Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
– Помнишь ли меня, Иванка?
– издали, боясь, что не поспеет на изуродованных ногах, закричал он.
– Как в походы с тобой ходили, как греков грабили и ладьи потрошили? Улан я!
– Вспомнил!
– крикнул Иван, вскидывая руку. Сказать по правде, много промелькнуло перед ним соратников, с которыми двенадцать лет назад воевал, большинство позабылось, но иначе ответить он не мог.
– Дозволь, князь Иванка, с тобой воевать, тебе служить!
– воскликнул Улан.
Иван поднял глаза на стену Ушицы, где дружинники уже оттёрли от заборол смердов. Ещё несколько человек прорвались сквозь заслоны и прыгали со стены - по ним стреляли из луков. Ветер доносил крики и ругань.
– Дозволяю.
Глава 10
Странное создание - человек. Иной всю жизнь живёт, хлеб жуёт, небо коптит, а помрёт - и не вспомнит о нём никто, кроме жены и детей. А другой раз только промелькнёт в толпе - а разговоров о нём и на год, и на два, и на десять лет хватает. Да и после его исчезновения, стоит кому-то случайно упомянуть знакомое имя, как все отзываются: «А, тот самый, который…» И не всегда для этого надо быть великим - достаточно быть не таким, как все. И неверно, что имя вершит судьбу - немало было Святополков на Руси, но только один стал Окаянным. Были и Владимиры, но лишь двое, Мономах и Красное Солнышко, запомнились. Живут-поживают Ярославы, но все помнят того, кого современники-летописцы прозвали Мудрым. А сколько на Руси Иванов - от Ивана-крестьянского сына до Ивана-не-помнящего-родства? Но был один - князь Иван, которому суждено было остаться в памяти.
Промелькнул он на небосклоне Руси, как хвостатая звезда-комета, появление которой предвещает мор и глад, и вроде как сгинул. Но не забылся, и когда услышали это имя те, кто когда-то встречался с ним, сиживал за одним столом, бился с общим врагом, сразу вспомнили. «Князь Иван… Иван Ростиславич… Берладник… Тот самый?»
– Тот самый… - сказал себе Святослав Ольжич и вспомнил заснеженный городец Лопасню, затерянный в вятичских дремучих лесах, и воина в дверях.
– Тот самый?
– удивился его сыновец Святослав Всеволодич и вспомнил воеводу, который недолго служил его отцу. Вместе стояли они под стенами Киева, встречая рать Изяслава Мстиславича, вместе бились, а потом поворотил Берладник коня, бросил юного тогда Всеволодича одного, и пришлось княжичу прятаться в монастыре, а после пережить позорный плен у своего врага - плен, который вынудил к службе Мономашичам и пятном лёг на всю его дальнейшую жизнь…
– Тот самый!
– В далёком Смоленске всплеснул руками стареющий Ростислав Мстиславич, вспомнив перебежчика, который с таким усердием грабил суздальцев, а после пропал неизвестно куда и лишь много позже стало известно, что он переметнулся к Долгорукому и воевал под его рукой.
– Неужто тот самый?
– недоверчиво, изумлённо, презрительно качали головами остальные князья - и Изяславичи на Волыни, и изгой Ярославич в Турове, и все прочие, к кому попали грамоты Ярослава Владимирковича Галицкого. Одни лично встречались с Берладником, другие слышали о нём от друзей и врагов. Были и третьи - те, кто Берладника в глаза не видел, слыхом о нём не слыхал, но удивлялся рассказам и байкам - неужто правда это? Неужто может жить такой человек?
А потом вспоминали, будто бы сталкивался с этим человеком в Киеве Владислав Ляшский в горькую пору своего изгойства, когда прибежал ко Всеволоду Ольжичу просить подмоги против младших братьев. Как знать - ежели б не отвлёкся тогда Всеволод Ольжич на помощь галицкому изгою, на год или два раньше вернул бы себе Владислав польский трон и не прилипла бы к нему до старости кличка Изгнанник.
