Иван Царевич и Серый Волк
Шрифт:
– Видите нас, маршал, к генералиссимусу, – распорядился Царевич. – Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути.
«Маршал», озадаченный Царевичевой лихостью, почесал затылок, прикидывая, видимо, в уме, где, собственно, может стоять этот бронепоезд, но так ничего не прикинув, скомандовал – вперёд.
Царевича и компанию доставили в тот самый зал, из которого они ещё совсем недавно героически бежали. В зале мало что изменилось, если, конечно, не считать картины, которая растеряла половину персонажей. Если Фея Моргана и окружающие её витязи были на месте, то Вельзевула и его нечистую рать, как корова языком с полотна слизнула. К сожалению, слизнула она их недалеко, в том смысле, что сам князь Зла горделиво восседал на гигантском троне в средине зала, а черти в большом количестве сновали вокруг, стараясь не попадаться патрону под горячую руку. Вельзевул же явно был не в духе, это было заметно по морде, покрасневший от усилий сдержать рвущуюся наружу ярость и по сверкающим лютой злобой глазкам, которые впились в Царевича, как только того ввели в зал. Размерами князь Зла раза в полтора превосходил свою невесту монстриху Еву, а уж сказать о его морде, что она похожа на крокодилью, значит обидеть крокодила. Голову чудища украшали огромные рога, которых, к слову, у монстрихи не было. Царевич, устрашённый жутким видом Вельзевула, не сразу опознал в суетящемся возле трона человечке, одетом в разрисованную звёздами хламиду, Сан Саныча Шараева. У чародея Магона был довольно бледный вид, хотя острая мефистофелевская бородка то и дело горделиво взлетала к потолку, но, увы, только для того, чтобы привлечь к себе внимание всесильного князя Зла, а отнюдь не для того, чтобы отдать ему команду. Судя по всему, заклинания, добытые Наташкой у дэвов, действовали на Вельзевула не больше, чем укус комара на разъярённого быка.
– А где ведьмы и вакханки? – грозно рыкнул с трона Вельзевул. – Ведьмы и вакханки сбежали, – пискнул испуганно «маршал». – Удалось поймать только особь, именующую себя богиней Кибелой.
Особью была Ираида Полесская, начисто утратившая в обществе князя Зла весь свой аристократический вид и не претендовавшая более ни на что, кроме статуса немолодой интеллигентной женщины, случайно угодившей в чужую вакханалию. – Догнать, лоботрясы, – даже привстал с трона Вельзевул. – Всех спалю, дармоеды.
«Маршал» исчез, словно его и не было, зато Царевич так и остался стоять в поле зрения владыки подземного царства, раздосадованного неудачей.
– Кто такой? – вопрос, похоже, адресовался Ивану, и он не стал медлить с ответом – Королевич Жан, наследник трона Беохотийского королевства.
– Врёт он, ваше сиятельство, – высунулся вперёд рогатый Синебрюхов, затаивший, похоже, злобу на ни в чём не повинного Царевича. – Это авантюрист и соблазнитель чужих жён. По его милости я хожу с рогами.
Вот ведь люди, даже настучать по умному не могут. Зачем намекать на рога, как символ бесчестья, если в данном конкретном месте они как раз предмет гордости владельцев? Бывший козёл Ательстан, увлечённый процессом разоблачения соперника, последнее обстоятельство как раз и не учёл.
– А я по чьей милости хожу рогатым? – брызнул слюной в его сторону Вельзевул.
Мишка Самоедов попытался было пинком в зад остановить сбрендившего Синебрюхова, но тот в своей дурости был неудержим.
– По его же милости, ваше сиятельство, это он соблазнил вашу невесту. – Тридцать плетей, этому сукину сыну, – лениво бросил Вельзевул. – За оскорбление князя Зла.
– Мало, – заверещал бывший козёл. – Мало? – удивился его сиятельство такой необычной самоотверженности. – Ты что, мазохист?
– В некотором роде, – заблеял растерявшийся Самоедов. – Я полагал… – Тогда пятьдесят, – смилостивился над «извращенцем» Вельзевул. – Люблю, понимаешь, мазохистов.
