Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
– Призвал я вас к себе, бояре, дабы решить дело, с которым вы все прибыли в Киев от своих князей, братьев моих, - начал речь Изяслав.
– В грамотах, что мне были переданы, сказано, что просят братья мои отдать князя Ивана Ростиславича, прозвищем Берладника. Вины его называют - дескать, серебро и золото он брал за службу, а самой службы не правил, с поля бегал и господина своего предавал, грабежом и насилием занимался сверх меры и смуту сеял. И так ли я понял, что, дабы мир на Руси сохранить, надо сего смутьяна судить и примерно наказать?
– Так, - кивнул боярин Избигнев.
–
– Ив том его вина перед князем Ярославом? Многие среди нас половцев на Русь приводили. Святослав Ольжич, брат мой, воюя с Изяславом Мстиславичем, водил половцев, которые ему родня по матери. Юрий Долгорукий тоже половцев водил, да и не раз. Мне самому приходилось стоять в одном строю с погаными…
С ними Русь накрепко повязана и ежели за такую малую вину судить, то всех нас казнить надобно!
– Сей Иванка смуту чинит! Волости князя мово воюет!
– не сдавался Избигнев, в то время как Жиро-слав Иванкович присмирел, поняв, что не может дальше возражать.
– Так ведь князь твой ему брат двухродный, - тут же подхватил Изяслав.
– По роду-племени часть Червонной Руси - его отчина, а он доли своей там не имеет. Отец его в Перемышле княжил, сам он в Звенигороде сидел. А после изгнал его Владимирко Галицкий, лишил стола…
Теперь заволновались сразу двое послов - от Владимира Андреевича и Юрия Ярославича Туровского. У них тоже то отбирали, то вновь ворочали столы, а Владимир до сей поры своего удела не имел и сидел в Дорогобуже милостью и попущением остальных сородичей.
– Лишил стола не просто так, а потому, что изменники его обманом хотели в Галич посадить!
– не сдавался Избигнев.
– Он смуту в Галиче посеял, против князя народ поднялся…
– Как и всюду на Руси, - подхватил Изяслав Давидич.
– И меня кияне призывали - в первый раз после смерти Изяслава Мстиславича, а Юрий Долгорукий меня согнал. Мы, князья, все тако живём - пока нас народ терпит. Одно дело, когда вотчина наследственная, как Смоленск. А совсем другое - когда народ сам волен решать, кто ими будет править. Князь Иван по воле народной пошёл, а Владимирко Галицкий с тем спорил. Вона, Великий Новгород князей меняет - так что ж, того князя, что на новгородском столе прежнего сменил, всякий раз судить? Так давайте призовём на суд и Мстислава Юрьевича! И меня заодно, и Ростислава Смоленского - за то, что на Киев ходили и в нём сидеть желали…
– Так то Киев, - попробовал вступиться за своего князя Жидислав Васильевич Смоленский.
– Мать городов русских…
– А там Галич, - отмахнулся Изяслав.
– Вот коли ударит народ в вечевое било, изгонит меня, како уже бывало с потомством Изяслава Мстиславича, так и я не усижу, ежели супротив люд пойду.
Это был удар, и Жирослав Васильевич Волынский да Онофрий Луцкий насупились. Ну что поделаешь - ведь всё так и было. И во Владимире-Волынском не просто так удержался Мстислав Изяславич - сам народ решил, что именно он, а не Владимир Мачешич или тем более Владимир Андреевич будет их князем. А тут, выходит, такое
…Нет нужды думать, что все князья заботились только о своей выгоде. Владимир Мономах был не один такой, что болел душой за смердов. Многие его потомки понимали, что без мужиков они не устоят. Ибо кто рубит города, кто сеет хлеб, кто составляет ополчение, наконец? Смерды! Простые горожане! Не удерживались на столах те князья, до кого не долетал крик людских толп. Потому и затихали один за другим послы.
Не сдавались двое - сам Избигнев Ивачевич и посол смоленский Жидислав Васильевич.
– Верно ты, княже, глаголешь, - заговорил боярин Жидислав.
– Князей народ призывает. Ныне призвали тебя. А подумал ли ты, что также тебя и согнать со стола могут?
Остальные бояре оборотились на смоленского посла. Изяслав нахмурился:
– Уж не хочет ли князь твой на меня войной пойти за Берладника? Да где такое видано, чтобы из-за такой малости братья мир нарушали? Сказано не нами: «Худой мир лучше доброй ссоры». Так неужто будем ссориться?
– Так ведь Берладник войну завёл! Галицию воюет!
– Он за вотчину свою борется! Одолеет брата Ярослава - сядет на своём столе, а коли не одолеет…
– Тогда и судить его!
– крикнул Избигнев Ивачевич.
– Когда его судить, только мне решать!
– Изяслав тоже повысил голос.
– Иль напомнить мне братьям-князьям, какого Берладник рода? Иль забыли они, как шестьдесят лет назад князя из рода его, Василька Теребовльского, по наговору ослепили? Великий князь Святополк Изяславич выдал его на расправу Давыду Игоревичу. Все князья тогда поднялись, вся Русь и отец ваш, Мономах Владимир, первым осудил это злодеяние. Мой отец, Давид Святославич, с ним заодно стоял. Так неужто хотите вы, чтобы я стал вторым Святополком, чтобы слугу своего верного на гибель выдал? Берладника уж предавали единожды - в позапрошлом годе Юрий Долгорукий едва не отправил его на казнь в Галич, роту нарушив. Я же крестным целованием дорожу и от слова своего не отступлюсь!
Отповедь великого князя смутила уже всех бояр. И лишь Избигнев Ивачевич продолжал упорствовать:
– Княже, Иванка Берладник - ворог нашей земли… Покоя на Руси не будет, пока он будет жив!
– Покоя Ярославу Галицкому, хочешь ты сказать? Вот пущай он сам с ним и управляется. Ибо когда Юрий Долгорукий искал волостей своим сынам и сыновцам, чужие не вмешивались. Когда он зорил Волынь и Луцк, желая посадить Владимира Мачешича во Владимире, Чернигов в стороне стоял. И ныне я, как великий князь, приговариваю: Берладник - мой слуга и я своего верного вам не выдам, покуда жив!
– Но ведь ты великий князь!
– уже более в отчаянии, чем в праведном негодовании возопил Избигнев Ивачевич.
– Тебе надлежит следить за миром на Руси. А Берладник…
– А Берладнику я сам пойду и волости добуду, ежели такое дело!
Это уже было прямое объявление войны, и послы поспешили удалиться, чтобы донести эти вести до своих князей.
Изяслав тяжело перевёл дух. Но впереди его ждали послы ляшские и венгерские. С ними, он предчувствовал, говорить будет труднее.