Словом, отозвалось имя, прокатилось по Руси, оседая не только в сердцах простого люда, видевшего в Берладнике народного князя, но и среди его родичей-врагов, для которых Иван Ростиславич был напоминанием о прошлом. А оно редко у кого безупречно и всегда в прошлом есть такие дела, за которые готов ты упрекнуть кого угодно, только не себя самого. Отозвалось имя, как камень, брошенный в тихий пруд, и пошли по воде круги, дошли до берегов и качнулись обратно, к середине пруда, ибо таков закон природы - чем громче крикнешь, тем дольше эхо.
И только до Залесской Руси, до Владимира и Суздаля не докатился крик-клич. Ибо слишком далеко было глухое Залесье, да и новый князь, Андрей Юрьич порвал связи с Киевом и отрешился ото всех его дел. Он строил храмы, укреплял города, поднимал сыновей и знать не хотел о том, что творится на юге.
Изяслав Давидич Киевский, кажется, один не подозревал, сколь прогремело по Руси имя Берладника. Потому и удивился несказанно, когда пожаловали к нему послы из Чернигова и Новгород-Северского. Своего нарочитого боярина Жирослава Иванковича прислал к двухродному брату Святослав Ольжич. Молодой Новгород-Северский князь Святослав Всеволодич отправил к великому князю мужа, чей отец служил его отцу ещё с Киева, потому и звали боярина без затей Пётр Киянин.
Отец Жирослава Иванковича служил Святополку Изяславичу, потом перешёл в Туров, откуда вышел на службу сперва Мстиславу Мономашичу Великому, а после Ярополку. Сыны его воевали уже под началом Всеволода Ольжича. Он шёл навстречу удивлённому нежданным визитом Изяславу, уверенно топоча ногами. Пётр Киянин, высокий, сухощавый, терялся на фоне его тучности.
– С чем пожаловали, мужи черниговские?
– Изяслав не чуял подвоха. Жирослава Иванковича знал он ещё с Чернигова - тот был одним из его думцев и остался на месте после того, как князь перешёл в Киев. Уж коли послал Ольжич старого боярина - знать, дело простое, семейное.
– Здоров ли брат мой, князь Святослав Ольжич Черниговский?
– Князь здоров, чего и тебе желает. Всё у него благополучно, - степенно ответил Жирослав. Пётр Киянин, дождавшись, пока взгляд князя упадёт на него, добавил, что и молодой Всеволодич тоже благополучен, как его жена и малые дети.
– Радостно слышать мне сие, мужи черниговские, - улыбнулся не без горечи Изяслав - упоминание о чужих детях ему, бездетному, было несладко.
– С каким делом послали вас братья мои?
– Прислал тебе брат твой Святослав Ольжич грамоту, прося, дабы выдал ты бывшего слугу его, Иванку по прозвищу Берладника, - прогудел Жирослав Иванкович.
– Ибо означенный Берладник в бытность слугой князя Святослава в трудный час его бросил и двести гривен серебром силой отобрал.
Изяслав присвистнул - за пятьдесят гривен серебром ещё совсем недавно можно было в Польше нанять полки. А двести гривен был выкуп князю за бесчестье, когда изгоняли Давыда Игоревича, виновного в ослеплении Василька Теребовльского, откупились от него двумястами гривен.
– Неужто, двести?
– усмехнулся Изяслав.
– Двести гривен серебром и двенадцать гривен золотом, - кивнул боярин Жирослав.
К чести Киевского князя соображал он недолго.
– И что же ныне - мой брат желает долг с Ивана Берладника получить или, яко жидовин, резы с него взять?
– прищурился он.
– Изумляюсь я терпению брата Святослава - сколь годов ждать, покамест долг вырастет! Небось теперь не двести - две тысячи серебряных гривен желает получить! (В ту пору «резы» - проценты - составляли после реформы Владимира Мономаха минимум тридцать процентов годовых. То есть за двенадцать лет могла скопиться немалая сумма.
– Прим. авт.) Не дело творит брат мой Святослав Черниговский. Не своим делом занялся - яко жидовину, резы взыскивать. Или доходишки с черниговских волостей так малы, что брату моему крайняя нужда вышла?