Черти подхватили растерявшегося Синебрюхова и потащили в угол, где уже щёлкал кнутом бравый палач с витыми рогами. Сообразивший, что угодил в отрытую другому яму, граф Ательстан завизжал как поросёнок, но, увы, в этих местах визг воспринимался как музыка. Во всяком случае, Вельзевул слушал концерт в исполнении Синебрюхова с большим удовольствием и даже изволил пару раз соединить в качестве поощрения ладони на редкость когтистых лап, не удержавшись при этом от комментариев:
– Редкостный виртуоз, а на верхних нотах даже, пожалуй, гений. А ещё мазохисты среди вас есть?
Увы, к огорчению князя Зла, больше виртуозов среди присутствующих не нашлось. Царевич высказался от имени всех своих спутников в том смысле, что истинный талант всегда редкость. И после столь профессионально исполненного визга вылезать на сцену жалким дилетантам просто стыдно, тем более перед истинным знатоком и ценителем.
– Набить бы тебе морду, – сказал Вельзевул, мечтательно глядя на Царевича. – А то и вовсе сожрать в сыром виде, чтобы чужих девок не портил. Такая, понимаешь, была красавица, пальчики оближешь, нет, превратил её, сукин сын, обратно в белую лягушку. Ты хоть знаешь, поганец, на кого хвост поднял – на Вельзевула! На хозяина мира. На князя Зла! На царя царей. Кабы не отсутствие аппетита, то я бы тобой позавтракал сейчас, но, видимо, придётся отложить удовольствие до обеда. Эй, Магон, ты закончил свои заклинания?
– Слушай, Пётр Семёныч, может, так договоримся? – сморщился Шараев. – Сожру я тебя вечером, – зевнул во всю чудовищную пасть Вельзевул. – Хоть ты, стервец, жутко неаппетитный. Гоните этих обезьян в подземелье, надоели.
Почувствовав увесистую лапу на затылке, Царевич не заставил себя уговаривать и бодро порысил вниз по лестнице вслед за поспешающим Шараевым, который на бегу продолжал шептать непонятные слова, смысла которых Иван так и не смог разобрать.
В подземелье было жарко, как в сауне, и Царевича бросило в пот сразу же, как только он переступил порог камеры, куда согнали всех арестантов за исключением Ираиды Полесской. Чем-то жутко огорченный Шараев в ярости ударил ногой в захлопнувшуюся дубовую дверь. Из-за дверей отозвались злобным хрюканьем и пожеланиями сгореть в аду во славу Вельзевула. На это пожелание пленники отозвались печальными вздохами, а мазохист Ательстан Синебрюхов даже стоном. – Ну, гад, – Шараев плюнул в дверь и в бессилии опустился на пол. – Ведь такой план порушил, скотина.
Таким Сан Саныча Царевичу видеть ещё не доводилось. Человек, можно сказать, был в полном отчаянии, словно продул последний одолженный до получки рубль в «Спортлото». О «Спортлото» Иван вспомнил не случайно, ибо за Шараевым во времена советские водился грешок азарта. Однако в те суровые времена развернуться Сан Санычу было в сущности негде. Иное дело, времена нынешние. Но, увы, и по нынешним временам чересчур азартным, оказывается, уготован ад, в полном соответствии с божественными предписаниями.
– Почему ты назвал его Петром Степановичем? – спросил у Шараева Кляев.
Сан Саныч поднял голову, почесал свалявшуюся до полного безобразия бородку и презрительно скривил тонкие губы:
– Не твоё дело, пролетарий. – А по сопатке? – не стал утруждать себя политесом Васька. – Колись, давай, – цыкнул на Шараева Костенко, слегка очухавшийся от пережитого. – Не то баранов на тебя натравлю. Они из тебя, гад, чучело сделают. Это по твоей милости мы в аду оказались.
– Да не ад это, – сказал Валерка, вытирая пот со лба, – то есть ад, но липовый.
О липовом аде никому из присутствовавших слышать ещё не приходилось, а потому все с удивлением уставились на разоткровенничавшегося писателя. – И Вельзевул ненастоящий.
– Это Куропатин Пётр Семёнович, – осенило вдруг Царевича, вспомнившего Шараевского соседа по дому, чиновника областной администрации. – А я-то всё думал, почему мне знакома морда Вельзевула.
– За моей спиной сговорились, – зашевелился в своем углу мафиози. – Костенко кинуть решили. Ну, Шараев, как только я отсюда выберусь, ни тебе, ни Куропатину несдобровать. Пасти порву обоим.