгород слушали так, как слушают, наверное, сказки о жарких странах. Дивились - нешто правда там по полгода лежит снег, а реки промерзают льдом так, что санный обоз выдерживают? А правда, что леса там сплошь из деревьев, которые колючие и на зиму колючки не сбрасывают? И водятся там соболя - те самые, до которых больно охочи боярские жены в городах… Разошедшиеся пришельцы к правде примешивали байки - князья их сажали за свои столы, поили-кормили с золотых блюд, а в венцы их жён вделаны каменья с кулак величиной. А в соборах всё сплошь из золота и на попах в праздничный день рясы тоже золотые. А уж как княгини одеваются - тут ни в сказке сказать, ни пером описать.

Иван пировал со старейшинами. Сперва только ели и пили, разговоры пошли потом, когда куски лезли в глотку неохотно, а вино развязало языки. Как и его дружина, Иван тоже сказывал о своём житьё-бытьё на службе у разных князей, но правду с выдумкой не мешал - не для того он воротился, чтобы басни сочинять. Обстоятельно рассказывал о каменном Суздале и княжьем дворе в Кидекше, говорил и про малые городки, затерянные в глуби вятичских земель, где до сих пор кое-где высятся изваяния языческих богов. Расписывал богатый Чернигов и его старшего брата, Киев, не забыл маленький Вырь на берегу неприметной речушки. Не щадя себя, вспоминал о победах и поражениях. Говорил, как и где жил, кого и что видел.

–  Забедно мне стало, отцы-воеводы, - говорил он, прикладывая руку к сердцу.
– У каждого князя там есть свой удел, а коли удела нету, так пойди к отцу или стрыю и попроси…

–  И вот так запросто дают землю? С городами и сёлами?
– не верили старейшины.

–  Не за просто так. Иной стрый даст сыновцу волость, а иной шишок под носок - мол, самому мало. Тогда обиженный войну начинает, чтобы у соседа кусок оттяпать. То и дело идут там войны - чуть одна закончится, как сразу другая начинается. Одним хорошо, а другим - худо. Я сам видел земли, где половцы что ни год лютуют. Худо там жить - земля обезлюдела, поля стоят пустые, заместо домов - пожарища.

–  Все беды от князей, - качали головами берладники.
– Вот у нас князей нету… окромя тебя, Иван Ростиславич, - и живём, не тужим. На золоте не едим, но и голодных нету. Кажный старается, как может, все промеж себя равны.

–  Не все, - мотнул головой Иван.
– Я князь, мне свой удел надобен. Вот я и хочу свою долю в Галицкой земле воротить…

–  На войну, стало быть, нас кличешь?
– угадал Тимофей.

–  На войну.

–  Ну, - воевода почесал затылок мощной пятерней, - это дело просто так не решишь. Тут сход нужен. Вот погодь до утра - как народ проспится, так и ударим в било. И сам у берладников спросишь - хотят ли они идти.

Тревожным предчувствием повеяло от слов Тимохи Поповича. Иван, чтобы разогнать тягостные думы, приник к кубку с вином. Тут его тихо окликнули.

–  Чего там?
– сквозь гул голосов рявкнул Тимофей.

–

 Баба тут твоя. До князя Ивана пришла. Ивана толкнули в плечо. Он обернулся и увидел Оляндру, которая смотрела на него тревожно и смущённо. Уже собираясь выйти из-за стола, Иван заметил, как глядит на неё Тимофей.

–  Оляндра… твоя?
– прошептал Иван.

–  А то нет, - поповский сын глаз не опустил, взглянул дерзко, как на ровню.
– Как ты в Киев подался, она всё убивалась, ждала. Потом за меня пошла, потому как я воеводу Домажира близко знавал и был ему вроде друга. Двух сынов мне родила.

Двух сынов… Значит, дочь Оляндры не от него. Женщина поманила его рукой. Иван неуверенно встал, чуть пошатываясь от выпитого, вышел вслед за нею в полутёмные сени.

Она пришла не одна. В сенях обнаружилась худенькая девочка лет двенадцати, куталась в платок - только глаза блестели в полутьме.

–  Желана это, - сказала Оляндра.
– Дочь…

И больше ничего не сказала, только попятилась, а Иван остался стоять, сверху вниз глядя на девочку и от удивления не понимая, чего от него хотят. Девчушка тоже молчала, разглядывая его тёмными глазами. Потом ей надоело стоять и молчать, и она покосилась на мать.

–  Зябко мне стоять тута, - пожаловалась тонким голосом.
– Пойду я.

–  Иди, - вместо Оляндры ответил Иван.

Девчонка убежала в темноту, затерялась где-то среди гуляющих по майдану. Мать вздохнула, смерив князя понимающим взглядом, и тоже ушла.

На другой день на майдане собралась мало не вся Добруджа, и Тимофей Попович громовым басом поведал миру: воротился Иван Ростиславич Берладник, чтобы набрать охочих молодцов для похода на Галич. Хочет он добывать родительский стол, ищет своей доли в Червонной Руси и зовёт за собой Берладь.

Майдан зашумел. Смешавшиеся с толпой Ивановы берладники орали, что идти надо. Их осаживали, но нашлись среди местных и такие, кто с восторгом подхватил клич о походе. Постепенно таких становилось всё больше и больше, а после того, как слово дали самому Ивану, в его поддержку кричала половина собравшихся. Берладники испокон веков жили грабежами и разбоями. Для них поход на Галич был ещё одним набегом - только не на купеческие караваны, а на боярские терема. Раза два или три ходили они на малые приграничные городки, но чаще удирали оттуда, разбитые в пух и прах, нежели с богатой добычей. Беглецы из Галича, Теребовля, Белза, Перемышля и Владимира-Волынского кричали громче всех, перечисляя имена бояр и тиунов, кому они отвернут головы, едва доберутся.

Среди воевод таких, кто сразу и бесповоротно согласился идти на Галич, нашлось мало. Разве что Тимофей Попович по старой памяти поддержал Ивана да ещё двое-трое, среди них Витан Юрьич и Держикрай Володиславич. Последнего Иван помнил ещё по прошлой жизни. Держикрай был самым старшим из охочих воевод, уже почти весь седой, но бойкий. Уже в конце, когда стали расходиться, Тимофей привёл к Ивану своего пасынка:

–  Вот, Юрко Домажирич тоже пойдёт. Семнадцать годов парубку - пора к ратному делу приставлять.

Всего охочих набралось видимо-невидимо, и Ивану пришлось попотеть, отбирая самых достойных. Он оставил в Добрудже молодых безусых парней, у которых не было боевого опыта, а только задор и горячая кровь. Завернул назад и седых стариков, которые ходили в походы ещё с Домажиром Старым. Из оставшихся отбирал лишь тех, у кого был конь покрепче, броня поновее и оружие посправнее. Негоже идти в бой в одной рубахе, размахивая дубиной. Впрочем, мало у кого нашлась добрая кольчуга, настоящий боевой конь и меч из крепкой стали.