Иван — холопский воевода
Шрифт:
— Город Царев-Борисов лучше стороной обойти, — сказал гонец, — али ночью. Не наш там воевода. За Шуйского стоит.
— Не наш? — прищурился «Петр». — Своего поставим. Сколь в Борисове ратников?
— Туда не заглядывал. Береженого бог бережет.
— Что верно, то верно, — заметил «царевич Петр». — И еще говорят: на бога надейся, да сам не плошай.
Он послал в Борисов лазутчика, дабы все разведал. Оказалось, ратников в городе мало, нападения они не ожидают, сам воевода гуляет на свадьбе. Вот только как проникнуть отряду
Но «царевич» придумал, как быть.
— Позвать Фому и Пахома… — приказал он.
Когда оба явились, спросил, оглядывая бывших стрельцов:
— Кафтаны ваши красные целы?
— На ночь ими покрываемся.
— Зипуны снять, — повелел «царевич Петр», — кафтаны наденьте. И ко мне. Да быстро!
Не без досады сняли Фома и Пахом добротные зипуны и облачились в старые свои кафтаны.
— А теперь слушайте, — сказал «царевич». — Дело, стало быть, такое. Возьмите лошадей…
Городской страже было хорошо видно, как по дороге шли человек двадцать мужиков со связанными руками. Позади них возвышались на конях двое стрельцов.
— Беглых ведут, — заметил один из стражников.
Когда толпа приблизилась к воротам, стрельцы спешились.
— Куда путь держите? — спросил старший стражник у высокого стрельца.
— В Путивль, — ответил Пахом, — служить царю Димитрию Иоаннычу. — И неожиданно ударил стражника саблей.
В тот же миг «беглые мужики», сбросив с рук веревки, выхватили длинные ножи и турецкие ятаганы. Не успели стражники взяться за сабли, как полегли все на месте. Лишь одному из них, стоявшему в стороне, удалось скрыться. В смятении прибежал он к дому, где второй день играли свадьбу.
Веселье было в разгаре: смех, песни, лихие пляски… Выдавал замуж дочь воевода. Стол ломился от закусок, а вина и меду было море разливанное.
Захмелевший воевода поначалу не мог понять, что нужно от него трясущемуся, всклокоченному ратнику.
За столом грянули песню, но несчастный ратник не услышал ее.
— Ка-заки… — запинался он, — всех у ворот порезали…
До воеводы вдруг дошел смысл сказанного. Краска с лица отхлынула, он привстал, вцепился рукой в кушак ратника.
— А Тишков где? — спросил он про старшего стражника.
— Зарублен…
— Измена! — закричал воевода. — Сабли вон! — И бросился к двери. Гости так и не поняли, что случилось. Подумали, видать, спьяну нашла на воеводу блажь хвататься за саблю.
Воевода выскочил из дому, а по улице уже неслась толпа. И впереди верхами два стрельца. Воевода выдернул из-за пояса пистоль и, подождав, покуда подскачут стрельцы, спустил курок. Фома покачнулся в седле, стал медленно оползать на землю. Воеводу схватили, хотели зарубить на месте, но Пахом не дал.
— Пусть, — молвил он, — суд вершит сам царевич.
Когда Илейка с казаками
— Стало быть, так встречаешь царева племянника — с пистолем в руках? — проговорил «Петр». — Да у тебя, чай, и для самого Димитрия Иоанновича хлеба-соли не сыскалось бы, а?
— Не ведаю, какому вору и разбойнику ты племянник, — с хмельной смелостью ответил воевода, — а только царь наш Василий Шуйский. И я крест целовал ему верно служить.
Побледнел «царевич Петр», рука к сабле дернулась, но сдержался, только поводья крепче сжал.
— За службу такую, — сказал он, — полагается награда. Уж мы поставим тебе на площади терем. А новоселье твое справить весь народ пригласим. — И, стегнув коня плетью, «царевич» ускакал.
К полудню на маленькой городской площади стал собираться народ. Посреди стоял обещанный «терем» — два столба с перекладиной и веревкой.
В темницу к воеводе пришел священник. Как увидел его Алексей Степанович, запросил пощады, умолял послать за царевичем Петром Федоровичем. Да понял, все напрасно, — и стих.
После казни было объявлено, что царевич Петр назначил нового воеводу.
В тот же день, оставив небольшой казачий отряд в Цареве-Борисове, Илейка Муромец двинул свои челны дальше.
Тоже не лыком шит
Прибытие в Путивль самозваного царевича было князю Шаховскому на руку. «Смерды пойдут за кем угодно, хоть за самим сатаной, стоит только посулить им волю, — размышлял Шаховской. — А тут сам „царь Димитрий“ поведет за собой толпу.
Правда, нет его пока здесь, в Путивле. Погодите, скоро появится. Вот уж царский племянничек — великий князь Петр Федорыч изволил прибыть. Радуйтесь».
Князь Григорий пока присматривался к «царевичу», прикидывал что да как, дела и заботы не поверял. Об Илейке Муромце он знал гораздо меньше, чем о Болотникове, но вот теперь увидел, что залетевшая к нему птица другого полета: крылья послабее, размах не тот.
«Верно, — думал Шаховской, — оба они холопы. Но Болотников и воин смелый, и человек умный, смотрит дальше, видит глубже. С пути не собьешь. Дать ему больше власти, потом локти кусать будешь. А Илейка в царевича играет. Как малое дитя тешится. Пусть правит его именем, а направлять мы будем. Посиди покамест, голубок, в Путивле. Там видно будет».
Через несколько дней Шаховской пригласил «царевича» для разговора.
— Рад тебя видеть, великий князь, в моем доме. Гей, слуги, подать меду!
Не сразу приступил воевода к сути. Расспрашивал, хорошо ли «царевичу» в Путивле, здоров ли, есть ли в чем нужда. Сказал, что казна его хоть и невелика, но всегда для царевича открыта, а казаки получат жалованье.
Рассказал Шаховской об Истоме Пашкове и Болотникове — как служат они царю Димитрию и воюют с Шуйским.
— Отчего же не вместе идут?