Иван Безуглов
Шрифт:
– Поль, - вдруг сказала она Верлену еле слышно, - наши номера на одном этаже?
– Это зависит от вашего желания, - обворожительно улыбнулся Верлен.
– Прошу вас, распорядитесь, чтобы мы со Светланой были рядом, а Федор с Иваном - этажом выше или ниже, по вашему усмотрению.
– У вас осложнились отношения с Иваном?
– Верлен глядел испытующим, без тени любопытства или сочувствия взором.
– У меня никогда не было никаких отношений с господином Безугловым, за исключением чисто служебных, - вдруг вырвалось у Тани.
В ту же минуту она пожалела о своих словах. Но сидевший в холле над стаканом кока-колы Иван не услышал их. Верлен же, вздрогнув, вдруг прикоснулся
– Вы просто устали, - сказал он.
– Не говорите торопливых вещей. Как бы ни сложились ваши отношения с Иваном, я уже сейчас хочу сказать вам, что всегда буду вашим рабом.
По его насмешливой, как всегда, интонации трудно было понять, есть ли в этих словах хоть тень правды. А Таня в замешательстве прижимала к груди свои розы без шипов, понимая, что Иван словно жалел о тех минутах нежности, которые связали их в ту ночь на даче и после, в электричке.
– Иван, - она решительно подошла к нему и села рядом на роскошный диван, обитый нежно-розовой гобеленовой тканью.
– Я хочу сказать тебе нечто очень важное.
Он безмолвно вскинул воспаленные глаза.
– Иван, - она задыхалась от волнения, - если ты хочешь забыть то, что было сказано той ночью и тем утром, то ты совершенно свободен. Тебя ничто не связывает со мной. Мы всего лишь сослуживцы. Если твое сердце отдано другой, я сумею это пережить - лишь бы ты был счастлив.
Пораженная, она увидела, как по этому мужественному лицу пробежала болезненная судорога.
– Таня, - сказал он, запинаясь, - я ничего не могу тебе сейчас ответить. Ты все поймешь через несколько дней.
Шофер, закончив оформление в гостиницу, уже подходил к ним с четырьмя ключами в руках. Как и просила Таня, их разместили на разных этажах, и Света беспрекословно согласилась поселиться рядом с сестрой. В конце концов, при всем увлечении Тютчевым та была ей ближе. Сколько раз они мечтали отправиться вдвоем в заграничное путешествие! И вот мечта сбывалась - более того, им не придется экономить, как обычным русским туристам, не придется ютиться по третьесортным гостиницам. И Тютчев, хоть и на другом этаже, но все-таки рядом - вот какие мысли читала Таня на прелестном, открытом, юном лице своей младшей сестры. Бесшумный лифт (тоже блиставший полированным желтым металлом) поднял их на седьмой этаж. Света первым делом зашла к сестре.
– Отдернем шторы, - защебетала она, подходя к окну, - и раз уж мне позволено пить сегодня...
– она открыла миниатюрный холодильник, внутри которого поблескивали десятки бутылочек.
– Смотри, тут и "Айриш Крим", и любимый "Джек Дэниэлс" твоего Ивана... и "Смирновская", по которой сходит с ума мой Федор... почему мы немедленно не пригласим их сюда?
Таня, не отвечая, прижалась жарким лбом к оконному стеклу. Внизу расстилался великолепный город, с его пестрой толпой и бесконечными рядами юрких автомобилей. Швейцар в ливрее открывал дверь подкатившему алому лимузину. Вышедший из него тощий, длинноносый, растрепанный господин в неглаженом болотном плаще, с брезентовой сумкой через плечо подал руку кому-то внутри машины - и из двери лимузина показалось обрамленное пышными черными волосами лицо Анны Шахматовой. Несмотря на довольно теплую погоду, красавица была облачена в расстегнутую соболью шубу. Помертвевшая Таня различила даже бриллиантовые сережки в ее мраморных ушах, похожих на прекрасные морские раковины.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
Нет,
Неужели он успел заразить ее своей кротостью?
Или в любви люди делятся на тех, кто сражается за свое чувство, и на тех, кто готов принести себя в жертву, лишь бы избранник был счастлив? Конечно, вторые благороднее, но какой внутренней мукой приходится за это расплачиваться!
В огромной ванной, выложенной синим кафелем, ее ждал добрый десяток полотенец, шампунь, крошечное мыло, шапочка для душа, даже зубная щетка и миниатюрный тюбик пасты.
"Первый урок, полученный в Канаде," - рассмеялась она, укладывая обратно в чемодан привезенные из Москвы махровые полотенца. Душ оказался снабжен хитрым регулятором, который менял силу бьющих струй, и она вышла из ванной комнаты освеженной и полной сил.
Полукруглые окна номера выходили прямо на городской центр.
За незнакомыми небоскребами, которые Таня до сих пор видела только в кино, начиналась царящая над городом гора, вернее, не слишком высокий холм, по склонам которого ползли вверх викторианские особняки серого камня, а выше начинался кленовый лес, уже укутанный в зеленую дымку - видимо, весна в Монреале начиналась раньше, чем в ее северном городе.
На вершине горы красовался ажурный крест из металлических конструкций. Даже на том небольшом участке города, который открывался из окна седьмого этажа, ее поразило обилие церквей, шпили которых, казалось, пронзали легкий весенний воздух. Со многих зданий свисал знакомый канадский флаг, кое-где трепетали на ветру флаги Квебека - четыре синих лилии на белом фоне.
На столике вдруг зазвонил телефон. Она не стала поднимать трубку, не в силах говорить ни с Иваном, ни с Полем. Видимо, миллионер и актриса, да еще тот растрепанный господин, в котором она признала сценариста Татаринова, играли за спиной Ивана, как и за ее собственной, в роковую игру, в которой бизнес был тесно сплетен со страстями, а главной наградой было не швейное оборудование, не контракт на электронный завод (в котором, по словам Верлена, он был исключительно заинтересован - собственно, даже на перевалку кактусов он согласился лишь для того, чтобы укрепить доверие Безуглова), а то счастье, которого она так и не успела испытать с Иваном.
Едва ли не впервые в жизни Тане захотелось пойти к людям, пусть даже незнакомым, привести себя в чувство бокалом шампанского. Сколько может стоить такой бокал в баре гостиницы? Она достала свой простой кожаный кошелек, выдержанный в том же цвете натуральной кожи, что и перчатки. Две тысячи рублей, на всякий случай захваченные в дорогу, были в Монреале бесполезны - в лучшем случае, сжалившись над русской красавицей, ей дали бы за них в меняльной конторе пятнадцать или двадцать долларов. Перед отъездом Баратынский выдал ей, кряхтя и охая, сто долларов на дорожные расходы, но она не имела представления о том, много это или мало.